Александр Павлович Нилин – писатель уникальный.

Уже несколько поколений любителей футбола считают Нилина одним из столпов теории отечественной игры. Причём не футбола в его спортивно-результативном понимании, а футбола как явления социокультурного.

Нилин – это глыба русской спортивной литературы, кумир для большинства из тех журналистов, кто выбрал спорт в качестве приложения своего творчества. Впрочем, назвать Александра Павловича учителем в узкой направленности физкультуры совсем неправильно. Его творчество – некий идеал, увы, недостижимый и не достигаемый в суете газетно-журнального жанра. Нилину завидовали, завидуют и, убеждён, будут завидовать. Сравнивая свои шаблонные фразы репортажа с многословной вязью нилинской мысли.
Но более – ни слова о футболе!

«Русский мир» в рамках рубрики «Актуальное мнение» представляет вашему вниманию проект живой русской книги. Которая будет создаваться в реальном времени на портале.

Глава 1

На мысли обычно наводят наблюдения.
Однако за достаточно долгую жизнь убеждаюсь, что наблюдений накопилось невпроворот, а от мыслей пока не вполне уверен, что разламывается голова.

Цитирую своего давнего приятеля, убеждавшего с похмелья жену, что он гений – и голова у него разламывается от мыслей.

Я теперь скупее стал в желаньях – практически не пью крепких напитков, а всё же одно из недавних наблюдений навело мысль, подтолкнувшую меня, в свою очередь, к форме рассказа.

Шли с женой по нашему дачному посёлку, а впереди шагал мальчик то ли с мамой, то ли с бабушкой – у меня с определением женского возраста путаница: то все они были старше, чем я, то все – моложе, до сверстниц так и не... чуть не сказал, что руки, но в том числе и руки не дошли. В общем, для сюжета моего не так уж и важно, с кем был мальчик. Важна – и для будущей жизни мальчика, и для моей отчасти – следующая подробность.

Мальчик что-то взволновано рассказывал державшей его за руку женщине, а не малейшего отклика услышанным (да услышанным ли?) словам в ней не чувствовалось – во что-то иное, не связанное с взволнованностью ребёнка, была она погружена.

С детства будучи словоохотливым, я решил себя всё-таки с определённого возраста контролировать – и установить хоть какой-нибудь регламент для своей врождённой болтливости. Решение такое принято мною из соображений вполне эгоистических.

Заметил очевидное ослабление внимания к себе собеседников, когда в любом монологе пытаюсь рассказать – даже малознакомым людям – сразу всю свою жизнь. Оказалось, что точно таким же, как у меня нежеланием (неумением?) внимать другому отмечены и все те, в ком я так рассчитывал встретить слушателей своих долгоиграющих пластинок-речей.

Я же помню, что когда-то давно едва ли не каждый старик казался мне чрезвычайно интересным – он же видел то, чего я не застал – и знание моё, питавшее воображение, расширялось за счёт прожитого им. Всегда считал – и втайне продолжаю считать, – что общение со старшими товарищами принесло мне дивиденды. Услышь меня сейчас кто-нибудь, наверняка бы  учуял бы во мне гораздо большего, чем значится в паспорте, старожила. Всегда готов с апломбом свидетеля рассуждать о событиях, случавшихся лет за двадцать-тридцать до моего рождения, ровно настолько, насколько бывали старше меня тогдашние собеседники – умел же я когда-то и слушать.

И всем, что узнал я, хотелось поскорее поделиться – не унесёшь же не скажу куда всё, что усвоено, что услышано – от процитированной на этот раз Ахматовой, например… Но – не мне первому это показалось – интерес ко всему прошлому пропал. Не знаю, не навсегда ли, временно – но разве есть у меня впереди вечность – ожидать перемен? Мне некогда.

Я целиком согласен с чеховский героем, оспорившим самого царя Соломона, утверждавшим, что всё проходит. Ничего не проходит – всё остаётся для непременных повторений в наступивших временах.

Что прикажете мне делать, если, заглянув в себя, делаюсь себе всё более интересен. Зачем-то же оставлен я на второй век? Ограничь я себя воспоминанием лишь о веке минувшем, вспоминай только всех примечательных людей, с кем судьба свела или столкнула (кого-то же близко знал, кого-то шапочно, но впечатление успел составить) – вряд ли бы соблазнил меня хлеб мемуариста.

Но смотрю сейчас на прошлый век из нынешнего – и себя самого вижу персонажем новых времён.

В прошлом веке я прожил шестьдесят лет, в нынешнем живу всего-то одиннадцать.

В шестьдесят всё вроде бы поздно, а в одиннадцать многое, наоборот, преждевременно, но вполне очевидно для меня сейчас, что дальше стану прирастать теми годами, что Бог мне ещё, может быть, пошлёт, скорее к одиннадцати, чем к шестидесяти.

Первый мой век остался позади – за поворотом истории. И вынужден начинать сначала.

В каком-то смысле уже и начал. В каком именно смысле? Обязательно расскажу.

Старика могут и не услышать, мальчику – по собственному
опыту знаю – потребуется время, чтобы заставить себя слушать. Но пока я жив, и тому, и этому по одному – и самому внимательному – собеседнику обеспечено.

И я не сомневаюсь, что будут они друг с другом совершенно откровенны.

Глава 2

Не первый замечаю – отчего огорчен, однако не меньше – возросшим неинтересом к тому, КАК высказана мысль, ЧТО вообще было сказано, пусть с того же телевизионного экрана, хотя, слава Богу, начинаем, кажется, жить не телевизором единым. И получим ещё, может быть, шанс дожить до чего-то лучшего – к мозгу обращённого непосредственно. Мозг, извините за нечаянный каламбур, всему прочему у нас (и в нас, главное ) голова.

Словом, что и как большинству сейчас по барабану (барабан – инструмент бодрый). Зато по-прежнему важно (а то и ещё важнее стало), КТО сказал – даже если он сущую чушь произнёс – с того же экрана.

Живём – и это в ХХI веке – в мире картинок. Смотрим – и не слышим.

А вдруг и последует за этим: смотрим – и не видим? И возможно, не увидим никогда, раз так далеко зашли в том вышеназванному неинтересе.
Как далеко зашли – и не поймёшь, поскольку сброшено со счетов КАК (а вслед за ним и ЧТО).

И никуда не денешься теперь от того, что остаёмся наедине с одним-единственным КТО, рождённым глухим изображением.

Задолго до внедрения (а то и самого изобретения) телевидения в пьяных компаниях – приблизительно после четвёртой рюмки (а у некоторых из пьющих и пораньше) самым расхожим в сумбурной беседе делался встречный вопрос: «А ты кто такой?».

Я не был смолоду моралистом – да и в старости не убеждён, что до конца им сделался – но компаний, где на выяснение «кто такой» убивалось золотое для выпивки время, всегда избегал. А вот ловлю себя на том, что вот-вот любому шоу на любую тему с участием авторитета, рождённого глухим, как я уже сказал, изображением – авторитета, которому не внимают даже сидящие с ним рядом другие авторитеты, тем же изображением рождённые, ожидая с нетерпением своей очереди высказаться в глухую пустоту – предпочту игнорируемые прежде пьяные компании (если только сохранились они в былом варианте).

Глупый вроде бы – и вряд ли тактичный – вопрос: «А ты кто такой?». Но потребность ответить на него сделалась неожиданно проблемой государственной, без преувеличения, важности.

А – действительно – кто?

Все по инерции щеголяют регалиями и титулами, сочинёнными в минувшем веке. Возможно, для нас – старожилов – они всё по той же инерции ещё кое-что (видите, раз не слышите, что и здесь уже не полное ЧТО, а КОЕ-что?) значат.

Но наступивший век, если не выдвинул, то выдвинет некоторые – конечно, сомнения в том у меня есть, однако, тем кто помоложе не к лицу скептицизм (да и себя хотел бы я счесть в известном смысле ровесником века) – новых людей, которых не будет гипнотизировать, скажем, степень кандидата (да и, между нами, доктора) наук. Каждый вправе будет напомнить, что (ЧТО) наука не стоит на месте – и важно как (КАК) твёрдо ты сию минуту себя в ней чувствуешь.

В общем, я за то, чтобы на некоторое время сделать легитимным – при условии снижения (во всех смыслах) градуса выпивки – вопрос: «А ты кто такой?».

Не предлагаю переносить беседы, где вопрос этот неизбежно возникает, на площадку шоу (при том, что не сомневаюсь в немедленном желании телевизионных продюсеров, услышав они случайно мои слова, организовать шоу под таким именно названием, обретя завидный рейтинг).

Я не бессребреник, но вопросы стратегии развития общества волнуют меня сегодня больше. Причём из размышлений сугубо эгоистических. Можно ведь и так одичать-отупеть, что (ЧТО?) никакие деньги не спасут – не сможешь различить достоинства купюр.

Я предлагаю каждому вопрос: «А ты кто такой?» – задать в первую очередь себе, а не кому-то ещё.

Я – ровесник нового века, но и пенсионер – по итогам века минувшего (пусть и складывается иногда впечатление, что на нашем дворе по-прежнему он, а не следующий). То есть человек я – опытный, с одной стороны. А с другой – догадайтесь, какой? Пребываю в некоторой растерянности. До какой же поры происходит с нами будет то же самое, что (ЧТО) происходило уже?

Значит, есть смысл разобраться, прежде всего, в себе.

Разберёшься в себе – я уверен – разберёшься и во всём остальном.

И в политике с экономикой – в том числе.