Имя графа Фёдора Ивановича Толстого в школьных учебниках, естественно, не упоминалось – в историческом масштабе он был фигурой не слишком значительной. Пожалуй, ещё важнее, что его «моральный облик» никак не мог служить примером подрастающему поколению. Тем не менее о графе читал каждый, кто досидел за партой до изучения «Горя от ума» – в уста Чацкого, бичующего современные ему нравы, Грибоедов вложил несколько строк, посвящённых именно Толстому-Американцу:

Всё знает, мы его на чёрный день пасём.
Но голова у нас, какой в России нет
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.

И действительно, потомок петровского сподвижника и дипломата ещё при жизни приобрёл чудовищную репутацию карточного шулера, бретера и вертопраха. В значительной степени к созданию этой легенды приложил руку и сам граф, усердно поддерживавший образ: к примеру, на ходившем по рукам списке грибоедовской комедии он, зачеркнув «крепко на руку нечист», приписал «в картишки на руку не чист», и для пояснения добавил: «Чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола».

Среди авторов серии ЖЗЛ есть те, кто пишет о своих героях по принципу «не так всё было» – мол, современники заблуждались, потомки не знали, исследователи не поняли. При всех несомненных симпатиях к беспутному графу, Михаил Филин этому соблазну не поддался. Вместе с тем историк проделал значительную работу, чтобы на основании подлинных документов отделить факты от вымыслов, легенду от действительности. В результате в образе Толстого-Американца появилось несколько новых оттенков и граней.

Начнём с самого, пожалуй, известного эпизода – скандального участия графа в экспедиции Крузенштерна-Лисянского, в результате которого он оказался на Камчатке. Действительно, Толстой участвовал в плавании в свите посла в Японию Резанова, поссорился со своим непосредственным начальником, скуки ради настраивал против него матросов и офицеров, за что, в конечном итоге, и был оставлен в Петропавловске. Однако многочисленные истории о том, что граф был якобы высажен на тихоокеанском острове, где стал не то вождем, не то богом у местных дикарей, безусловно, легенда. Более того, Толстой, судя по всему, так никогда и не побывал в русской Америке (где, если верить поздним рассказам, он участвовал в войне с индейцами). По крайней мере, никаких документальных подтверждений этому Филин не нашёл. Что же до прозвища Американец, то, как свидетельствуют письма, Фёдор Иванович получил его ещё до отплытия экспедиции, так сказать, авансом.

Важные уточнения внёс Филин и в другие общепринятые представления об Американце. Например, его карточные пристрастия. О том, что Фёдор Иванович был заядлым картёжником и шулером, а его квартира временами напоминала игорный дом, хорошо знали не только современники, но и московская полиция. Однако, вопреки распространённым мнениям, что граф всегда играл только наверняка и никогда не оставался в проигрыше, Американец, как свидетельствуют его письма, частенько проигрывался, в том числе и по-крупному. Аналогичным образом обстояло дело и с его дуэльной репутацией. Как показал Филин, во многих случаях поведение Толстого было далеко не бретерским: будучи неправ, он искренне искал примирения, был готов извиниться – в общем, совсем не как человек, желающий «растянуть» противника любой ценой.

Не забыл Филин и о семейной жизни графа – его скандальном венчании с цыганкой Авдотьей, с которой Толстой прожил для того много лет. В обществе этот шаг стоил Американцу гораздо больших неприятностей, нежели карточное шулерство. Если на сожительство с простолюдинкой смотрели тогда как на легитимную шалость, то подобный законный брак почитался вопиющим скандалом. Современники высказывали самые разные предположения, что могло толкнуть графа на столь неожиданный шаг. Свою версию предложил и Михаил Филин – по его мнению, Фёдор Иванович просто искренне любил свою супругу и мать его детей и был готов пренебречь ради них мнением света и даже ближайшего окружения.

Наконец, одна из глав посвящена и вовсе малоизвестной странице биографии графа – его военной службе. А между тем послужной список Фёдора Ивановича был немногим хуже, чем у его приятеля, прославленного партизана Дениса Давыдова. В ходе войны со Швецией (1808-1809) Толстой участвовал в нескольких лихих предприятиях, в том числе – в ледовой разведке, позволившей русской армии выйти в тыл шведам и взять город Умело. А во время Отечественной войны 1812 года Толстой, до того уволенный из армии и фактически сосланный в деревню, добровольно вернулся в строй и участвовал во многих сражениях, в том числе Бородинском, где он лично возглавил контратаку на занятую французами батарею Раневского. Как считает Филин, по совокупности военных заслуг Толстой, дослужившийся до полковника, вполне заслужил и генеральский чин, по крайней мере, по выходе в отставку. Однако Александр слишком хорошо знал графа и его репутацию, чтобы позволить ему стать даже отставным генералом.

В качестве приложений в книгу вошло несколько рассказов о Фёдоре Толстом его современников: Вяземского, Щепкина, Герцена и других. Прочитав научную биографию графа, читателю, полагаю, будет гораздо легче судить, в какой степени эти анекдоты соответствуют реальным фактам жизни весёлого графа.

Евгений Левин