Назначенный ещё летом на пост худрука балета Михайловского театра испанский хореограф Начо Дуато с 1 января 2011 года приступил к новым обязанностям. Он начал с подготовки к презентации своего фирменного стиля в авторской программе, которая состояла из двух старых работ – «Без слов» и «Дуэнде» – и мировой премьеры балета «Nunc demittis» на музыку Арво Пярта.

Речь шла об эксперименте, на который пошёл театр, находящийся сегодня на перепутье между классикой и современностью. До сих пор такие солидные российские труппы, как балет Большого, Мариинки, Михайловского, Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, Пермского и Новосибирского театров, крайне редко готовили вечера, полностью составленные из спектаклей неклассического направления. Это были разовые попытки, а не политический ход. Михайловский же театр пошёл ва-банк: грянул тремя балетами Дуато разом. Вопрос был в том, хватит ли испанскому хореографу пороху, чтобы вслед за Петипа и Баланчиным пленить на целых три акта строгих балетоцентричных петербуржцев.

В первом отделении шёл спектакль «Без слов» – хореограф поставил его в 1998 году в АБТ на музыку сонаты «Арпеджионе» Шуберта. Это необычное произведение привлекло Дуато своей нетипичностью для венского романтика, наличием в нём баховского величия, которое диктует здесь «серьёзная» виолончель (Вадим Мессерман). Танцовщики облачены в телесного цвета купальники, намеренно обезличивающие всех участников. Получается своеобразная «поэма без героя» о жизни и смерти, хотя два виртуоза выделялись своим премьерским мастерством – это Леонид Сарафанов, с января выступающий за Михайловский театр, и одна из главных местных прим Ирина Перрен. Занятая здесь же Екатерина Борченко – звезда предыдущих классических постановок театра, осуществлённых Михаилом Мессерером, едва ли добавила что-то интересное к своей биографии эталонной лирической балерины.

Структура этого стерильного, как кабинет для забора крови, спектакля незамысловата – в тёмном пространстве сцены с висящим справа чёрным занавесом-экраном для диапозитивов мальчики-девочки (пол артиста особой роли не играет) поочередно соединяются в пары-тройки, раскачивают друг друга в воздухе, немножко прыгают, немножко бегают, пока тот, на кого, по всей видимости, возложена роль протагониста, не сворачивается на авансцене калачиком и не засыпает-умирает. Лирический герой песенных циклов Шуберта, как мы знаем, чаще всего так и поступает в финале – уходит куда подальше из этого бренного мира.

Балет «Дуэнде» ставился гораздо раньше, в 1991 году, в Гааге для труппы NDT. И если первый спектакль можно со скрипом назвать в определённом смысле неоклассикой, то «Дуэнде» – это фирменный фольклор от Начо Дуато, полностью оторванный от традиционного балета. От него всегда веет жарким ветром Валенсии, откуда хореограф родом, пахнет апельсинами и миндалём. Этот фольклор обладает и удивительной цветностью – такой экзотичной, такой нерусской. Лесные существа сплетаются в причудливые фигуры, мелькают стеклышки калейдоскопа под немыслимо знойные трели флейты, альта и арфы от Дебюсси. Льющийся как ручеек танец наконец усыпляет разморённого зрителя. Возникает такое сладкое ощущение, что всё в природе связано со всем, мозг перестаёт реагировать на происходящее, так как искать эти смыслы бесполезно.  Ты отдыхаешь перед третьим актом, на который приходится, собственно, мировая премьера – посвящение русским танцовщикам, артистам Михайловского театра, так вдохновившим знаменитого испанца.

Голая средиземноморская мода балета «Без слов» отбрасывается – балерины надевают тёплые бордовые сарафаны, ибо действие «Nunc demittis» («Ныне отпущаеши» – первые слова молитвы Симеона Богоприимца) разворачивается в сумрачной прохладе храма. Слово «действие» в привычном понимании обычно неприменимо к танцам Дуато, но долгая русская зима – снег, холод, метровые сосульки – вынудила хореографа обратиться к драме, спеть в лучших традициях Бориса Эйфмана, о существовании которого на свете Дуато едва ли знает. Суровая зима в Петербурге действует на уровне коллективного бессознательного. И новоявленную жертву (то ли это мученица д’Арк, то ли сердобольная полька, идущая на плаху за спасение еврейских душ во времена холокоста, историю которой москвичам недавно живописно рассказал Кшиштоф Варликовский в своей «(А)полонии», то ли гонимая из советской России Ольга Спесивцева – героиня балета Эйфмана «Красная Жизель», или даже одна из жён самого мрачного русского царя, изничтожаемая за приписанное ей, но несовершённое прелюбодеяние) уже заставляют вновь пройти тернистый путь Иисуса на Голгофу. На какие-то немыслимые шпагаты через голову при полной растяжке и другие не менее опасные гимнастические кульбиты обречена героиня-мученица Екатерины Борченко в руках бравых мальчиков, затянутых в элегантную чёрную сетку. Важная деталь спектакля – тёмно-красная гардина на заднике. Над ней под финальные ноты религиозного опуса Пярта вознесётся к колосникам душа этой праведной девы.

Вот такое странное подношение сделал России человек, родившийся в солнечном крае. От нежно-белого бессюжетного «Без слов» через лоснящееся радужное «Дуэнде» Дуато подвёл нас к красно-чёрной драме «Demittis», балету на русскую тему.

Трудно себе представить, что Дуато в роли худрука будет делать дальше, когда все его карты, по сути, раскрыты. Пути могут быть разные. Например, превращение классической труппы Михайловского в «босоногий» авторский театр, как у Бориса Эйфмана, – за это говорит стилистика вышеописанного премьерного балета. Или более мягкий вариант внедрения старых симпатичных, но недееспособных самостоятельно постановок мастера в классические программы. Однако одноактовок в репертуаре театра пока раз и обчёлся. В этом случае Дуато надо будет стать не столько хореографом, сколько директором, заказывающим для своего театра опусы у других хореографов. Однако интересует ли креативного человека подобная перспектива? Ясно, что он хочет работать и может, но ещё не знает спроса на свой товар, не знает who cares.

Екатерина Беляева, газета «Культура», специально для портала «Русский мир»