Недавно какой-то очень важный деятель, выступая по радио, сообщил, что мы находимся «в начале середины конца кризиса». В очередной раз восхитившись изяществом, с которым отечественные эксперты и чиновники используют родной язык, я попытался проникнуть в суть сказанного и после некоторых размышлений пришёл к неожиданному выводу: произнесённая формула с удивительной точностью выражает состояние умов в стране (и, быть может, даже в мире), когда речь идёт об оценке текущей социально-экономической ситуации.

Если перевести это на литературный русский язык, то получается примерно следующее: кризис вроде бы заканчивается, а если верить биржевым аналитикам, то и вообще давно должен был бы завершиться. Однако никакого экономического подъёма не наблюдается, рост производства и потребления выражаются в лучшем случае десятыми, а то и сотыми долями процента, большинство симптомов социального кризиса по-прежнему вокруг нас. Называть это «подъёмом» или «восстановлением» не поворачивается язык даже у профессиональных оптимистов. В общем, всё запуталось...

Между тем кризис, который мы переживаем сегодня, начавшись как финансово-экономический, очень быстро превратился в идеологический. Этот последний кризис – в отличие от всех остальных – не только не удалось преодолеть, но по большей части его не решаются даже назвать. В итоге возникает совершенно неадекватная, абсурдно-противоречивая и запутанная картина мира, которая к тому же ещё постоянно усложняется и всё больше запутывается под влиянием новых фактов. Экономика, как назло, не собирается выздоравливать, но это ещё не главная беда.

Общественное сознание больно не менее серьёзно, чем экономика, а потому невозможно ни анализировать, ни понимать происходящие процессы, ни тем более их прогнозировать. Симптомы болезни примерно одинаковы во всём мире, только проходит она с разной степенью остроты. И в посткоммунистических государствах, таких как Россия или Украина, она протекает существенно острее, нежели на Западе. Эту интеллектуальную болезнь можно было бы назвать «синдромом Фукуямы».

Американский философ Фрэнсис Фукуяма, с которого всё началось, уже вышел из моды, а провозглашённый им в начале 90-х годов тезис о конце истории вызывает сегодня, скорее, недоуменную улыбку. Однако, по сути, большая часть деловых, политических и даже интеллектуальных элит мира продолжает жить по данному тезису, хоть и не отдавая себе в этом отчёта. Мысль Фукуямы о конце истории опиралась на реальный успех капитализма, когда к концу ХХ века все попытки построить социализм или создать какое-либо иное, альтернативное капитализму общество потерпели крах. Отсюда делалось два вывода. Первый состоял в том, что никакая альтернатива капитализму в принципе невозможна. Второй вывод, менее чётко сформулированный, но не менее, а в известном смысле даже более важный, сводился к отождествлению капитализма и либеральной экономики. Выходило, что не только капитализм вечен, но и существовать он может лишь в подобной форме, и никакие альтернативы либеральной модели в рамках капитализма тоже невозможны.

Если первый тезис как минимум является спорным, то второй – уже откровенно абсурдным, противоречащим не только здравому смыслу, но и хорошо известным фактам из истории буржуазного общества. Однако именно данный тезис лежит в основе всего политического и экономического мышления современных элит, так же, как и является краеугольным камнем в культуре современной либеральной интеллигенции. Не удивительно, что кризис поставил в тупик людей, живших в соответствии с подобной идеологией. Возможность кризиса вообще не укладывалась в мозгу людей, верящих в идеальную непогрешимость рынка и «естественные законы» либерального хозяйственного порядка (хотя уже с XVIII столетия известно, что периодически повторяющиеся кризисы и социальные потрясения как раз являются естественной частью этого порядка). Когда неолиберальная модель зашаталась, это было воспринято как крах капитализма, а предполагаемое крушение капитализма приняли за конец света, апокалипсис. Затем, когда выяснилось, что конец света откладывается, паника сменилась успокоением и пришли к выводу, что всё само собой уладится, надо только подождать.

Борьба с кризисом сводится, говоря медицинским языком, к купированию симптомов, единственное лекарство – вливание денег в экономику. Иными словами, облечённые властью лекари дают пациенту всё возрастающие дозы болеутоляющего, отказываясь не только лечить, но даже диагностировать саму болезнь. Структурные изменения не только не производятся, напротив, все усилия правящих кругов направлены на то, чтобы подобных изменений не допустить и всё оставить по-старому. Не удивительно, что кризис вместо того, чтобы заканчиваться, воспроизводится, углубляется и переходит в хроническую форму, превращаясь в долгосрочную депрессию, из которой нет и не будет выхода до тех пор, пока не будет осознана необходимость изменить правила экономической жизни.

Но менять никто ничего не хочет. Правящим кругам вполне естественно быть консервативными. Зачем им что-то менять, если их жизнь и без того хороша?

Увы, проблема, с которой мы сталкиваемся сегодня, состоит не в настроениях элит, а в глубоком и всестороннем консерватизме общества, включая даже те его слои, к которым современная жизнь не слишком благосклонна. Крушение коммунистической системы и последующий опыт разорительных реформ вызвали у людей негативное отношение к любым переменам, даже если теоретически они могут оказаться к лучшему. Низы заражены «синдромом Фукуямы» ничуть ни меньше, чем верхи, хотя ни те ни другие не решаются это признать вслух (да и фамилии американского философа по большей части не знают).

История не кончилась, но люди не хотят, чтобы она возобновлялась. Они не хотят быть частью истории, им не хочется снова попасть в её жернова. И это понятно. Другое дело, что бежать от истории некуда. Можно лишь участвовать в ней своими активным действиями или быть жертвой стихийного развития событий. Идеологический кризис, переживаемый современным миром, оборачивается дефицитом «исторического субъекта». Драма всё равно будет сыграна, но без главных действующих лиц. Роль героев возьмёт на себя рок – объективный ход социально-экономического процесса, ломающий планы и судьбы, разрушающий политические институты и дезорганизующий хозяйственные структуры. Можно только надеяться, что этот неизбежный процесс разрушения не будет слишком быстрым.

Хозяйственный кризис буксует, опровергая обещания как оптимистов, так и авторов апокалипсических прогнозов. У общества есть время. И если это время удастся использовать для прояснения сознания, для преодоления идеологического кризиса, то может обнаружиться, что положение дел не так уж и плохо. Это, конечно, ещё не конец кризиса. Но уж точно – не конец истории.

Борис Кагарлицкий