Максим Кравчинский – известный не только в русскоязычной Канаде писатель и журналист. Он один из немногих русских, кто не просто работает по специальности, но занимается своим любимым делом – русским шансоном и эмигрантской литературой. Он также восстанавливает страницы из жизни ключевых персонажей в истории русской эмиграции по всему свету.

– Максим, Вы кандидат экономических наук и долгое время работали в финансовой сфере, были управляющим банком. Как так получилось, что вы резко сменили направление и стали заниматься историей русской жанровой песни, историей русского зарубежья и многими другими темами, которые, мягко говоря, далеки от экономики и финансов?

– Моё детство пришлось на восьмидесятые годы, когда была очень популярна музыка эмигрантов. К тому же мой отец уехал в конце семидесятых в Нью-Йорк, и песни Токарева, Успенской, Шуфутинского звучали для меня как весточки из далёкой и загадочной Америки. Жанр притягивал ещё и своей абсолютной непохожестью на советскую эстраду.

Постепенно я открывал для себя новые имена, узнавал, что эмигрантская песня началась не с «третьей волны», а гораздо раньше, с Петра Лещенко, Юрия Морфесси, Надежды Плевицкой. Всё это увлекало до крайности, и к началу девяностых у меня уже была весьма приличная коллекция, которую я продолжал собирать и в студенческие годы, и позднее, когда уже защитил диссертацию и стал работать в банках и финансовых компаниях.

После того как появился интернет, я стал публиковать рецензии на альбомы и статьи об артистах, начал печататься в газетах, выступать на радио. В какой-то момент пришло понимание, что экономика и финансы, несмотря на стабильную зарплату и красивый офис, меня совершенно не интересуют. Когда поступило приглашение радио «Шансон» вести авторскую программу об истории жанра, я с радость согласился, невзирая даже на то, что зарплата была предложена ровно в десять раз меньше. Ну а дальше всё постепенно сложилось: вышла первая книга «Русская песня в изгнании», потом вторая – «Песни, запрещённые в СССР»; я начал делать программу «Старая пластинка» на «Шансон-ТВ», потом вёл прямой эфир на канале «Ля-минор», писал сценарии для документальных фильмов. Как-то так.

Максим Кравчинский. Торонто, осень, 2019. Фото из архива М. Кравчинского

– Вы успешно работали в российских СМИ, но пять лет назад переехали в Канаду. Как ваша карьера продвигается за океаном, видите ли значительные отличия в работе в эмигрантской среде?

– В том или ином качестве мне довелось участвовать если не во всех, то в большинстве проектов, связанных с этим жанром в России. Помимо работы на радио «Шансон» и телеканалах, я делал несколько журналов о шансоне, как сценарист снял около сотни документальных фильмов, создал литературную серию «Русские шансонье». И, наверное, можно сказать, что там я достиг своего потолка. Поэтому когда появилась возможность поработать в новой стране, мы с женой решили рискнуть.

Мне повезло – владелец компании, где я сейчас работаю, оказался человеком, который хорошо знает и любит жанр авторской песни. Ещё в 1990 году он снял документальный фильм «Высоцкий в Америке», а позднее делал целый ряд проектов, так или иначе связанных с жанровой песней и культурой русского зарубежья. Он видел некоторые мои программы, сделанные в России, и, когда мы познакомились, поговорили, предложил попробовать сделать новый проект на русском телевидении Канады. Так в 2016 году начался цикл программ «Я расскажу вам…». На сегодня в эфир вышло около сотни выпусков, героями которых становились самые разные люди: Марк Бернес, Валерий Ободзинский, Александр Вертинский, Клавдия Шульженко, Алеша Димитриевич, Юл Бриннер… В качестве гостей в студии побывали актриса Елена Яковлева, рэп-музыкант Баста, джазмен Игорь Бутман, бард Виктор Леонидов.

Некоторые программы мы специально выезжали записывать в Штаты. Например, ездили в Коннектикут к писателю, автору песен «Окурочек» и «Товарищ Сталин» Юзу Алешковскому; в Иллинойс к поэту, одному из представителей «ахматовской четвёрки» Дмитрию Бобышеву; в Калифорнию к художнику и музыканту, академику премии «Грэмми» Зиновию Шершеру… Совсем недавно вот были в Нью-Йорке и записали серию очень интересных бесед: с журналистом и коллекционером Ростиславом Владимировичем Полчаниновым, который в этом году отметил 100-летний юбилей; с художником Сергеем Львовичем Голлербахом (ему 96 лет) и с художником-графиком Юрием Тарлером.

– Одна из Ваших книг называется «Интеллигенция поёт “блатные” песни». Это очень интересное, даже знаковое, название, на мой взгляд. Что вы в него вкладываете?

– Эта книга рассказывает о том, как, когда и почему «запрещённые», несоветские песни, звучали с советского экрана. Книга названа строчкой стихотворения Евгения Евтушенко, только слово «блатные», в отличие от оригинала, у меня взято в кавычки, потому что это определение во времена СССР включало в себя не только песни тюремные или воровские, но и вообще песни, запрещённые цензурой к исполнению с большой сцены: хулиганские, эмигрантские, одесские, белогвардейские, дворовые, армейский фольклор, фривольные куплеты и т. д.

Парадоксальным образом эти запрещённые к исполнению с эстрады песни нередко в полный голос звучали с советского экрана. Конечно, звучали они только в качестве иллюстраций отрицательных персонажей, но про фильм со временем забывали, а вот песни оставались жить. Кстати одну из них – «Мальчики-налётчики» – из фильма «На графских развалинах» написал сам Евгений Александрович Евтушенко, о чём он лично сообщил мне в письме во время работы над книгой. И таких открытий было много. Например, другую известную «блатную» песню «Когда с тобой мы встретились» написал Андрей Тарковский вместе со своим отцом поэтом Арсением Тарковским.

Интеллигенция в СССР любила и ценила эти песни, потому что они были самым доступным способом выражения протеста против властного произвола. Песню можно запретить исполнять или записывать на пластинку, но кто может вам запретить её напевать про себя или в компании. Массовая любовь к этому жанру началась в Советском Союзе в пятидесятых, после смерти Сталина, когда, как писал, кажется, Юлий Даниэль, тысячи бывших узников ГУЛАГа принесли эти песни с собой на московские кухни в заплечных лагерных мешках.

– Вы заядлый коллекционер записей, прижизненных изданий, и автографов и писем знаковых литераторов и деятелей искусства русского зарубежья – Довлатова, Алешковского, Бобышева, Войнович – в общем, легче перечислить имена, которых у Вас нет. Кстати, есть ли такие, кого Вы принципиально не коллекционировали?

– Да, последние лет 10 – 12, помимо музыки, я увлёкся собирательством книг, прижизненных изданий и автографов. Главный интерес – писатели, поэты и отчасти художники «третьей волны». Мне посчастливилось встречаться и общаться с Константином Кузьминским, Эдуардом Лимоновым, Юзом Алешковским, Михаилом Шемякиным, Дмитрием Бобышевым, Владимиром Войновичем, Львом Халифом…

В моей библиотеке – практически все прижизненные издания литераторов «третьей волны», множество автографов, писем… Довлатов не зря говорил: «Каждая подпись мечтает стать автографом». Его посвящения на книгах – одни из самых интересных и остроумных.

Никаких персональных «табу» в коллекции у меня нет. На мой взгляд, коллекционер не должен личные пристрастия или частные отношения экстраполировать на своё собрание. Например, за долгие годы работы музыкальным журналистом я с кем-то из артистов подружился, а с кем-то – напротив – поссорился. Но это совершенно не означает, что после конфликта с исполнителем я его диски выброшу или перестану их покупать.

– Кто из коллекционируемых Вами героев является также и вашим настоящим личным кумиром? И почему?

– Кумир – это громкое слово. Я сам не пою песен и не пишу беллетристику, поэтому мне трудно назвать кого-либо не то что «кумиром», а даже просто своим «героем» или «учителем». Когда я был подростком, мне было 15 лет, я помню, Вилли Токарев впервые приехал в Москву. Тогда, наверное, он был для меня кумиром. Эмигрант, человек, словно шагнувший к нам из другого мира, исполняющий такие залихватские песни. Мы же были дети и невольно ассоциировали его с героями песен. Сегодня, наверное, я не рискну кого-либо назвать своим кумиром. Но есть люди, без сомнения, чьи судьбы и творческие достижения восхищают, кого не устаёшь слушать или читать. И о ком всегда интересно узнавать что-то новое. Тут я вряд ли буду оригинален – это Владимир Высоцкий, Александр Галич, Михаил Булгаков, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Михаил Барышников.

– Максим, расскажите, пожалуйста, о своих последних книгах «Песни и развлечения эпохи НЭПа» и «Диссиденты советской эстрады».

– Книга «Песни и развлечения эпохи НЭПа» выдержала уже два издания. Первое вышло в 2015 году. Стремительно разошлось, и в прошлом, 2018-м году, мы сделали расширенную и исправленную версию. Обложку к новому изданию нарисовала замечательный художник и, кстати говоря, автор песен Юлия Беломлинская.

Книга про песни НЭПа, наверное, моя самая любимая из серии «Русские шансонье», которую мы в 2009 году запустили совместно с нижегородским издательством «Деком». В этой книге почти 800 страниц и практически на каждой – иллюстрация. Я работал над ней три года, не вылезая из библиотек и архивов. Собирал материалы в Москве, Питере, Праге, Киеве и Нижнем.

Книга «Песни и развлечения эпохи НЭПа»

Тема культуры эпохи НЭПа не просто увлекла меня, это был настоящий морок. Я помню, как возвращался в очередной раз из Ленинской библиотеки, и в какой-то момент картинка поплыла – и вместо современных интерьеров я на мгновенье увидел перед собой Москву двадцатых. Это интереснейшее время, где обитали яркие, эксцентричные люди, начиная с Сергея Есенина и заканчивая его другом, забытым гением Серебряного века, как написал о нём Вертинский, актёром театра Таирова Борисом Глубоковским. В двадцатых Глубоковский оказался на Соловках, издал там книгу о песнях преступного мира и ставил спектакли в лагерном театре, за что получил прозвище «Соловецкий Мольер». И это лишь одно из сотен имен.

Эпоха НЭПа – это время становления многих жанров и время, когда будущие звёзды советской эстрады делали первые шаги на сцене. Ведь и Утёсов, и Рина Зелёная, и Лидия Русланова, и Клавдия Шульженко до революции были практически никому неизвестны. Как писал театральный критик Кугель, правда, по иному поводу, все они «стояли в кордебалете во втором ряду направо».

НЭП – это время кабаре, джаза, фокстрота и в то же время – это период борьбы с религией, когда обряд крещения, «крестины», заменялся большевистскими «октябринами», а в пивных и кабаре вместе с куплетистами выступали члены группы «Синяя блуза», исполняя рифмованные агиткуплеты. В двух словах очень трудно изложить такой объёмный материал, конечно. Как в шутку заметил один мой друг – коллекционер: «Было время НЭПа разгулом и вертепом!». Кстати, к книге прилагается диск «100 лучших песен эпохи НЭПа», так что в атмосферу можно погрузиться буквально с головой – и читать, и слушать.

«Диссиденты советской эстрады»

Новинка «Диссиденты советской эстрады» посвящена артистам, которые эмигрировали из СССР, и на Западе продолжили свою эстрадную карьеру. Я подчёркиваю, именно эстрадную, то есть не запели, как Вилли Токарев или Михаил Шуфутинский «за Одессу-маму», а остались в прежнем фарватере. Среди героев книги: Лариса Мондрус, Жан Татлян, Эмиль Горовец, Нина Бродская, Михаил Александрович, Аида Ведищева, Эдуард Хиль. Помимо вокалистов мы рассказываем там и о некоторых актёрах. Скажем, Савелии Крамарове, Олеге Видове или миме-эксцентрике Борисе Амарантове. Говорим и о джазовых музыкантах, в частности Игоре Высоцком и Валерии Пономарёве. История начинается с семидесятых и заканчивается в девяностых, когда на Запад потянулись новые советские звёзды: Жанна Агузарова, Александр Миньков (он же – Александр Маршал), Максим Леонидов… Книга тоже сопровождается диском.

– Вы сейчас снимаете документальный фильм о хореографе Борисе Волкове, которого называют «отцом канадского балета», хотя ему не удалось прославиться так же, как например, Барышникову. Когда выйдет фильм, наверное, будет понятнее, почему у него не получилось стать главой Национального канадского балета?

– Бориса Волкова действительно тут в Торонто называют «отцом канадского балета». Он не мог прославиться, как Барышников, прежде всего, потому, что был не танцовщиком, а, в большей степени, педагогом и хореографом. Плюс – когда он начал свою деятельность в Торонто, а это было в 1929 году, балета в Канаде как искусства просто не существовало.

Волков и стал тем человеком, усилиями которого, во многом, была создана канадская балетная школа. Но когда дело дошло до организации Национального балета Канады, то его, мягко говоря, «бортанули». Он умер в 1974 году хотя и не в нищете, но практически в безвестности, хотя на протяжении тридцатых-сороковых годов его имя гремело, иначе как «господин балет» его не называли. Он держал лучшую балетную школу в Торонто, представлял Канаду на танцевальном конкурсе на летней Олимпиаде в Берлине в 1936 году, на протяжении 20 лет он был хореографом ежегодного ледового карнавала в Торонто и ставил номера канадским чемпионам мира по фигурному катанию…

Среди учеников Бориса Волкова – звезда труппы Баланчина Мелисса Хайден, а первая труппа созданного в 1951 году Национального балета Канады на 90% состояла из его студийцев.

В 1973 году, за год до смерти, Борису Волкову вручили Орден Канады – высшую государственную награду для гражданских лиц. Но при всём при этом его имя в Национальном балете Канады до сих пор остаётся табу. О нём предпочитают не вспоминать, при вопросах о нём в буквальном смысле шарахаются и прекращают разговор. В фильме, который выйдет в 2020 году, мы пытаемся найти ответы, почему же так случилось и что за всем этим кроется.

- На Ваш взгляд, сейчас в Канаде трудно прорваться на первые позиции иммигранту, особенно в артистической среде?

– Без сомнений, это нелегко. Иммигрантам вообще трудно прорываться на первые позиции в любой среде. Творчество – не исключение. Но есть традиционные жанры, где русская школа занимает лидирующие позиции. Скажем, балет. Прима-балерина Национального балета Канады сегодня – Светлана Лунькина, танцевавшая раньше в Большом театре. Известен на канадской балетной сцене и другой наш соотечественник молодой танцовщик Кирилл Лордский.

Помимо балета, «наших» много среди классических музыкантов. Например, мне довелось подружиться с выдающимся кларнетистом Юлианом Милкисом. Между прочим, единственным учеником великого Бенни Гудмена. Ещё в Торонто живет скрипач Родион Бошоер, который успешно сотрудничает с очень многими группами. Музыка – универсальный язык, и примеров, когда инструменталисты находят своё место под канадским солнцем, достаточно. Что же касается вокалистов, то здесь всё, увы, не так радужно. Исполнителю прорваться на местный рынок гораздо сложнее. Акцент, нюансы языка, иная гармония, вложенная в нас на генетическом уровне, – всё это непреодолимые барьеры на пути к успеху.

– В Торонто, где Вы сейчас живёте, довольно много русских. Недавно мы общались с журналистом из Нью Йорка Геннадием Кацовым, и он подтвердил, что всё меньше и меньше людей реально нуждаются в русскоязычных СМИ за рубежом. Вы с ним согласны?

– Если говорить о классических, печатных СМИ, то, вероятно, нужда в них при наличии интернета всё меньше. Хотя, глядя на рынок русскоязычной прессы в Торонто, трудно поверить в то, что существует интернет. Тут выходит добрый десяток толстых газет и несколько журналов. Правда, все они распространяются бесплатно и живут за счёт рекламы, но это полноценные издания, большинство из которых печатает авторские материалы или делает, по крайней мере, качественный рерайт из российских или зарубежных СМИ.

Читайте также: Геннадий Кацов: «Русский Нью-Йорк никогда не спит»

Есть ряд изданий, которые просто воруют новости, но таких немного. Газеты эти выходят каждую неделю, и люди их весьма активно разбирают. В Торонто вообще, по моим наблюдениям, русскоязычная община отличается от нью-йоркской. Простой пример: русскоязычных жителей в Нью-Йорке, думаю, как минимум тысяч 500, если не миллион, но при этом в городе сегодня существует только один книжный магазин «Санкт-Петербург» и ещё парочка лавок, которые торгуют всем подряд, в том числе книгами. Все они сосредоточены на Брайтоне. В Торонто же условных «русских» едва ли наберется сто тысяч, но при этом тут работают три настоящих книжных магазина – «Эрудит», «Тройка», «Книгомания» и даже есть специальный детский книжный «Матвейка». Так что, может, в Нью-Йорке и ощущается падение интереса к русской печатной продукции, но в Торонто едва ли.