Алексей Иванов, автор романов «Золото бунта» и «Сердце Пармы», размышляет об исконном российском сепаратизме и русской идентичности, разбегающихся российских регионах и Русском мире, который их соединяет.  Русских идентичностей на самом деле много, как и вариантов Русского мира, уверен известный писатель.

...В памяти многих людей ещё слишком свежи события недавнего прошлого – отделение от России, казалось бы, неотделяемых славянских регионов – Украины и Белоруссии. Поэтому с особой настороженностью воспринимаются любые разговоры о «новом федерализме» в отношении России... Слишком легко наши региональные князьки готовы перейти от «расцвета самобытных экономик и культур» к установке шлагбаумов и таможен на дорогах. Самое страшное, что для нового явления – регионального сепаратизма – есть благодатная почва – культурная, историческая, языковая. Есть поддержка этого процесса извне, пока в форме грантов на создание «культурно-этнографических произведений». Русский Север на Западе уже в открытую зовут Баренц-регионом, Ленинградскую область – Ингрией, Поволжье – Булгарией или Идель-Урал, Сибирь – пока не состоявшейся республикой, населённой людьми, говорящими на «сибирском» языке. Процесс пошёл?

Дрейф от России

– Алексей Викторович, у вас нет ли ощущения, что Урал и Сибирь дрейфуют от России в сторону? Мы занимались недавно этой темой и вытащили на свет любопытное явление – новую национальную самоидентификацию – «сибирскую». Всё начиналось как шутка в 2005 году. Сначала был придуман сибирский язык, потом национальность – сибиряк. А теперь глава Росстата осторожно говорит: мол, «мы ещё не подвели итоги переписи-2010, но очень много людей записались сибиряками». За последние годы дрейф Сибири ускорился, разлом углубился? Или стягивается?

– Это не разлом, просто это называется «иной идентичностью». Я сейчас пишу про Емельяна Пугачёва, показываю на конкретном примере из XVIII века, как работает теория идентичности. Коротко её можно изложить так: на каждой территории есть свой наиболее эффективный способ хозяйствования. Он образует свой социум, который в свою очередь формируется вокруг какой-то одной или максимум двух ценностей. И всю Россию можно рассматривать не как цельный организм, деградирующий от центра к окраинам, а как систему из разных идентичностей. Есть, например, уральская идентичность как наиболее эффективный способ освоения территорий – заводы, промышленность. Это идентичность промышленная. Главная ценность в промышленности для людей – труд и работа, то есть человек самовыражается через труд, а не через бунт или деньги.

И есть, например, южноуральская идентичность, казачья. Там самый эффективный способ построения территорий – казачьи поселения, потому что там есть сельское хозяйство и свобода от крепостной зависимости. Потому что там вечная вражеская угроза и крестьянские войны. И казачья идентичность формируется вокруг главной ценности – свободы и равенства.

Есть северорусская идентичность – промысловая. Это когда сел на коч и уплыл в океан за нерпами, и никто тебе не начальник. Там главная ценность – это предприимчивость.

Точно так же Сибирь – это промысловая территория, то есть не сельская, не заводская, а промысловая! И там главная ценность – предприимчивость.

Что касается Центральной России, так это крестьянский регион. Там самый эффективный способ освоения крестьянский, а ценность – это собственность и власть.

Страна начинает колоться?

– То есть наш нынешний, внутренний, исконно российский сепаратизм, он наднационален?

– Видно, что Россия начинает колоться по большим регионам. Уральский регион, центральный, северный, южный, сибирский и так далее. Этот процесс начался, и от этой идентичности просто никуда не деться, раскалываются именно по идентичности, вот как в своё время Эдуард Россель объявил Уральскую республику. В перспективе он, конечно, хотел создать её в пределах нескольких сходных по идентичности регионов: Свердловской, Челябинской областей и Пермского края. Ровно по территории горнозаводской цивилизации XVII-XVIII веков, со столицей в Екатеринбурге. Всё повторяется.

– Как-то можно этот процесс остановить?

– А зачем его останавливать? Этот процесс на самом деле исторически неизбежен и очень благотворный. Потому что применительно к нынешней ситуации этот процесс подразумевает децентрализацию страны, то есть демонтаж вертикали власти. Это процесс демократизации общества. Что плохого в том, чтобы регионы сами решали, как тратить деньги, которые они заработали? Это и есть Российская Федерация.

– А есть опасность, что встанут шлагбаумы в предгорьях Урала?

– Нет такой опасности, потому что это не разные миры, это не разные страны, это разные варианты одного и того же Русского мира. Если говорить в философском смысле, то для каждой идентичности есть своя главная ценность, то, что их объединяет. Ценности у всех разные: у рабочих – труд, у казаков – справедливость, у сибиряков или северян – предприимчивость, у националистов – традиция.

Главное, что объединяет русское пространство, – это то, что для всех свобода является ценностью номер два. Вот на этом и базировалась всегда Российская империя – на попрании идей свободы, поскольку региональная идентичность не ставит свободу во главу угла, как ставит европейский социум. Поэтому империя жизнеспособна...

– Сейчас очень прагматичное время, всё оценивается через прибыль. Знание тайн идентичности может её принести? Государство может извлечь из идентичности пользу?

– Не надо путать идентичность с идеологией и идентичность с государственностью. Государственность не строится на идентичности, потому что идентичность – это, во-первых, такая вещь, как «колхоз – дело добровольное», во-вторых, на идентичности не построить экономику. Если, например, идентичность Урала горнозаводская, то что? Всю экономику надо строить на заводах? Ни сельского хозяйства, ни торговли, ничего? Это невозможно..

Я когда с Чубайсом по этому поводу говорил, так ему всё это и излагал. И он мне отвечал, что теперь понятно, почему весь юг России – красный пояс и почему там красные губернаторы против всех реформ. Да потому что главная ценность там – справедливость и равенство, ценность, которая больше соответствует Советскому Союзу.

– А политические выгоды?

– В Оренбурге живёт учёный Александр Чибилев, который создал единственный в России Институт степи. В ноябре прошлого года он делал доклад «О перенесении границ Европы и Азии» на заседании географического форума, на котором был Путин. Согласно этому идеологическому устройству необходимо провести эту границу не по реке Урал, как сейчас, не через Оренбург, а дальше, на юг, через город Орск. Вроде бы вопрос чисто научный, а на самом деле тогда треть Казахстана оказывается в Европе. Соответственно, Казахстан может претендовать на участие в Евросоюзе. И Азия мощнейшим образом вторгается в европейскую идентичность. То есть маленький вопросик, сугубо научный, имеет такие гигантские последствия. Но я не об этом. Вот сейчас они в своём Институте степи разрабатывают новую технологию скотоводства. По принципу кочевого скотоводства, но, естественно, на уровне XXI века. Необходимо просто немного денег для создания места, через которое стада бы перекочевывали для стрижки и забоя. Это будет индустрия XXI века.

– Вы сейчас про Пугачёва пишете и в своей книге «Золото бунта» краем эту историю затрагиваете. Есть ли какие-то белые пятна там сейчас? Вроде и Пушкин про пугачёвщину писал, и в советской школе нам преподавали...

– Пугачёвщину никто так и не осмыслил. Даже Екатерина сказала: «предадим забвению». И реку Яик переименовали в Урал. А Пушкин вспомнил и подал эту историю как борьбу черни против знати. Действительно, Пугачёв хотел казаков сделать новой элитой России – сформировать казачью Россию. Для советских историков это была война угнетённых и угнетателей, то есть классовая война. На нынешнем этапе, уже в XXI веке, можно говорить о пугачёвщине как о войне идентичности. Когда каждый социум воевал за собственную идентичность – за право жить так, как он хочет. Например, уральские заводы Пугачёва не поддержали. Они выступили против него. На заводе, разумеется, работали рабочие, но было огромное количество чёрной работы, в которой использовать рабочих было экономически невыгодно. То есть рубить лес, возить грузы, копать руду. И действовала система приписки. Это когда огромное количество деревень было приписано каждому заводу, и крестьяне занимались этими работами. И в итоге крестьяне восстали и пошли разрушать те самые заводы. А рабочие сами без войск, без начальства обороняли свои заводы, потому что это был их хлеб. Это была война идентичностей.

– А была ли всё-таки у Пугачёва царская грамота?

– Никакой грамоты не было. Пугачёв был отлично подготовлен для этой войны, потому что он воевал в Европе и Турции. Он посмотрел, как живут европейцы. Посмотрел, как живут турки. Он знал, как живут казаки. Он знал, как живут русские. А когда он начал скитаться, он посмотрел вот эту всю подпольную Россию, раскольническую. Где есть свои производства и свои тайные поселения, тайные дороги, своя система коммуникаций. То есть он Россию знал великолепно. Знал, на какую точку надо нажать, чтобы начался бунт. И он нажимал на эти точки. Он очень умело руководил всей этой массой. И если нам в школе говорят, что Пугачёв нёс свободу – ничего подобного. Многие мятежники были башкирами и калмыками, которые были свободны, оставшиеся были казаками, которые были лично свободны.

– Как было слово «свобода» актуально, так и осталось.

– Для России единственный способ выживания – это возвращение к политическим свободам, которые за собой потянут экономические. Экономические свободы потянут за собой восстановление идентичности. И только восстановленная идентичность сделает Россию привлекательной для мира.

Личное дело

Алексей Викторович Иванов. Родился в 1969 году, с 1971 года живёт в Перми. Сменил немало профессий: работал школьным учителем, журналистом, гидом-проводником в турфирме, сторожем, преподавал в университете. Первая книга «Охота на Большую Медведицу» вышла в 1990 году. Стал известен благодаря роману «Сердце Пармы», прославил историю Пермского края на всю Россию. Лауреат ряда литературных премий, автор двух десятков книг.

Дмитрий Стешин, Юлия Алехина

Источник: «Комсомольская правда»