О том, какой след в истории оставляет кинематограф, о загадке популярности «Трёх мушкетёров» и о том, почему некому снимать киноальманах «Одесса, я люблю тебя», в интервью порталу «Русский мир» рассказывает кинорежиссёр Георгий Юнгвальд-Хилькевич.

– Георгий Эмильевич, на ваш взгляд, почему так долго популярны снятые вами «Три мушкетёра»?

– Сам не могу понять, почему у фильма такая слава. У меня с ним были одни муки. Когда он снимался, приключенческое кино считалось чем-то «низким». И либо запрещалось, либо финансировалось по остаточному принципу. Нам давали 20 дней на серию и минимум денег. Всё делалось как во сне – в жуткой спешке и на коленке. Кадры, когда д'Артаньян видит образ Констанции, мы снимали так: сначала снимали деревья, потом под одеялом отматывали плёнку назад и на неё записывали Алфёрову. Что получится, никто не знал. На сценах скачек ассистент оператора ложился в такси, на спину ему ставили камеру, чтобы она не тряслась, и такси тащилось за лошадьми. Тогда ведь компьютерной графики не было. Сначала я придумывал трюк, а потом думал, как его реализовать. Но хуже было то, что Арамис так пил во время съёмок, что ходить не мог. Даже в кадре. Мы его подпирали шваброй, чтобы было видно, что он стоит. А он всё равно устраивал непредсказуемое – д'Артаньяна называл Арамисом. В общем, ничего не предвещало картине популярности.

– Пересматриваете её?

– Иногда. И начинаю понимать, что «Три мушкетёра», наверное, витамин романтизма, который нужен во все эпохи. Тем более сегодня, когда он сжимается как шагреневая кожа. И вот странная вещь. Мне лично парафраз «Пора-пора-порадуемсся…» надоел хуже горькой редьки. А услышу – и непроизвольно улыбаюсь. Всё же талантливая музыка – ещё какая «виновница» живучести приключенческих фильмов.

– А «Возвращение мушкетёров», снятое как ностальгия по «Трём мушкетерам», может рассчитывать на долгожительство?

– Тут другая история. Фильм вышел на пике популярности и спроса на трюковое кино. И рядом с ним смотрится как сопливый детский сад. Но вот какая штука. Деньги на продолжение дал не просто бизнесмен Олег Чамин. Молодой человек может цитировать наизусть все диалоги из фильма с любого места. Миллионер, который, казалось бы, должен быть с каменным сердцем и любить триллеры, оказался сентиментальным, волнительным человеком. Ну и у фильма иная жизнь. Мы активно использовали компьютерную графику. Она предопределена сюжетом: среди живых ходят души погибших. Пришлось стараться, чтоб не впасть в сказку или в пошлость. Ведь графикой сегодня никого не удивишь. Наоборот, наметилась усталость и раздражение от засилья компьютерных драк и трюков. И в этом смысле «Возвращение…», вместе с современной музыкой Максима Дунаевского, даёт старый-новый выход для приключенческого кино – кино для чувств.

– Поэтому ваши новые герои из «Возвращения…» не пошли по пути современной графики и трюков? Но ведь так вы отсекаете молодого зрителя.

– Не отсекаю. Потому что путь трюкового кино конечен. Как-то смотрел «Брюса всемогущего». Там, простите, из задницы героя вылезает обезьяна. В следующих кадрах человек сам в себя через это место влезет и изо рта вылезет. А дальше что? Куда двигаться после того, как появились «Терминатор» и «Матрица»? То же самое с триллерами и жестокостью на экране: мозги по полу уже размазывали. Дальше? Бесконечны только чувства. Природа людей такова, что мы хотим нежности и любви.

– Почему вы снимаете в основном только приключенческое кино?

– Всё идёт из детства. У меня и в мыслях не было заниматься кинематографом. Я был спортивным мальчишкой – спортивная гимнастика, ипподром, мотоциклы, машины. Травм нахватал столько, что однажды в 17 лет от подмышек до пяток оказался в гипсе. Как овощ. Жизнь остановилась. Я сопротивлялся. И не сразу, но понял, что спасение в чтении. А до этого вообще не читал. Первая книга, которую я, можно сказать, «проглотил», – «Три мушкетёра». И я тогда, немощный и разобранный по частям, вдруг живо представлял, как я перевоплощаюсь по очереди во всех трёх мушкетёров и д'Артаньяна. Даже трюки и новые подвиги придумывал. Но как до воплощения моих грёз в кино, так и до моего восстановления было ещё долго карабкаться. Я запил. Пять лет жизни просто не помню. Далеко не сразу, благодаря приключенческой литературе, а потом, снимая кино, я придумывал себе мир, в котором прячусь от боли, тоски и праздных мыслей.

– Разве в «Искусстве жить в Одессе» по Бабелю, в фильме сугубо реалистичном, этот приём работает?

– Конечно. Чтобы пьяный сыграл пьяного, русский русского или еврей еврея – это немыслимо. Это подвиг. Русскость русскому сыграть невозможно. Только гению. Может быть, таким как Алексей Петренко или Олег Табаков. Из-за этого часто бывают картины, которые не получаются – тянутся как резина. Вообще, реалистичные вещи очень жёсткие, даже талантливые актёры их часто передать не могут. А на картине «Искусство жить в Одессе» мы жили как один день. Не снимали. Жили. Вот благодаря какому-то воздуху Одессы и взаимопониманию талантов на грани сумасшествия. Как-то всё сошлось. И когда всё закончилось, казалось, что жизнь закончилась как миг.

– А сейчас, когда бываете в Одессе, находите что-то общее между той, что вы создали в кино, той, которую знали, и той, какой она стала в новом веке?

– Как и люди, среда обитания меняется. Настолько, что киноальманах «Одесса, я люблю тебя», по аналогии с Парижем, Нью-Йорком и Москвой, сегодня снимать некому. Цикл короткометражек для «Одесса, я люблю тебя» готовы и хотят снимать Кира Муратова, Станислав Говорухин и Марлен Хуциев. Но проведённый ими конкурс синопсисов и сценариев для соучастия в альманахе молодых режиссёров пока не дал ожидаемых результатов. Мне кажется, это диагноз состояния умов людей. Все ушли в поголовное зарабатывание денег. Слишком долго на Руси человек, а тем более талант были последним делом. То страна прорубала окно в Европу, то устраивала революции, а человек оставался расходным материалом. И вот он учится жить по-людски, но, увы, только для себя. Настолько, что его культурные знаковые ценности, такие, например, как Одесская киностудия, где снималась история страны, пустуют. Сначала потому, что нет денег, а потом потому, что эти деньги идут мимо культуры. А сегодня ещё и потому, что нет творческих единиц, способных снимать не только «мыло» или клипы. Такая она вот, новая реальность. Но это всё приходящее. Есть же и подвижники. Они и двигают жизнь. Вот директор Одессой киностудии Виктор Ноздрюхин-Заболотный. Благодаря ему киностудия живёт, и её не растащили на кусочки. А был бы «нормальным» бизнесменом, всё бы к рукам прибрал. Да ещё бы потом ходил в благодетелях-спасителях. А он – художник. Сохранил студию для потомков. Насколько я знаю, туда едут работать Никита Михалков и Валерий Тодоровский. А с режиссёрами такого уровня и студия, и аура города встроятся в новую жизнь. А может, создадут что-то вечное.

– Но ведь кино быстро стареет. Вам, кстати, не обидно, что кинематограф так подвержен моде и времени?

– Нет. Благодаря искусству люди запоминают времена и эпохи. Античный Рим большинство людей знают не потому, что он изобрёл право и сенат, ставшие прообразами современного права и парламентаризма. И даже не благодаря тому, что тогда все ходили в римские термы, жрали там до отвала и блевали в специальную посуду. Рим увековечило искусство. Кино оставляет именно такой след в истории.

Беседовал Антон Самарин