«В целом, идеи Горбачева были абсолютно правильны. Его большим успехом было избавление внешней политики СССР от марксизма-ленинизма, от теории классовой борьбы, от идеи неизбежного и вечного конфликта СССР и Запада», – написал ещё в 2006 году последний американский посол в СССР Джек Мэтлок.

В данном случае г-н Мэтлок (да и не только он) абсолютно прав. К середине 80-х годов перемены и во взаимоотношениях СССР и Запада, и во внутренней жизни Союза действительно назрели. Образно говоря, здорово поизносившийся к тому времени советский корабль нуждался в основательном ремонте, а кое-что нужно было просто сломать. Однозначно требовалось выкинуть из камбуза старую плиту, на которой готовили совершенно неудобоваримую идеологическую «похлёбку», да и старого кока уволить не помешало бы. Нужно было отремонтировать ходовую часть и оснастить рубку новыми навигационными приборами. Хорошо было бы отучить матросов от пьянства, да и пополнить запас продуктов в камбузе не помешало бы. В то же время совершенно ни к чему было продолжать на всех парах мчаться навстречу западному авианосцу, имея не только современные ракеты на борту, но и множество танков времён Второй мировой в трюме. Короче говоря, было над чем работать.

Но в той ситуации требовался человек, не только способный проложить новый курс и развернуть корабль, но и при необходимости (а она реально была, и просто не могла не возникнуть) удержать штурвал железной рукой. Было бы не совсем уместным задаваться сейчас вопросами типа: а чего хотел добиться М.С. Горбачёв, заняв «капитанский мостик»? Мог ли он реализовать задуманное и что ему мешало? И вообще, был ли он способен выполнять «функциональные обязанности» капитана? Да, Горбачёв ошибался. Но не ошибается тот, кто ничего не делает. И впоследствии смог признать свои ошибки, а одно это о многом говорит. Другое дело, что бывают ошибки, которые хуже, чем преступление. Совершал ли Михаил Сергеевич подобные ошибки? Многие давали и дают утвердительный ответ на этот вопрос, проявляя при этом явно не нужную спешку. В конце концов, не судите, да не судимы будете.

Согласно известному изречению, если нельзя противостоять тенденции, нужно научиться ею управлять. Противостоять господствовавшим тогда, во второй половине 80-х годов прошлого века, трендам вообще было вряд ли возможно. «Мы ждём перемен», – эти слова из знаменитой песни Виктора Цоя практически каждый – и на Востоке, и на Западе – мог использовать в качестве личного девиза. Тогда практически все понимали, что холодную войну нужно заканчивать и искать новые формы «мирного сосуществования», как тогда говорили, двух блоков и двух систем. При этом, вопреки расхожему мнению, Запад был заинтересован в этом не меньше нас. Та же гонка вооружений одинаково «успешно» пожирала миллиарды долларов и из советского, и из американского бюджетов. Да и содержание мощной натовской группировки в Европе тоже обходилось отнюдь не дёшево. В целом же Запад переживал тогда не самые лучшие времена. Сложившаяся в послевоенное время модель капитализма, предусматривавшая активное участие государства в экономике, его большие социальные обязательства перед населением и, соответственно, высокие налоги на бизнес, уже не была столь эффективной, как прежде. По крайней мере, с точки зрения властей и ведущих предпринимателей западных стран. А пришедшие на смену «неолиберальные» модели типа «тетчеризма» и «рейганомики» также далеко не сразу принесли ожидаемый результат. Уместно будет вспомнить и очередной обвал на Уолл-стрит в октябре 1987 года. Короче, Запад так же, как и СССР, был заинтересован в «разрядке международной напряжённости», ожидая от неё не только политических, но и экономических дивидендов. И был готов на длительные переговоры с Советским Союзом. А сами западные лидеры, как подспудно следует из их собственных позднейших воспоминаний, были немало удивлены большой (и явно излишней) «покладистостью» Горбачёва, Шевардназде и иже с ними в ходе переговоров – будь то по германскому вопросу, когда советский лидер стремился стать лучшим немцем, нежели сам Коль, или же о дальневосточном шельфе.

Взаимоотношения со вновь обретёнными западными «друзьями», пожалуй, единственная сфера, где Михаил Горбачёв был до конца последователен. (Согласно весьма распространённому до сих пор мнению, последовательным в «сдаче» интересов СССР. Собственно, этим и объяснеятся негативное отношение значительной части наших соотечественников к первому президенту СССР, этим же стараются объяснить и его популярность на Западе.) О его внутренней политике этого сказать нельзя. Сам бывший президент СССР в одном из недавних интервью британской The Independent заявил, что он был «излишне самоуверен». В начале, может быть, так и было. Но наступила неуверенность и даже некоторая растерянность. Здесь уместно будет процитировать английского писателя (и разведчика) Сомерсета Моэма, в 1917 году находившегося в Петрограде: «Керенский... произносил бесконечные речи. Был момент, когда возникла опасность того, что немцы двинутся на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась всё более угрожающей, приближалась зима, и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи». Ничего не напоминает? Если угодно, Горбачёв был до конца последователен лишь в произнесении речей. Сначала их слушали с интересом, а затем от них стали уставать.

В остальном же Горбачёв был последователен в своей непоследовательности. Он выпустил джинна из бутылки, но не смог его укротить. То есть оказался не в состоянии управлять теми процессами, которые сам же инициировал. Точнее, не только он, но и те «столоначальники», которые, как известно, и правят Россией. Во второй половине 80-х годов в стране сложилась ситуация, когда «низы» не хотели жить по-старому (и были абсолютно правы), а «верхи» не могли и одновременно не хотели управлять по-новому. В итоге многие действительно необходимые начинания генсека не только забалтывались, но и вязли в бюрократической трясине.

Правда, в начале своего правления Михаил Горбачёв инициировал т.н. «революцию вторых секретарей», в результате которой и «поднялись» многие из членов его Политбюро, включая и «главного противника» Бориса Ельцина. Но дальше дело не пошло, и устроить более масштабную «кадровую революцию» Горбачёв либо не смог, либо не захотел. А может, просто не решился. Возможно, в этом и заключается его главная ошибка, его вина и беда. В этом смысле Борис Ельцин был более последовательным. Он, разумеется, также не мог, даже если бы очень захотел, полностью обновить аппарат, который до сих пор остаётся в значительной степени «советским». Но проведение преобразований он поручил младореформаторам – тем, кто не испытывал никаких «фантомных болей» по всему советскому, кто мог осуществить намеченное недрогнувшей рукой. А если бы эта задача была поручена «советским» управленцам типа Лобова или Скокова, то не исключено, ельцинские преобразования «забуксовали» бы точно так же, как и горбачёвские.

Конечно, это лишь одна из причин, почему те преобразования завершились тем, чем завершились. И можно (но не нужно, по крайней мере, сейчас) долго спорить, могли ли они окончиться как-либо иначе. Ясно одно: эти преобразования к тому времени давно уже назрели, и был нужен человек, способный дать им ход. Как сказал сам Михаил Горбачёв в упомянутом выше интервью британской газете, «мир переделывают идеалисты». Другое дело, что итоги такой «переделки» далеко не всегда соответствуют изначальному замыслу. И наибольшую выгоду с неё получают совсем другие люди.

Василий Андреев