Непонятные юбилеи
Страсть праздновать юбилеи, овладевшая отечественными начальниками в середине 2000-х годов, в основном проходит. Выискивание дат и поводов для пышных торжеств уже перестало быть важнейшей задачей пропагандистских служб регионального и федерального уровня, да и бюджеты на такие мероприятия выделяют уже не такие, как прежде. Но как назло, именно в этом году подходят новые юбилейные даты, с которыми надо что-то делать.
В один и тот же год исполняется 80 лет со дня рождения первого президента России Бориса Ельцина и 20 лет с подписания им Беловежских соглашений, положивших конец существованию Советского Союза. Ну и, конечно, можно вспомнить августовский путч того же 1991 года. Все эти события имеют прямое отношение к формированию ныне действующего российского государства.
Увы, в отличие от большинства стран, где моментом рождения государственности принято гордиться, у нас в стране он вызывает, по меньшей мере, смешанные чувства. В этом плане единственным аналогом могут быть общества Центральной Европы. В Австрии никогда не считали распад Австро-Венгрии поводом для праздничных торжеств, да и в Венгрии тоже. Но в России есть немало людей, которые распад СССР склонны считать выдающимся историческим достижением. Людей, считающих иначе, во много раз больше. Но проблема в том, что именно первые, а не вторые пользуются наибольшим влиянием в средствах массовой информации и в сфере идеологии. В то же время полностью игнорировать настроения подавляющего большинства невозможно, да и опасно. В итоге, вопрос о возможных юбилейных торжествах превращается из приятного в крайне болезненный.
Поскольку юбилей Ельцина, которому 1 февраля исполнилось бы 80 лет, случился по календарю первым, то отношение к нему властей можно считать своеобразной попыткой выработать новый подход ко всему комплексу событий 1991-1993 года, придав им позитивное, а не трагическое или негативное звучание.
Установлен памятник Борису Ельцину в Екатеринбурге, действующий президент произносит речь о заслугах своего предшественника, центральное телевидение показывает фильм, где гражданам России напоминают, что их первый президент до того, как стать самым непопулярным человеком в стране, вызывал когда-то симпатии масс, а миллионы людей совершенно искренне поддерживали и голосовали за него. Беда в том, что воспоминание об этих совершенно реальных фактах у большинства россиян сегодня вызывает не потребность в позитивном переосмыслении недавнего прошлого, а лишь острое чувство стыда.
Впрочем, Ельцин, получивший в 1989-1991 годах массовую поддержку народа, был совсем не таким, каким мы его запомнили. И дело не только в том, что многочисленные анекдотические истории, связанные со злоупотреблением алкоголем, неадекватным поведением на публике, позорными поражениями государства и коррупционными скандалами вокруг президентской «семьи» относятся к более позднему периоду. Дело даже не в перевороте 1993 года, расстреле парламента, фальсификации выборов и попытках введения цензуры, что, честно говоря, плохо вяжется с образом борца за свободу и демократию, каким пытаются представить первого президента России его либеральные поклонники. Главная историческая проблема, связанная с фигурой Ельцина, состоит в том, что массовую поддержку он завоевал в качестве политика, отстаивавшего принципы и ценности, прямо противоположные тем, которые он проводил в жизнь за время своего пребывания у власти.
Ельцин поздних 80-х – это борец с привилегиями, поборник равенства, популист, вызывающий тревогу у либералов и западников, предпочитающих ему гораздо более понятную и предсказуемую фигуру Михаила Горбачёва. Мобилизация сторонников Ельцина происходила под лозунгами социальной справедливости, причём многие из участников массовых митингов 1989 года искренне утверждали, что «Ельцин – это Ленин сегодня». Увидев такой плакат в Лужниках, кто-то из молодых активистов Московского народного фронта съязвил: «И Сталин завтра».
Шутка оказалась пророческой, но лишь до известной степени. Ельцин, конечно, не стал и не мог стать вторым Сталиным, но он охотно использовал вполне сталинистские методы, не стесняясь открытого применения силы против инакомыслящих и политических противников. Только делалось это во имя приватизации и внедрения в России либеральной экономики. Капитализм восстанавливался вполне сталинистскими методами. Да и никакими иными методами этого сделать было бы нельзя. И не только потому, что новая элита вышла из старой номенклатуры, но и потому, что подавляющее большинство народа было против этого курса.
Политики часто обманывают избирателей, но редко – так радикально. И всё же Ельцина меньше всего следовало бы назвать обманщиком. Он проделывал некую идейную эволюцию вместе со своим окружением, превращавшимся в новую олигархию. В своей эволюции он был по-своему искренним. Но вот незадача, эта идейная эволюция не освобождала его как политика от публичных обязательств, данных собственным сторонникам, всё больше противопоставляя президента и его круг массам людей, приведших их к власти. То, что для кремлёвских начальников может считаться добросовестным пересмотром собственных взглядов и подходов, по отношению к большинству народа обернулось беспрецедентным и чудовищным обманом, а затем насилием.
В массовом сознании первый президент России остался чем-то вроде гаммельнского крысолова, с той лишь разницей, что всё это происходило не в страшной сказке, а наяву. Но и многомиллионный народ, ставший его жертвой, всё-таки сам должен отвечать за свою судьбу, а потому воспоминание о событиях начала 1990-х неизбежно вызывает у людей не только горечь и боль, но также смущение и стыд. Парадоксальным образом именно эти чувства делают невозможным успех любых попыток реабилитации Ельцина и его эпохи в массовом сознании. Обиду и даже обман мы можем простить другим, но унижение и позор никогда не простим себе, даже если нам самим этого хочется.
В этом смысле попытки придать юбилейный лоск воспоминаниям о 1991 годе не только обречены на неудачу, но скорее всего, окажутся для общества нравственным раздражителем. Напоминать современной России про те события так же бестактно, как напоминать незаконнорожденному о его происхождении. Как говорилось в одном из рекламных лозунгов прошлого десятилетия, «иногда лучше жевать, чем говорить».
Борис Кагарлицкий