Когда в России наступит субурбанизация и почему население страны стягивается в города-миллионники, в интервью «Русскому миру» рассказывает директор региональных программ Независимого института социальной политики (НИСП) профессор географического факультета МГУ Наталья Зубаревич. 

– Наталья Васильевна, почему у нас репутация архаичного общества, хотя мы стали больше перемещается по России и по миру?

– Мы – не мобильное общество. По сравнению с советскими временами способность свободно перемещаться у нас сократилась в два раза. Мы обеднели, дороже стало жильё, исчезли программы лимитных переселений. Почти нет случаев переезда из столиц в регионы, потому что там возможности трудоустройства понижены. В Москве на гигантском рынке труда всегда можно найти альтернативу. В Твери, если вы потеряли качественную работу, альтернативы нет. Есть ещё мобильность без перемены места жительства, когда люди уезжают на заработки. Но на какие средства жить на новом месте работы? Если позволяют средства арендовать жильё, что в российских условиях – редкость, то это рациональное решение, которое не отрезает каналов возвращения.

– А если человеку надо продать жильё и поселиться в другом месте?

– Это гигантские риски. Поэтому люди действуют осторожно. Первое грамотное решение – выталкивание детей на учёбу в большие города. Второе – использование разных механизмов трудовой миграции: не маятниковой, а предпочтение отдаётся вахте или сезонной работе. Вахты пока востребованы в Западной Сибири, южане предпочитают стройки-«шабашки». Люди, не перемещаясь по паспорту, перемещаются за работой. Таким путём снижаются риски.

– Это вынужденная мобильность от бедности?

– Нет. Во всех индустриальных обществах город стягивает сельских жителей. Мы страна,  не завершившая процесс урбанизации. Развитые страны прошли эту стадию. Другое дело, что у них городов больше, почти нет глухих периферий, инфраструктура лучше. Но и после завершения урбанизации нас ждёт сложный этап – субурбанизации, когда население из переполненного города перемещается на ближнюю периферию. Мы до этого этапа не дошли. Россияне, конечно, строят коттеджи и утепляют дачи, но зимой они живут в Москве. А американский опыт показывает, что после субурбанизации есть два пути. Когда центр рассосётся и облагородится, то часть населения, наиболее мобильная, снова туда вернётся. Другая часть растечётся шире – это люди, которые работают в свободном графике или дистанционно. Правда, у нас некоторые представители свободных профессий уже пытаются селиться в деревне. Но отсутствие инфраструктуры и безопасности жизнь в отдалённых местах делает рискованной. Это экзотика, а для тенденции не пришло время. Но и издержки сверхконцетрации очевидны – загрязнение среды, стресс толпы, пробки, перекосы в концентрации финансов. Пространство умнее нас – никогда не концентрируется в одной точке. Другое дело, что завершение урбанизации могло бы случиться быстрее, если бы власти вкладывались в инфраструктуру и умели её развивать.

– Есть две модели мобильности – американская, наиболее динамичная, и европейская, в которой предпочтение отдаётся месту, где родился. Россияне к какой ближе?

– Думаю, американская модель мобильности у нас не приживётся. По простой причине – США – страна, сформированная мигрантами. Другая культура. Там человек преодолел пространственный барьер. Следующий он преодолевает легко. Вторая причина –- это нация, у которой институты управления максимально устроены так, чтобы легко было принять решение о перемещении. Там человек продаёт дом, берёт ссуду на его покупку или снимает жильё. А жилищный рынок отстроен так, что это не является делом чести или геройства купить квартиру, как у нас. Мы занимаем у родных, друзей, учимся занимать в банках, с ужасом ожидая, каким будет процент, потому что обещают одно, а делают другое. У нас нет защиты от «кидалова» застройщиков. Правда, намечается позитивный тренд – трудовая занятость перестала быть привязанной к одной корпорации на всю жизнь. Этот стандарт прошлой эпохи уходит. Люди легко перемещаются из компании в компанию. В американской культуре территориальная мобильность легко наложилась на мобильность корпоративную. У нас до кризиса тоже бурно росла корпоративная мобильность. Сейчас люди держатся за свои места. Но тренд корпоративной мобильности – это надолго. Культура крупных  корпораций – «Газпрома», «Лукойла» – культура середины прошлого века. Мир стал более динамичным и гибким, россияне тоже. Это пока не касается территориальной мобильности, но не бывает не связанных вещей. Вслед за поиском работы мы, как американцы, найдя её, начнём искать комфортную работу, а потом комфортную среду обитания. Правда, нам до этой эпохи – как до Джомолунгмы.

– Почему?

– Даже у европейцев мобильность в 2–2,5 раза ниже, чем в США. Вектор централизации в ЕС есть: в Париж и Лондон ехали и едут. Но в Европе широко развиты векторы мобильности в субцентры – Лион, Марсель, Гамбург, Дюссельдорф. Думаю, это и наш российский вектор развития мобильности. Но пока мы едем только в столицы – в Москву и Санкт-Петербург. 

– А разве люди не едут в нефтедобывающие регионы?

– До последнего времени это были Ханты-Мансийск, Ямало-Ненецкий округ, Тюмень.  Сейчас приток новой рабочей силы туда сменился на ноль, потому что нет новых рабочих мест. Оптимизируется занятость. Ещё люди ехали и едут по России вроде бы не рационально, на солнечный юг. Хотя экономические основания у такого рода перемещения тоже есть: в России помидоры и огурцы со своей грядки – это не экзотика, как у мадам Обамы. Это для большинства россиян – социальная норма.

– То есть снова вне конкуренции столицы? Но есть же ещё и города-миллионики – насколько они конкурентоспособны в притягивании трудовых ресурсов? 

– Если сопоставить среднедушевые доходы в Москве, даже с учётом дороговизны жизни в ней, они сильно отрываются от остальных территорий – в 6 раз превышают средний прожиточный минимум по стране. Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий округа в разные годы в 4-5 раз превышают средний прожиточный минимум. Это ощутимый отрыв. Вот  люди туда и едут,  понимая, что будут больше зарабатывать. Что же касается городов-миллионников, то они живут за счёт бюджетов муниципалитетов, хотя и централизуют ресурсы своих регионов. Однако если сравнить среднюю зарплату в миллионниках и, например, в Санкт-Петербурге, то станет понятно, что ловить там особо нечего. Перепад средней заработной платы в пользу Москвы, например, с Екатеринбургом составляет 1,5 раза, с остальными городами – почти в 2 раза. Миллионники, исключая столицы, между собой очень похожи. Правда, за исключением Екатеринбурга и Перми, где заработки чуть выше, но и цены выше. В остальных городах всё примерно одинаково. Пожалуй, Волгоград, где совсем низкие зарплаты, выделяется.

– И всё же: разрыв между периферией и центром будет уменьшаться?

– Вряд ли. Как Москва и Санкт-Петербург «пылесосят» всю Россию, так и города-миллионники пылесосят свои регионы. Этот вектор миграции – из периферии в центр – существовал весь ХХ век. Он затих в  кризис 90-х, когда люди засели на грядках и не понимали, что делать дальше. Тогда впервые даже из Москвы некоторое количество людей уехало в провинцию и в деревню. Хотя вскоре всё восстановилось. В наших условиях – сильных экономических разрывов – центры периферийной миграции, то есть с периферии в центр, носят долгосрочный характер. Мы не похожи на американцев. Они перемещаются по всей стране. Туда, где для них есть хорошая работа. В России все дороги ведут в Москву. В крайнем случае, в Санкт-Петербург.

Беседовал Антон Самарин