— Антибогемная. Переводчик наедине с текстом, с одной стороны. С другой, у него должно быть много друзей. Потому что, например, Пруст любил разные слова, причём точные слова. Я переводила книжку о Прусте, и там мне встретилось три названия греческих кувшинов. Как их перевести? Должны быть в шаговой доступности биологи, геологи, географы, модельеры, кто угодно, а для этого — тот самый круг общения.

— Не факт. Или почти обязательно не факт. Меня, например, выручила детская энциклопедия. Сначала я искала в каталогах, в археологических раскопках — и не нашла. А в детской энциклопедии — нашла.

— У устного переводчика — земная, у литературного — совершенно неземная. Абсолютно не научная. Она земная в том отношении, что переводчик должен уметь видеть, слышать и замечать. То есть он услышал, как говорит гламурная девушка в метро или совсем негламурный человек тоже в метро — вкусные слова он должен подмечать, вот это обязательно. В этом отношении он земной.

— Ну, знаете, помимо перевода, я преподаю и занимаюсь кучей разных вещей. Поэтому я могу себе позволить роскошь переводить то, что я хочу. Потому что профессиональный литературный переводчик — он раб.

— Издательства. Потому как он вынужден соглашаться на всё, что предлагает ему издательство. А издательство, к сожалению, следует вкусу некоего среднего читателя. Оно, издательство, полагает, что оно знает запросы читателя... Примерно так, как телеканалы следуют телевизионным рейтингам. То есть вместо того, чтобы некоторым образом воспитывать читателя и его немного приподнимать, издательства опускаются ниже среднего уровня запросов аудитории. Распространённые аргументы — «этого читатель не поймёт», «этот детектив мы не будем издавать, потому что там мало диалогов», «средний читатель не читает описаний природы». Так не только в России, так везде. Как мне цинично сказал один издатель: «Средний читатель — это тупая домохозяйка».

— Трудно говорить в общем... Рынок разный. Рынок тех книг, что лежат на прилавках магазинов, — это ужасно. Это как раз отражение политики издательств, ориентированных на среднего читателя. Но есть неплохие маленькие магазины, «Фаланстер», например. Хотя лучше всего сейчас себя чувствует детская литература. Детские издательства просто на коне. Они переводят великолепных авторов, у них великолепный вкус. Что же касается качества переводимой детской литературы, издатели не боятся брать шведских, французских, японских авторов. От этого все выигрывают.

— Совсем нет, это потому, что детям принято покупать книги. Дети читают, и детям дарят книги, и им читают книги. Детей становится всё больше и больше, и каждому поколению дарят новые книги. Когда я училась в школе, у меня был учитель русского языка и литературы, и он как-то сказал фразу, которую я теперь часто вспоминаю: «Семьдесят процентов книг вы прочтёте до восемнадцати лет. Если ваша непосредственная работа не связана с тем, что вы обязаны читать, то человек в силу загруженности фактически не читает».

— Вы будете смеяться, но я только недавно закончила Бюффона. Был такой француз XVIII века, который писал о зверушках. Он так смешно писал, у него была такая естественная история, которую перевели как «Натуральная история четвероногих, птиц, рыб и некоторых гадов». Это изумительный проект, над которым работали четыре переводчика. Потом была фантастическая редакторская работа. Восемнадцатый век нельзя переводить, восемнадцатым веком надо жить. И это было очень сложно каждому в отдельности, а ещё сложнее было нашему замечательному редактору, который нас всех сшил, и получился такой «франкенштейн». Думаю, что этот проект будет иметь успех.

— Зависит, зависит. У нас же со смертью Советского Союза рухнула дистрибьюторская система. Поэтому если раньше все книги можно было найти на пространстве от Западной Украины до Камчатки, то теперь система просто умерла, и поэтому книжки издаются очень маленькими тиражами и продаются очень по-разному. Некоторые книги хорошо, некоторые плохо.

— Конечно, нет. Однажды я свою книжку видела в «Ашане», но это был только один раз. Это была история музыки в картинках, которая выглядит как комикс, она очень красивая, замечательная совершенно. Так вот один раз. А так мои книжки на полках — никогда не смотрю.

— Приятно. Я совсем не сноб. Как Мао Цзе Дун, я считаю, «пусть расцветают все цветы». И как говорил Вольтер, нет плохих жанров, есть плохие образцы этих жанров.

— Это вообще событие — существование Института перевода. Я знаю, что во Франции есть масса институтов, которые поддерживают перевод французских книг за рубежом. Они во Франции были созданы сразу после распада социалистического лагеря при Миттеране в 1998 году. Там были великолепные читатели, министерские чиновники, которые читали всё. Я восхищалась и тихо завидовала. И теперь, когда у нас есть ровно такая система, как во Франции, мне кажется, что это просто замечательно. Причём, насколько я понимаю, у Института перевода России большие планы в разных областях. Здорово. Потому что это не только поддержка издательств, но ещё и поддержка лингвистических исследований на базе литературы, и мне кажется, что это может быть полезным в разных областях. И имидж России от этого исключительно выигрывает. Я желаю Институту перевода, чтобы он вошёл в долгосрочную программу. Потому что, во-первых, многие книги не переводятся за полтора месяца. Во-вторых, я вообще люблю долгосрочные проекты, потому что они качественные. Когда моя подруга и коллега Анн Колдефи-Фокар выступала в МГУ у меня на семинаре, мои студенты так слушали! Пришло гораздо больше народу, чем предполагалось, не пятнадцать человек, а пятьдесят.

— Языки нужно учить прежде всего, чтобы... Изучая язык, ты изучаешь не просто язык, ты изучаешь литературу, культуру, географию, геологию — культуру. Если ты нормально учишь и учишься. Ты входишь в мозг другого человека, а чтобы войти, нужно его понять. Так, мне кажется, изучение языков учит пониманию других людей.