Оставлен на второй век. Главы 1 и 2
Оставлен на второй век. Глава 3
Оставлен на второй век. Глава 4
Оставлен на второй век. Глава 5
Оставлен на второй век. Глава 6
Оставлен на второй век. Глава 8
Оставлен на второй век. Глава 9
Оставлен на второй век. Глава 10
Оставлен на второй век. Глава 11
Оставлен на второй век. Глава 12
Оставлен на второй век. Глава 13
Оставлен на второй век. Глава 14
Оставлен на второй век. Глава 15

Крайне неприятным происшествием на платформе железнодорожной станции «Мичуринец» отмечена минувшая неделя.

Мальчик, хотя какой же он к этому моменту мальчик – ужас, как улетает куда-то время в моём возрасте, старайся не старайся я притормозить его, не желая замечать изменений – мальчик лет за десять с лишним нашего знакомства успел превратиться в молодого мужчину, хотя случившееся с ним не свидетельствует пока о взрослости.

В общем, сын хороших знакомых провожал на электричку свою – я же говорю, что он вырос – девушку.

Случившееся с бывшим мальчиком не свидетельствует, повторяю, о взрослости.

Но все ли мы – в любом возрасте – выглядим вполне взрослыми, когда прощаемся с дамами – тем более на железнодорожных платформах, что всегда почему-то особенно, насколько я помню, волнует?

Костя, как зовут (слава Богу, что и дальше можно говорить о нём в настоящем времени) сына хороших знакомых, обмениваясь с девушкой прощальными словами, одной ногой, естественно, оставался на дебаркадере, но другую зачем-то – для большей лихости позы, может быть? – поставил в тамбур.

И когда створки дверей пневматически сомкнулись, вытащить ногу он не успел – и всё бы кончилось хуже некуда, если бы не курившие в тамбуре здоровяки, сумевшие-таки раздвинуть на ходу створки дверей, высвободив бедолагу.

Костю с тяжёлой – потребовалась немедленная операция – травмой доставили в больницу, но при том, что лечение предстоит ему долгое, можно смело резюмировать, что – обошлось.

Услышав о случившемся, я в сердцах обозвал пострадавшего лопухом – конечно, не будь он сыном знакомых, высказался бы менее нормативно.

Но прошёл день-другой – и поймал вдруг себя на зависти к безоглядному шагу Кости при прощании с дамой.

Со мной многое за жизнь случалось, но подобное – нет, никогда (не припомню что-то).

У меня слишком сильно развито воображение – и к транспорту, например, я всегда особенно острожен.

В ту же электричку, когда стоит она у платформы, неизменно вхожу с таким провинциальным трепетом, словно впервые еду по железной дороге.

Более того, в метро я шагов за пять до раскрытых дверей вагона замедляюсь…Раньше девушки в красных фуражках, поняв специальную штуку с опять же красным диском, зычно кричали: «Готов!» – и я любил потом в пьяных компаниях пародировать её крик, когда замечал, что кто-то уже выпал из общего веселья.

Теперь, мне показалось – езжу в метро редко, а профессорская рассеянность, усиливаясь, доводит до тупости – никто о смыкании дверей не предупреждает, просто мигают какие-то красные лампочки, пойди сразу пойми, на что намекают…

Воображение – хорошо.

Но так ли оно хорошо, если вызываемая им осторожность смахивает на трусость?

А в трусости я – дитя войны – расписываться не желаю.

Я не раздавленным дверями быть боюсь – я боюсь выглядеть при этом смешным.

Всё-таки страх быть смешным для некоторых преобладает над всеми прочими страхами.

И я пока не могу – не хватило целой жизни – решить: хорошо оно или всё-таки плохо?