Так повелось в последние годы, что февраль для Русской православной церкви – месяц очень напряжённый. Не только потому, что традиционно в начале февраля проходит Архиерейский собор, на котором принимаются важнейшие для Церкви решения и документы. 1 февраля 2009 года на первосвятительский престол взошёл патриарх Кирилл, итоги управления которого Церковью тоже подводят в феврале. О том, что сейчас происходит в РПЦ, какие изменения во внутрицерковной жизни произошли в последние два года, мы побеседовали с главой Синодального информационного отдела, главным редактором православного журнала «Фома» Владимиром Легойдой. 

– Владимир Романович, какие изменения во внутрицерковной жизни последних лет Вы бы выделили?

– Самая главная задача Церкви – попечение о человеческой душе, эта сфера, которая тяжело поддаётся социологическому анализу, это сложно подсчитать. Это не риторическая фраза. Приведу пример: перед каждой поездкой патриарха на Украину его спрашивают, зачем он туда едет. Когда отвечают: посетить святыни, помолиться, – всегда следует реакция журналистов: ну это понятно, но зачем на самом деле? Никто не проводит социологические опросы среди духовников, чтобы понять, как меняются люди.

Нельзя к этому относиться, как к тому, что не важно в жизни Церкви. Это не просто слова. Церковь принципиально отличается от государства, от любой корпорации. Как только вы подходите к ней с лекалом, с которым вы подходите к любой другой организации, вы уже совершаете ошибку. Когда начинают рассуждать, эффективный ли патриарх менеджер или неэффективный, это уже недооценка всего того, для чего патриарх нужен.

Хотя даже в этом смысле есть возможность понять, в какую сторону развивается общество: становится ли людей больше в храмах? Приходят ли они на исповедь? Если мы говорим об общественном измерении жизни Церкви, важно, чтобы христианские ценности человека присутствовали во всей его жизни, а не только в храме. Если, к примеру, в кризис бизнесмен говорит: «Я не уволил ни одного человека. Я православный, и не могу этого сделать», –  значит, его православие для него что-то да значит. Или если чиновник отказывается поддержать инициативу по поводу абортов. Именно это важно. Мы уже не оцениваем ситуацию по количеству восстановленных храмов. И если говорить о церковности, о людях, принимающих участие в таинствах Церкви, количество таких людей выросло. За последние 20 лет число тех, кто называет себя православным, не так радикально изменилось. Это в любом случае от 60 до 80%, но из этого числа количество тех, кто из «захожан» превращается в прихожан растёт неуклонно. В 90-е годы это было 5%, в последние же годы опросы дают цифру 10-12%. Церковная жизнь из культурной идентичности человека превращается в религиозную.

Ещё один принципиально важный итог последних двух лет – это то, что среди православных становится всё больше людей молодых. Представление о Православной церкви как о церкви бабушек осталось в прошлом.

Заявлен и принципиальноновый подход к приходской жизни. Нормальная жизнь Церкви, то есть соответствующая норме, реализуется тогда, когда есть приход – когда люди собираются вместе для молитвы и организуются в своего рода малую семью. В приходах должны быть созданы штатные должности социального работника, молодёжного работника и педагога-катехизатора. Предполагается, что это будут не священники, во всяком случае, точно не настоятель храма, потому что мы понимаем сильные стороны мирян в работе, где есть миссионерская составляющая. Это люди, которые должны решать конкретные задачи.

В благочиниях тоже должны появиться такие служители. В епархиях должны быть созданы отделы, которые соотносятся с отделами общецерковными или, по крайней мере, должны быть люди, которые будут за эту работу отвечать.

– В общецерковном масштабе таких людей должно быть много. Система их подготовки уже создаётся?

– Она находится в начальной стадии создания. Людей инициативных очень много. По собственному опыту, как издатель православного журнала «Фома» – частной инициативы, я знаю, что раньше проблема была в том, что ты никому не был нужен. Тебя никто не ругал и не запрещал, но тобой никто не занимался. Сейчас создаётся система взаимодействия с такими инициативными людьми и проектами. К примеру, работа Синодального информационного отдела началась с того, что мы оценивали, какие есть инициативы в медийной среде. Наш отдел организует курсы повышения квалификации для журналистов, чтобы они лучше разбирались в церковной проблематике. Для молодёжных лидеров существуют курсы, как при учебных заведениях, так и патриарший Центр духовного развития детей и молодёжи при московском Даниловом монастыре.

Важный итог даже не двух последних лет, а последнего года – начало активного служения милосердия. Во многом это связано с реорганизацией Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению. Церковь во время летних пожаров много сделала для пострадавших. Было собрано более 120 млн рублей – это больше всех из общественных организаций после Общественной палаты. Более 8 тысяч волонтёров пришли в Церковь, чтобы помочь пострадавшим. И многие из них, придя на помощь погорельцам,  остались в Церкви. Это важно, потому что для Церкви социальное служение всегда соединяется с молитвенной жизнью. Теперь можно говорить о том, что организована целая система взаимодействия, в синодальный отдел каждый день приходят 10-15 человек, которые хотят заниматься волонтёрской работой.

Это яркий пример участия Церкви в общественной жизни, который не вызвал негативных откликов в СМИ. А самые благоприятные отклики были в блогосфере – это для нас показатель общественной реакции.

– Вы говорите об изменениях в религиозности людей. А с какими конкретно мерами патриарха Кирилла Вы это связываете?

– Это, конечно, результат накопления критической массы. Рано или поздно количество должно было перерасти в качество. Но, кроме того, присутствие Церкви в публичной жизни стало гораздо более заметным. Раньше нас всё время спрашивали, что Церковь думает по тому или иному поводу, и часто мнения Церкви не знали, даже если оно высказывалось. Сегодня люди знают позицию Церкви по важным вопросам жизни. Сейчас в федеральных газетах практически ежедневно что-то пишут о Церкви, а это, с одной стороны, отражает интерес СМИ, но он связан с активностью самой Церкви: им есть, о чём писать.

И очень важно, что позиция Церкви соответствует представлениям многих людей о жизни. Почти никто не будет говорить о христианстве или православии плохо, но человек часто ощущает разрыв. Для него вера – это хорошо, но вот наши «попы» – это совсем иное, это плохо. Такой разрыв между «теорией» и «практикой» существовал и существует, но теперь он уменьшается. Сейчас Церковь быстро высказывается по всем важным вопросам, и на все трагические события мы получали незамедлительную реакцию лично патриарха.

Присутствие Церкви в жизни общества увеличилось и в другом смысле. Теперь существуют не только церковные воскресные школы, но и светские, где преподаётся новый предмет – «Основы православной культуры. Сейчас это пока эксперимент, и мы не можем с уверенностью утверждать, что его изучение дало какие-то конкретные плоды. Но, несомненно, эффект будет, ведь вместе с детьми обучаются и их родители, потому что нередко этот предмет обсуждают дома, в кругу семьи. Поэтому люди просто стали больше знать о Церкви, и не только из СМИ.

– Политику патриарха Кирилла – и внутрицерковную, и направленную вовне – иногда называют «консервативной модернизацией». Вы согласны с этим определением?

– Любая маркировка опасна. Модернизация общества для Церкви – это разговор о кризисе личности, о нравственности. Когда патриарха называют политиком, это принципиально неверно. Он масштабная фигура, публичный человек, который обладает талантами и качествами, которые нужны политику, но автоматически это его политиком не делает, потому что у него совершенно иная цель. Слово консерватизм меня тоже не устраивает. Для Церкви характерно понятие традиция. Консерватизм – это консервация сложившегося уклада. А традиция сохраняет преемственность сквозь века, сохранение своего ценностного содержания. Церковь не консервативна в том смысле, что она никогда не пойдёт на рок-концерты.

– Миссионерская политика последних двух лет: проповеди на рок-концертах, при больших стечениях молодёжи, встреча патриарха с байкерами – едва ли не главный аргумент тех, кто считает политику патриарха Кирилла слишком секулярной и популистской. Не навредит ли Церкви такой подход к миссии?

– В этом нет ничего плохого. Церковь должна на адекватном современном языке говорить о том, что для нас главное. И здесь, в первую очередь, важно то, ЧТО мы говорим. А инструментарий вторичен, но именно он и должен изменяться в соответствии со временем. Мы же общаемся с людьми, и они должны нас услышать.

– Реформа центрального аппарата Церкви стала первой заботой патриарха Кирилла. Было создано несколько новых синодальных отделов: Синодальный отдел по взаимоотношениям Церкви и общества, Синодальный информационный отдел, Отдел по тюремному служению, и это далеко не всё. Какие решения в вопросах церковного управления Вы считаете принципиально важными?

– Реформа центрального аппарата Церкви – это вопрос тактический, но он имеет стратегические последствия. Это создание новых синодальных структур и восстановление старых, реформирование существовавших, появление новых людей в управленческом аппарате. Это важно потому, что позволило Церкви более эффективно действовать как институции.

Теперь чётче организована работа в приходах и епархиях. Скажем, глава Синодального отдела информации теперь знает, с кем ему разговаривать «на местах» – в епархиях должен быть пресс-секретарь или информационный отдел, точно так же глава Отдела по благотворительности теперь знает, с кем взаимодействовать: ответственные за социальную работу создаются на всех уровнях, вплоть до приходов.

Я бы особенно отметил создание Межсоборного присутствия. Церкви давно была нужна дискуссионная площадка, где бы обсуждались и вопросы внутрицерковной жизни, и отношения Церкви с государством и обществом. По составу членов, не по полномочиям, это Поместный собор в миниатюре. 144 человека – епископы, священство, миряне во главе с патриархом, колоссальная повестка дня, возможность обсудить вопросы, которые годами вообще официально не обсуждались.

Документы, которые готовились Межсоборным присутствием для утверждения  Синодом и Архиерейском собором, были опубликованы в Интернете, разосланы по епархиям. Я принимал непосредственное участие в собирании этих отзывов. Учитывались практически все поступившие замечания; мы не смотрели на статус человека.

Изменилась роль мирян в органах управления Церковью – это очевидно. Священноначалие увидело и оценило то, о чём в Церкви говорили давно. Сейчас это уже официальная позиция: миряне призваны к широкому служению в Церкви на всех уровнях – от прихода до синодальных структур. В приходе продекларирована принципиально иная роль мирян. Создан прецедент управления синодальным отделом мирянином. Речь о Синодальном информационным отделе, но и в других отделах уже есть заместители руководителей – миряне.

– Привлечение мирян – это личная позиция патриарха?

– Безусловно. Но это позиция, которая не вызывает сопротивления со стороны священноначалия. Я не испытываю никаких сложностей в своей работе, связанной со своим статусом.

– Как изменились отношения с государством? Многие наблюдатели негативно оценивают слишком тесный, по их мнению, союз Церкви и государства, который сложился при патриархе Кирилле. При том, что по Конституции Россия – светское государство.

– При патриархе Кирилле решены три принципиальных вопроса: возвращение Церкви и другим религиозным организациям имущества религиозного назначения; появление в программе школ дисциплины ОРКСЭ, пока, правда, в качестве эксперимента; появление института военных капелланов.

Сам патриарх неоднократно подчёркивал, что решение этих трёх вопросов сняло все проблемы в отношениях государства и Церкви. Это важнейший итог последних двух лет.

Решение о возвращение храмов Церкви, из-за которого было столько споров, в известном смысле вопрос «технический». Когда нам пеняют, что Церковь мало делает для оздоровления общества (искоренения наркомании, например), мы отвечаем: «Дайте нам возможность заняться этой работой». Если в очереди на исповедь в храме стоит 300 человек (из-за недостатка храмов), то никакой другой пастырской работой священник больше заниматься не сможет. В действительности Церковь никогда в своей истории не была так независима от государства. Сегодня государство не вмешивается во внутренние дела Церкви, не может ставить епископов – есть чёткий предел влияния на Церковь: на уровне соблюдения законодательства.

– Почему налогоплательщики должны оплачивать церковные инициативы?

– Если государство восстанавливает историческую справедливость, возвращая храмы Церкви, то в моральном плане я ничего плохого тут не вижу. Церковь не просит денег на чисто церковные проекты, например, на проведение церковного миссионерского съезда или заплатить за содержание аппарата Синодального информационного отдела. На храмы – да, но ведь наши противники сами говорят о том, что это памятники культуры. Если это так, то налогоплательщики должны участвовать в их восстановлении. И, разумеется, никто не запрещает им посещать храмы как памятники искусства.

Кроме того, многие памятники Церковь восстанавливает самостоятельно. Нам, например, очень нужна государственная помощь, чтобы восстановить Соловецкий монастырь. Само государство тоже в этом заинтересовано. Но в 2010 году ни рубля по федеральной целевой программе (федеральная целевая программа развития Соловецкого архипелага. – Ред.) из-за проволочек Министерства культуры нам не выделили. Но ведь монастырь-то восстанавливается. Мы всё равно делаем эту работу.

– Есть и другая проблема. РПЦ реализует свои инициативы с опорой на государство. Но взамен власть требует известной лояльности…

– Христианство пережило Нерона со Сталиным, почему нас пугают современной политической элитой? У Церкви и государства есть отношения, которые порождают определённые обязательства. Мы хотим уйти от противостояния государства и Церкви, которым был наполнен весь XX век. Патриарх часто говорит о симфонии Церкви и государства – это традиционная для православия система взаимоотношений. Но Церковь не сливается с государством, так как у них разные цели.

Предъявляют и такую претензию: в государстве не всё хорошо, но Церковь не хочет или боится критиковать власть. Здесь есть несколько пластов. Существует категория людей, которые не будут удовлетворены, пока патриарх не начнёт критиковать президента постоянно. В русской церковной традиции у патриарха было право печалования, то есть право заступаться за тех, кто несправедливо обижен и указывать государям на безнравственные вещи. Мне кажется, что это и происходит. Но это не значит, что Церковь должна заступаться за всех, кто находится в заключении. Или, скажем,  за самых известных сегодня – в первую очередь, на Западе – заключённых. Я лично не считаю, что их можно назвать мучениками или невинно пострадавшими.

Но на все общественно-значимые события Церковь реагирует незамедлительно. Патриарх говорил об убийстве в Кущёвской, он сделал заявление и о событиях на Манежной площади. Что касается последнего, то все ждали, что патриарх займёт чью-то сторону. Либо скажет: «Наконец-то восстал русский Иван», либо, наоборот, выступит резко против участников этой акции. А патриарх сказал единственное, что могла сказать Церковь, где во время причастия у чаши могут соединиться люди разных национальностей. Он не подстраивался под чью-то позицию. Если бы он стал критиковать власти, он бы говорил как политик, а он говорил как пастырь – о нравственности.

– Может ли Церковь стать основой гражданского общества в России?

– Церковь может стать существенным камнем в стене гражданского общества, но так же, как социальная деятельность, это не главная задача Церкви. Возможно, это получится само собой при нормальном течении жизни.

Беседовал Борис Серов