Иво ван Хове родился в Бельгии, но уже более двадцати лет живёт в соседней Голландии. Он был успешным директором Голландского фестиваля, а десять лет назад возглавил амстердамскую «Тонелгруп» – и за это время сделал её одной из главных европейских трупп. С одной стороны, огромное влияние на ван Хове оказал американский (точнее, нью-йоркский) театральный авангард, с другой – режиссёр весьма остро переживал отсутствие в Нидерландах (да и в родной Бельгии) традиций репертуарного театра. Теперь он воспитал труппу, в которой ставит остросовременные – и по театральному языку, и по затрагиваемым темам – спектакли. Его постановки почти всегда становятся содержательными комментариями к сегодняшнему состоянию общества, не только голландского, но и европейского. Иво ван Хове умело соединяет в своих работах мечту и публицистику, будь то объездившие немало фестивалей «Римские трагедии» по трём пьесам Шекспира, ставшие размышлением о современных политтехнологиях и нравах медиаобщества, или театральные версии сценариев известных фильмов «Премьера» Джона Кассаветеса или «Рокко и его братья» Лукино Висконти. Прошлый сезон Иво ван Хове посвятил русской драматургии – сначала поставил «Детей солнца» Горького, а минувшим летом выпустил спектакль «Русские!» – композицию по пьесам Чехова «Платонов» и «Иванов». Амстердамские «русские» обитают на крыше современного небоскрёба, они живут между небом и землёй, но живут так, что ни неба, ни земли для них уже нет. Спектакль идёт без малого шесть часов и пользуется огромным успехом. Иво ван Хове поставил пьесы Чехова про общество, которое давно потеряло идеалы, но ещё сохранило страсти. Именно это драматическое сочетание – сил полно, а жить незачем – для Иво ван Хове объединяет Платонова и Иванова, поэтому режиссёр заставляет их не просто встретиться на сцене, но отразиться друг в друге и друг друга как бы поглотить.

– Никогда бы не подумал, что в Голландии знают пьесу Максима Горького «Дети солнца».

– А никто и не знает, кроме нескольких специалистов по истории театра. Вернее, не знали...

– Впрочем, вспомнили её не только вы. В последние годы появилось несколько интересных постановок «Детей солнца» в Германии. «На дне» тоже много ставят. Вообще, мне кажется, в Европе наблюдается всплеск интереса к писателю, который считался основоположником «социалистического реализма».

– Это вполне естественно: общество быстро меняется, а Горький очень остро ставит вопросы о взаимоотношениях человека и меняющегося социума.

– После Горького вы уже поставили Чехова – спектакль «Русские!» по пьесам «Платонов» и «Иванов». Чем вызван ваш интерес к русской драматургии?

– На самом деле это не русская дилогия, а мультикультурная трилогия, и я никому ещё об этом не говорил. Сначала я сделал «Дачную трилогию» Гольдони, это три пьесы про людей, у которых нет денег, но для которых жизнь по инерции остаётся беспрерывным праздником. Второй спектакль – «Дети солнца». Горький показывает мир интеллектуалов, элиту, которая живёт в прекрасной изоляции от окружающего их общества, эти люди не знают, что делать с реальностью, но она их побеждает. Третий – «Русские!» по двум пьесам Чехова. Если у героев Горького всё-таки ещё есть идеалы, то у героев Чехова идеалов нет. Они утратили идеалы и понимают это. Они сами в этом виноваты, но обвиняют в своих бедах окружающих.

– Но вы относитесь к героям Горького с иронией, со скепсисом.

– Разве? Не стал бы использовать такие определения. Я стараюсь смотреть на героев объективно, стараюсь, как мне кажется, показать все точки зрения. Я признаю, что сам не знаю ответов на те вопросы, которые ставит Горький.

– В конце спектакля «Дети солнца» вы показываете на экране впечатляющий видеообзор катаклизмов и тоталитарных режимов прошлого века. Это предупреждение зрителям или упрек горьковским интеллигентам, которые несут ответственность за революцию?

– Пожалуй, и то и другое.

– У вас сегодня, на мой взгляд, сложилась одна из лучших европейских драматических трупп. Для актёров пьеса Горького была сложной?

– Не более чем любая другая хорошая пьеса. Мы же не погружались в эпоху и ставили спектакль не про далёкую и непонятную Россию прошлого века. Великие авторы одновременно и локальны, и универсальны. Жан Жене, например, по сути своей очень французский автор, но его играют по всему миру. Мы просто читаем текст и стремимся представить себе этих людей. То же самое относится, разумеется, и к Чехову.
Восемь лет назад вы поставили «Трёх сестёр». Теперь – сразу «Иванова» и «Платонова».

– Как изменился Чехов для вас с тех пор?

– У меня всегда было очень сложное отношение к Чехову. Да, я ставил однажды «Трёх сестёр», но был не слишком удовлетворён результатом. Я всегда признавал, что пьесы Чехова великолепно написаны, в них есть обаяние, настроение, но меня они никогда по-настоящему не волновали. А в последнее время в Европе в целом и в Голландии в частности произошли такие серьёзные изменения, что Чехов стал, на мой взгляд, очень актуальным автором. И Горький тоже.

– Вы имеете в виду рост правых настроений в обществе?

– Именно.

– Каким же образом русский классик Чехов соотносится с результатами парламентских выборов?

– Скорее, его возвращение связано с формой, в которой люди стали выражать своё разочарование, свою потерянность, желание переоценить самих себя и свои судьбы. Люди осознают своё право причинять боль друг другу – не физически, а вербально. Когда люди растерянны и недовольны своей жизнью, они ищут вокруг, кого бы можно было обвинить в своих бедах. Мне кажется, это состояние отражено в ранних пьесах Чехова. И Иванов, и Платонов обвиняют всех вокруг себя. В частности, евреев. Это очень актуально для Голландии, где сейчас многие склонны обвинять во всех бедах иностранцев, иммигрантов.

– В России при постановке «Платонова» еврейскую тему обычно стыдливо обходят, отводя от Чехова обвинения в антисемитизме и заодно сокращая эту длинную пьесу.

– Я знаю. А мы сейчас обвиняем мусульман в своих проблемах – в сущности, это то же самое. В общем, Чехов стал для меня современным автором. А раньше такого драйва не было. Для меня Чехов – красивый, тонкий, но очень жёсткий, очень острый автор. Как необработанный алмаз. В Голландии была традиция исполнения его пьес в возвышенном стиле: все персонажи медленно ходили в красивых белых одеждах, томились, показывали, как скучна жизнь.

– Ну и в России были – и до сих пор живы – такие же чеховские клише...

– Конечно. Но Чехов пишет про провинциальную жизнь, где нравы вовсе не такие утончённые. Когда я читал его ранние пьесы, я думал про окраины современных европейских мегаполисов, где люди живут словно на обочине жизни, чувствуют себя отверженными, никому не нужными и начинают бороться за свои интересы. Это ощущение помогло найти верный, на мой взгляд, стиль игры для спектакля «Русские!». В пьесах Чехова показаны сообщества личностей, которые становятся эгоистами. Герои думают только о своих собственных страстях.

– Почему у вас на сцене встречаются Платонов и Иванов?

– Они – как две стороны одной медали. Оба переживают депрессию. Разница в том, что Иванов обращает её внутрь себя, а Платонов – вовне. Эти два человека как раз и стали для меня символами эгоистичного общества. На сцене в спектакле «Русские!» почти двадцать человек, но они не вместе, они все одиноки. Они все время говорят о каких-то вечеринках, но праздник у них так и не случается. Представьте себе, как вы идете по улице и видите молодых марокканцев, которые просто слоняются по городу без всякого дела и смотрят на прохожих. Вы наверняка чувствуете опасность, когда видите таких людей: может быть, у них какие-то дурные намерения? Отчасти и чеховские персонажи таковы – они просто бродят без дела и внушают окружающим чувство опасности.

– Чехов не случайно особенно популярен в странах, где есть, с одной стороны, романтические национальные идеи, а с другой – кровавая история: кроме России, это Германия, Польша, да и Франция. В Голландии люди гораздо более практичны по своей сути, поэтому пропасть между идеями и реальностью, похоже, не так глубока. Понятны ли в Голландии проблемы чеховских героев?

– Общество, как я уже сказал, очень сильно меняется, причём стремительно. Наша мультикультурная мечта обернулась мультикультурной драмой. Голландское общество становится гадким. В Голландии, где мы всегда так гордились свободой и взаимным уважением людей, слово «толерантность» становится ругательством, вас сейчас могут просто распять за него. А толерантность – всего лишь допущение, что другие люди могут думать иначе, чем я, одеваться по-другому, молиться своим богам или не молиться вовсе, спать, с кем им хочется, и так далее. Мы живём в совершенно иной стране, нежели ещё десять лет назад.

– Но разве нет реальной угрозы устоям европейской культуры? Вас не беспокоит, что люди, не родившиеся в Голландии, не знакомые с её традициями, законами, с её культурой, могут стать там большинством?

– Ну и что? Таков мир, в котором мы сегодня живём. Он очень изменился – вы можете в любой момент поехать в аэропорт и через несколько часов оказаться на другом конце света. Мы все хотим пользоваться преимуществами глобализации, но почему-то не хотим осознавать трудностей, которые она приносит. Мы – богатая страна, поэтому сюда стремятся бедные люди. И им все легче и легче в Голландию попасть. Проблема в том, что этих людей у нас не наказывали, если они совершали преступления, чтобы не возникло подозрений, что их наказали за цвет кожи или за происхождение. То есть чтобы не получить обвинения в расизме. Это, конечно, неправильная практика. Я много времени провел в Нью-Йорке, и мне нравится, что там разные общины живут рядом и им приходится взаимодействовать. Мне вообще не нравится, когда идентичность человека сведена к его расовому происхождению. Мне больше по душе, когда человек воспринимает себя как сумму многих идентичностей. Вот я живу и работаю в Амстердаме, но сам я родом из Бельгии, я родился в сельской местности, мой отец был аптекарем, я гей, и так далее – меня формирует очень много разных обстоятельств. И так можно рассматривать любого человека...

Роман Должанский

Источник: «Коммерсант-Власть»