Серебряный век русской поэзии славен россыпью звучных имён, но даже среди них имя Марины Цветаевой стоит особняком. Во многом непонятая и неоценённая при жизни, она стала современницей тем, кто пришёл гораздо позже неё. Но, опередив своё время как поэт, Цветаева в личной – глубоко драматичной и трагичной судьбе – пережила всё, что её время отмерило полной чашей России.

«Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд…»

Родители Марины Цветаевой были по-настоящему людьми искусства и культуры. Отец – Иван Владимирович – должен был пойти по церковной линии, но увлёкся древними языками, изучал их и преподавал латынь в Московском университете. Жители Москвы, да и всей России, благодарны ему за создание Музея изящных искусств (ныне – Музей изобразительных искусств А. С. Пушкина).

Мать – Мария Александровна – была очень творческой личностью, прекрасно играла на фортепиано, великолепно рисовала. Но, увы, её таланты не распространялись на семейную жизнь. Своему мужу она так и не смогла заменить его первую, горячо любимую супругу, умершую при родах. «Их жизни шли рядом, не сливаясь», – напишет Марина Цветаева о своих родителях.

К двум своим дочерям Мария Александровна тоже была не слишком ласкова. Девочек одевали очень скромно, любые развлечения были под запретом. «Права на просьбу в нашем доме не было», – так позже опишет домашнюю атмосферу Марина Цветаева. Неожиданный и яркий талант старшей дочери, начавшей писать стихи в 6-летнем возрасте, причём сразу на русском, немецком и французском, поначалу удивлял, а потом и пугал родительницу – слишком не по-детски страстным и глубоким было их содержание.

Мать даже пыталась бороться с даром дочери: прятала от неё бумагу, читала стихи вслух домашним, анализируя каждое слово и пытаясь убедить их и саму Марину в бездарности. Наконец, отдала её в музыкальную школу, чему Марина отчаянно сопротивлялась. Но разве можно остановить лавину? Победила судьба. В 38 лет Мария Александровна умерла от чахотки, жалея перед смертью лишь об одном – что больше не услышит музыку.

Ну а Марина в 18 лет на свои собственные деньги издаст первый сборник – «Вечерний альбом». И он сразу привлечёт внимание таких мэтров, как Волошин, Брюсов и Гумилёв. Что-то тогда они увидели и почувствовали в наивных и сырых ещё стихах юного поэта. Максимилиан Волошин написал: «Не взрослый стих Марины, иногда неуверенный в себе и ломающийся как детский голос, умеет передать оттенки, недоступные стиху взрослого». Правда, со вторым сборником повторить успех не удалось – Николай Гумилёв, к примеру, беспощадно раскритиковал его как «подделку на стихи».

Знакомство с Волошиным и его пристанищем поэтов в Коктебеле, куда стекались представители московской и питерской богемы, привело к любви и браку с Сергеем Эфроном. Про него Марина напишет в стихах: «Такие – в роковые времена – слагают стансы и идут на плаху». Всё оказалось пророчески в точку – и про роковые времена, и про плаху.

Её личная жизнь никогда не умещалась в семейные рамки. «Не люблю (не моя стихия) детей, простонародья, пластических искусств, деревенской жизни, семьи», – признавалась Цветаева. По воспоминаниям дочери Ариадны, со своих близких, в том числе детей, она требовала непомерно. К маленькой дочке обращалась в стихах как к мудрой единомышленнице. А когда видела её играющей с детьми, чувствовала «отвращение, чуждость», считала глупой и бездарной – видимо, самое страшное, с точки зрения Цветаевой. Ариадна с раннего детства обращалась к матери на «вы» и «Марина». Но именно во многом благодаря дочери, посвятившей свою жизнь сохранению творческого наследия матери, многие стихи Марины Цветаевой дошли до своих почитателей.

«Земля давно ушла из-под её ног»

Революцию и Гражданскую войну Марина Цветаева пережила в России, пытаясь как-то выжить в разлуке с мужем, воевавшим в рядах Добровольческой армии. В 1922 году она вместе с дочерью уезжает к мужу в Прагу. Период эмиграции для неё стал тяжёлым и болезненным. Большинство из созданного ею в те годы осталось неопубликованным – главным образом стихи, которые за границей оказались никому особо не интересными. Позднее литературоведы напишут об усугубившейся в тот период усложнённости её поэтического языка, который оказался практически недоступным для понимания читателя 1920-х годов.

На счастье и удачу Марины среди её знакомых оказался человек, не просто понимавший, а говоривший с ней на её зашифрованном поэтическими образами языке. Это был Борис Пастернак, искренне восхищавшийся, любивший и понимавший Марину Цветаеву. Их роман в письмах длился целых 14 лет. И это была самая важная и столь необходимая Марине поддержка, защищающая её от собственной неуместности и несоответствия эмигрантскому «аршину». «Моя неудача в эмиграции в том, что я – не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…», – писала она. «Что скушным и некрасивым нам кажется ваш Париж. Россия моя, Россия! Зачем так ярко горишь?».

Но несмотря на острую тоску по России, Марина долго не соглашалась с мужем, мечтающим вернуться обратно. В эмиграции он выбрал путь сотрудничества с новым советским правительством, участвуя в том числе в ликвидации и похищении некоторых крупных деятелей эмигрантского антисоветского движения. Эта деятельность не помогла Сергею Эфрону сохранить свою жизнь в Советской России: в 1939 его арестовали вслед за дочерью Ариадной, давшей под пытками показания на отца. Он был расстрелян, дочь выжила после 15 лет лагерей.

Всё это произошло в год возвращения Марины Цветаевой с сыном Георгием на родину. Дочь с отцом уехали на пару лет раньше. Марина ехать не хотела, но не могла противостоять горячо любимому сыну, воспитанному отцом советским патриотом. Душевной близости с матерью у него не было, он не понимал её состояния, а её любовь вызывала только раздражение. И Марина тоже это видела, поэтому и написала в предсмертной записке: «Я для него больше ничего не могу и только его гублю». А сыну: «Я тяжело больна, это уже не я. Дальше было бы хуже».

Её муж ещё в эмиграции ощущал и переживал эту её тягу к саморазрушению и так писал об этом в письме к Максимилиану Волошину: «Марина рвётся к смерти. Земля давно ушла из-под её ног. Она об этом говорит непрерывно». Да, именно так: земля ушла из-под её ног. И самое поразительное среди этих мистических предчувствий – это верёвка, принесённая Пастернаком Марине, когда она собирала вещи перед эвакуацией из Москвы. «Верёвка такая крепкая, хоть вешайся», - сказал Пастернак.

А сама Марина свою судьбу пророчески описала в стихотворении «Реквием» в 1913 году, когда ей был всего 21 год. Впрочем, разве у поэта есть возраст?

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё — как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

К вам всем — что мне, ни в чём не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте! — Ещё меня любите
За то, что я умру.