Ставшая модной в последнее десятилетие загадочность, экзотичность, «непостижимость» всего китайского для русских должна, несомненно, удивлять российских историков. Петербуржцам и их наследникам ленинградцам проще – наследие одного из основателей русской синологии, отца Иакинфа Бичурина, никогда не покидало их города, хотя и здесь, несмотря на интегрированность многочисленных китайских студентов в жизнь Петербурга, образ Китая – всё чаще закрытая шкатулка с бог знает чем. Москва, неизвестно как потерявшая многочисленных китайцев-жителей на рубеже 20–30-х годов, с возвращением их в 90-е уже встречала их как граждан другой планеты – всё уже забыто. Сложно поверить в то, что ещё 70 лет назад без обыденных новостей из Китая не обходились даже районные газеты Советской России: наряду с Испанией, Китай был одним из важнейших мест, за событиями в которых следили – и не только за войной с китайцами на КВЖД, но и за всеми крупными событиями за тысячи километров отсюда. Сравниться по важности происходящего с Китайской республикой – тогда ещё не КНР, но уже и не Поднебесной – могла чуть позже разве что воюющая Испания. Времена поменялись, и ни «Москва – Пекин», ни китайские кеды в промтоварном, ни Даманский не могли сделать Китай для русских хотя бы понятнее, если не ближе. И сейчас, когда только ленивый экономист или политолог не рассуждает о китайской стратегии экономического роста и политического развития, речь идёт о другой планете, ландшафт которой никак не может быть сравним с родными палестинами – отсюда до них буквально как до Китая.

Странно, но именно история Китая XX века, удовлетворительно известная в нашей стране лишь профессионалам, могла бы дать любому заинтересованному жителю России материал для крайне полезных рассуждений. Только глядя из России, становится понятно, до какой степени эволюции и революции китайских соседей похожи на российские и почему свежие новости из Шанхая и Чуньцина в 1932 году считал необходимым знать всякий уважающий себя инженер. Новейшая история Китая до какой-то степени – история России, отражённая в капле воды и увеличенная до неправдоподобных, изумительных размеров. Во многом китайское общество пережило то же, что и российское, но в десятки раз более грозное, масштабное и глобальное: только зная это, можно осознать, сколь многого России удалось избежать и сколь многого в нашей стране, хорошего и плохого, не произошло. Впрочем, что удивляться, траектории двух стран пересеклись ещё во времена монгольских нашествий, и с тех пор Россия и Китай обречены вечно сравнивать свою историю, учась на ошибках друг друга и споря сами с собой о том, что из них следует.

Инженеры и рабочие 30-х следили, собственно, за гражданской войной в стране, в которой она длилась в несколько раз дольше, чем в России – с середины 10-х годов до 1949 года. И лишь в стране, победившей с величайшим в истории напряжением врага в 40-х, смогут оценить масштабы того, чем была китайско-японская война, которую Китай вёл в совершенно других условиях: будучи раздробленным на удельные территории, контролируемые военными и политиками. Советский Союз, воюющий с Германией, избежал кошмара существования фактически нескольких государств с китайским населением, воевавших и друг с другом, и с оккупационными режимами, и порой с самим населением, и с союзниками своих оппонентов – от США и Франции до СССР и Японской империи. Китай за XX век подходил к территориальному распаду и уничтожению самого себя много ближе, чем Россия, и государство в стране действовало во много более страшных условиях, чем российские власти.

Порой думаешь, что курс китайской истории должен стать обязательным условием для занятия любого ответственного поста и в российской бюрократии, и в российской политике. Всё уже сказанное выглядит как предисловие к популярному учебнику социальной и политической истории Китая, написанной на русском языке, но, увы, за этот труд пока никто не взялся. А напрасно: Китай в XX веке баснословной на взгляд России ценой дал ответы, прежде всего, на то, какие угрозы таятся в этих областях для безответственного и некомпетентного человека, претендующего на влияние и власть. Только китаец может рассказать, каким на самом деле может быть результат развития левой идеи в её экстремальной форме – это не только судьба «Записок о кошачьем городе» и их автора Лао Шэ, но и побоища 70-х между армией, левацки настроенными безработными и одуревшими от государственной пропаганды детьми, с которыми в последние годы любят играть и российские взрослые.

Поколение хунвейбинов сейчас – китайские пенсионеры, любящие сидеть на лавочках перед панельными пятиэтажками в Даляне и Чжаньси, но рассказывают о тех временах они неохотно. Не любят в Китае и темы, связанные с участием народно-освободительной армии Китая в войнах в регионе – это китайский Афганистан, растянутый во времени и акцентированный иначе, но от этого не менее важный: в СССР могли бы знать, какой ценой платят за эти победы. Что-то в сравнении с Россией в Китае происходило позже, например советская гигантомания 70-х в КНР растянулась по времени до 90-х, памятником её будет превосходящая все советские аналоги плотина ГЭС «Три ущелья», и закончился проект фактическим провалом, на фоне которого на проблемы российских регионов, потерявших целые города и годы развития из-за желания создать нечто крупнейшее в мире, а не лучшее в мире, смотрятся совершенно иначе. Что-то в Китае происходило раньше, чем в России, и на вид совсем иначе: невозможно увидеть в китайской экспансии в страны третьего мира тени Никиты Хрущёва, но невозможно не увидеть и СССР 60-х. Мы более похожи, чем непохожи: какой русский не увидит своего в китайском бунте, китайской ксенофобии, китайском фатализме, китайской любви к прошлому, китайском патриотизме, китайской страсти к тишине, к пейзажу, к земле, к игре, к философии, к своему языку, непонятному всему миру?

Аналогии – не лучший способ изучения истории, но в нашем случае в России, скорее, пренебрегают ими в отношении истории Китая, чем злоупотребляют. Кажется, любая русская шальная идея, на одной шестой части суши высказывавшаяся лишь в завиральных кухонных спорах интеллигенции, имеет реализацию в китайском опыте. Сослать бы всех этих горе-философов в деревню, землю пахать, скажет в сердцах шахтёр из Кемерово после смены. Это уже было проделано: на перевоспитание в сельские коммуны в КНР ссылали образованных людей сотнями тысяч, и ответ на вопрос, что из этого вышло, следует искать в сотнях и тысячах книг, написанных иероглифами. Лишь в последнее время их стали переводить на русский, а напрасно: во многом Китай – страна энтузиастов, стремившихся перепробовать все самые радикальные рецепты народного счастья, от «сдаться врагу в 1942-м» до «уничтожить всех бюрократов». Осторожность и терпеливость китайцев, вошедшая в русский язык на правах идиом, служит для России тысяча первым китайским предупреждением. Жаль, что тысяча предупреждений осталась непереведённой.

Невозможно при этом, даже будучи убеждённым антикоммунистом, сводить весь опыт Китая в XX веке к потерям и поражениям – страна, бывшая в начале того века, как и Россия, империей, заплатила свою цену и за то, что имеет сейчас. Всякий, кто сталкивался с китайским экономическим развитием после 1973 года (а в мире уже, пожалуй, нет людей, для которых это развитие и продукция китайской промышленности не были бы благом), понимает, что и цена, и результат высоки. Впрочем, Китай, как и Россия, больше, чем просто КНР. Всякий, кто видел Гонконг, Сингапур, Тайвань, Макао, вечно будет спорить о том, какой вариант развития лучше для России. Китайский мир, не исчерпывающийся КНР, многогранен и соблазнителен своей многогранностью. Сингапур с его жесточайшей политической системой и госкапитализмом с одной стороны и эффективнейшей в мире системой предотвращения коррупции и экономической свободой – с другой просто невозможно не сравнивать с Гонконгом – с населением, настаивающим на британских свободах и невероятно эффективно и практически без какого-либо напряжения решающим все проблемы, связанные с межнациональным миром и общественным устройством в мегаполисе с двадцатью языками и сотнями культур, личных опытов и верований. Сравнивать Тайвань и Шанхай ещё сложнее – к похожим внешне результатам они шли десятилетиями непересекающимися траекториями. Тем не менее всё это – тоже Большой Китай, разделённый и объединённый историей, с миллионами лиц, плохо различаемых у соседей, но единый, не нуждающийся в доказательствах своего единства и непостижимым для остального мира обогащающий друг друга ежедневно и ежеминутно – опытом, конкуренцией, сотрудничеством.

Не это ли интереснее, чем рассуждения о загадочной китайской душе, китайской угрозе для России и киплинговых не сходящихся Западе и Востоке? Россия для Китая – северный сосед, но Китай для России – и Восток, и Запад, и Юг. Научившись ориентироваться в его прошлом, настоящем и будущем, изучая без предубеждения и с дружеским расположением всю эту китайскую грамоту, ещё не поздно лучше понимать самих себя.