19 июня исполняется 110 лет со дня рождения митрополита Антония Сурожского – одного из наиболее ярких и популярных православных проповедников XX века. Обладая даром соединять высшие духовные истины с обыденной человеческой жизнью, сам он свою миссию видел так: «Мы должны нести в мир веру не только в Бога, но и в человека». И ещё: «Каждый человек – это икона, которую нужно отреставрировать, чтобы увидеть Лик Божий».

Колючий куст, а за ним – необозримая красота

…Однажды митрополит Антоний Сурожский, будучи в деловой поездке в Советском Союзе, ждал такси около гостиницы «Украина». К нему подошёл молодой человек: «Судя по вашему платью, вы верующий, священник?» – «Да», – ответил Антоний. «А я вот в Бога не верю». – «Очень жаль!». – «А как вы мне докажете существование Бога? – не отставал молодой человек, – Покажите мне на ладони вашего Бога, и я уверую в Него». И протянул ладонь митрополиту. На пальце блеснуло обручальное кольцо. «Вы женаты?». – «Да» – «И дети есть?» – «Есть» – «А вы их любите?» – «Конечно, люблю» – «А я вот не верю в это» – «Почему не верите? Я же вам говорю…» – «Да, но всё равно не верю. Вы вот выложите мне свою любовь на ладонь, я на неё посмотрю и поверю…». Молодой человек глубоко задумался: «Да, с этой точки зрения я на любовь не смотрел…».

…Или ещё другой эпизод, также рассказанный Антонием Сурожским в своих беседах. Однажды к нему пришла молодая женщина, очень огорчённая, и «загробным» голосом сказала: «Я грешница». «Ну, это не новость, – бодро ответил ей митрополит, – Мы все тут грешники на земле». – «Да, но я особенно гнусная грешница», – настаивала молодая дама. «В чём же вы такая особенная», – удивился собеседник. «Когда я смотрю на себя в зеркало, то ощущаю тщеславие, потому что вижу, что очень хорошенькая». И тогда митрополит дал тщеславной даме неожиданный совет: «В следующий раз, когда подойдёте к зеркалу, вглядитесь в каждую отдельную черту своего лица и скажите: “Спасибо, Господи, что Ты создал такую красоту, как мои глаза, брови, уши, лоб и другие части тела”. И постепенно вы обнаружите, что благодарность вытеснила тщеславие. И в результате получится, что как только вы взглянете на себя, вы будете обращаться к Богу с ликующей радостью и благодарностью».

Особый дар – не просто видеть в каждом человеке Лик Божий, а развернуть самого человека так, чтобы он тоже смог если не увидеть, то хотя бы на долю секунды осознать присутствие Бога в каждом мгновении жизни. «Я помню, как-то шёл с пожилой, горькой русской женщиной, и она всё говорила, говорила, говорила только о том, как жизнь её обошла, как люди её обидели, как всё бессмысленно, как всё зло... Остановилась перед кустом колючек и говорит: “Вот вся жизнь!” – а за этим кустом весь простор южного берега Франции: горы, а за горами широкое море, всё облитое солнцем, всё сияющее летним светом. И я помню, как я ей сказал: вот так вы на жизнь и смотрите – только на этот колючий куст, и никогда вам не пришло в голову посмотреть через этот куст или мимо него на всю даль, в которой вы живёте, на всю эту необозримую красоту. С жизнью её так и было: она видела только колючий куст. Но кто из нас этого не делает в той или иной мере?»

«Единственное, что имеет значение, – ради чего ты живёшь и для чего ты готов умереть»

А ведь и жизнь самого Антония Сурожского – в миру Андрея Борисовича Блума – долгое время была тем же «колючим кустом», который причиняет много боли и вызывает лишь озлобленность и протест.

Он родился 19 июня (по новому стилю) 1914 года в Лозанне. Его дед был русским консулом на Востоке – в тогдашней Оттоманской империи. И родители будущего митрополита познакомились в Эрзеруме, где его отец служил секретарём и переводчиком в российском посольстве. Предки отца происходили из Северной Шотландии и переехали в Россию ещё в петровские времена. Впрочем, дед до конца жизни поддерживал связь с шотландскими родственниками – переписывался с двоюродной сестрой. Об одном эпизоде с ней митрополит Антоний Сурожский с большим юмором рассказывает в своей беседе с филологом и библеистом Сергеем Аверинцевым.

Эта сестра деда была одинокая старушка, но весьма мужественная женщина. Однажды ночью она услышала, как по водосточной трубе к ней в дом пробирается грабитель. Старушка встала, взяла топор, и, как только вор схватился за подоконник, отрубила ему руки. И после этого пошла спать! «И всё это она таким естественным тоном описывала – мол, вот какие бывают неприятности, когда живёшь одна. Больше всего меня поразило, что она могла закрыть окно и лечь спать; остальное – его дело», – рассказывал митрополит.

Смех смехом, но, похоже, что такой стоицизм при любых внешних обстоятельствах глубоко укоренился и в самом отце, и потом – в его сыне, будущем священнослужителе. Однажды, уже во Франции, когда мальчик приехал к отцу после летнего лагеря, тот признался сыну, что беспокоился за него. «Ты что, боялся, как бы я не сломал ногу или не разбился?» – полушутливо заметил Андрей. «Нет. Это было бы всё равно, – серьёзно ответил отец. – Ты запомни – жив ты или мёртв – это должно быть совершенно безразлично тебе, как это должно быть безразлично и другим. Единственное, что имеет значение, – это ради чего ты живёшь и для чего ты готов умереть».

В эмиграции их жизнь складывалась очень тяжело. Отец пошёл работать чернорабочим, быстро подорвал здоровье и скончался в 53 года. Мать и бабушка с трудом нашли маленькую комнату для жилья, но Андрея туда взять им не разрешали, поэтому его пришлось отдать в школу с пансионом. Самая дешёвая школа нашлась на окраине Парижа – в трущобах, куда и полиция не рисковала заходить.

Все школьные воспоминания маленького Андрея – это сплошные избиения. «Били меня беспощадно», – вспоминал Антоний Сурожский в беседе с Сергеем Аверинцевым. Однажды мальчик в отчаянии кинулся к преподавателю, чтобы тот защитил его от обидчиков, но он ногой оттолкнул ребёнка со словами: «Не жалуйся!». «Я никогда в жизни не испытывал так много страха и так много боли – физической и душевной». Но самое страшное было даже не это – не физическая боль, гораздо труднее было потом отучиться не видеть в каждом человеке своего врага, не стать бесчувственным и жёстким.

«Бог – такой же беженец, как и мы»

Но вот что удивительно: когда семья наконец-то стала жить немного лучше, и Андрей смог перейти в нормальную школу и воссоединиться с мамой и бабушкой, он вдруг потерял смысл жить и задумался о самоубийстве. Как он сам говорит, испугался счастья. Ему представилось, что счастье страшнее того, что было раньше, – тяжёлой борьбы за выживание, потому что тогда была ясная и конкретная цель выжить. А когда наступило счастье, цель исчезла, из жизни ушла глубина, а значит, и смысл. И 14-летний Андрей даёт себе зарок, что если в течение года не найдёт смысл жизни, покончит жизнь самоубийством, потому что «не согласен жить для бессмысленного, бесцельного счастья».

В то время Андрей Блум всеми мыслями стремился в Россию – изучал её историю, язык. Вся его тогдашняя жизнь проходила в русской общине, а лето – в военно-полевых лагерях. Однажды перед началом волейбольного матча руководитель лагеря предупредил, что к ним для беседы на религиозную тему приедет один священник. Это был профессор богословия Сергий Булгаков. Андрей Блум на тот момент был, по его словам, далёк от религии и веры, считая это пустой формальностью. И слушать лекцию о Христе у него не было никакого желания. Но руководитель уговорил просто посидеть, не слушая. И внезапно слова Сергия Булгакова о кротости Христа, прощении обид и любви к врагам вызвали у мальчика яростный внутренний протест – их же готовили к сражению за Россию, какая уж тут любовь к врагам? Андрей забыл о волейболе и кинулся домой, горя желанием самому прочитать Евангелие и убедиться, что у него с религией не может быть ничего общего.

Но во время чтения он ощутил нечто необычное: по его словам, почувствовал, что по ту сторону письменного стола стоит живой Христос. Это не было галлюцинацией, наоборот, была глубокая внутренняя уверенность в Его присутствии. И тогда Андрей подумал: если Христос здесь, живой, и от него исходит такой свет и покой, значит, всё написанное в Евангелии правда.

Он захотел пойти в церковь. Рядом с домом был маленький православный приход, очень бедный, с маленькой общиной. Но именно там ему захотелось остаться. Кстати, это был единственный в Париже приход Московского патриархата.

Митрополит Антоний вспоминал это так: «И тогда я обнаружил то, что, конечно, не выразил и не мог выразить тогда для себя словами, — что до революции Бог для многих был в первую очередь Вседержитель, величественный Властитель мира, жил Он в соборах и в церквах и очень был непохож на нас. А тут вдруг оказалось, что Бог – такой же беженец, как и мы. Его из России выгнали вместе с нами. И на Западе неверующих было сколько угодно. И храмы оказались не величественными местами, где живет Властитель мира, а небольшими церквушками, которые устроены беженцами, которые всё потеряли и которые своему Богу, Который такой же беженец, как мы, предоставляют приют. Это чувство, которое у меня до сих пор осталось: что, с одной стороны, Бог остаётся Богом в самом великом смысле слова, но Он при этом – такой же, как мы. Он – изгнанник на земле, и верующие предоставляют Ему место, где Он хозяин. И Он, будучи хозяином в этом месте, делится с нами вечностью, святостью, истиной, жизнью».

После окончания школы Андрей поступает на медицинский факультет, хотя уже точное знает, что в скором будущем примет монашеский постриг. Но в 1939 году начинается Вторая мировая война, и молодой хирург идёт служить во французскую армию – в военный госпиталь. Правда, вскоре выясняется, что его предназначение немного в другом – оказывать помощь не физическую, с которой справится любой врач, а духовную. Андрей помогает спокойно уходить тем, кому уже не нужен земной врачеватель. Он приходит к умирающим, разговаривает с ними, они рассказывают ему о своей семье, доме – о самых простых, бытовых вещах. А молодой врач просто сидит с ними рядом, держа умирающего за руку, чтобы тот чувствовал, что он не один.

Читайте также: Людмила Селинская: Жизнь в Зарубежье немыслима без веры

После роспуска французской армии оказался в антифашистском подполье – тоже врачом, помогал тем, кого ранили, перевозил на автомобиле «Скорой помощи» участников Сопротивления. В 1943 году был пострижен в мантию под именем Антоний. А епископом Сурожским стал уже в Англии – тамошняя епархия носит название в честь древнего русского города Сурож, известного нам как Судак в Крыму.

Англию будущий митрополит Антоний, по его словам, никогда не любил, поэтому и английский язык тоже не особо стремился изучать. Но судьба распорядилась иначе. В 1948 году Антоний встретил своего знакомого – французского православного священника, который служил в Англии, и тот его уговорил бросить медицину и переехать в Лондон для пастырского служения. А после первой лекции отца Антония на английском языке, которую тот читал по бумажке, француз подошёл к нему и сказал: «Отец Антоний, я в жизни ничего скучнее не слыхал». «Что же делать, – смутился тот, – я английский язык плохо знаю, поэтому читал по бумажке». «Так вот, я вам запрещаю отныне писать или говорить по бумажке», – строго заявил его собеседник. «Это же будет ужасно, будет комично», – попытался возражать отец Антоний. «Вот и хорошо, мы будем смеяться, главное, что не будет скучно».

Антоний Сурожский действительно не записывал своих лекций, которые читал во множестве – и в Кембридже, и на Би-Би-Си. За ним записывали другие, а потом приносили митрополиту его книги для автографа. «Я даже не знаю, что там написано», – то ли в шутку, то ли всерьёз говорил он.

Благодаря этим подвижникам, которые сохранили беседы и проповеди Антония Сурожского, они доступны и нам, нынешним современникам. И возможно, кто-то сегодня решает изменить свою жизнь, прочитав искренние, идущие от сердца слова митрополита Антония Сурожского:

«Мы должны помнить, что всякий человек, кого мы встретим в течение нашей жизни, даже случайно, даже находясь в метро, в автобусе, на улице, на кого мы посмотрели с сочувствием, с серьёзностью, с чистотой, даже не сказав ни слова, может в одно мгновение получить надежду и силу жить.

Есть люди, которые проходят через годы, никем не опознанные, проходят через годы, будто они ни для кого не существуют. И вдруг они оказались перед лицом неизвестного им человека, который на них посмотрел с глубиной, для которого этот человек, отверженный, забытый, несуществующий, – существует. И это начало новой жизни. Об этом мы должны помнить».