С кончиной Патриарха Московского и всея Руси Алексия II закрывается действительно эпохальная страница в истории Русской православной церкви. Какие-то оценки данного этапа церковной истории, тех или иных его черт и тенденций, вероятно, будут выноситься ещё долго и будут самыми разными. Частично они будут основаны и на тех спорах, которые ведутся в российском обществе уже сейчас.

Тем не менее едва ли кто-нибудь станет отрицать, что при Алексии II Русская православная церковь кардинально изменила свои позиции в обществе. Она стала формирующим элементом современной российской действительности, сумев повлиять на многие её важные характеристики: отношение общества к религиозным вопросам, характер общественного обсуждения сложных моральных проблем, декларируемые политиками ценности, а косвенно в какой-то мере и на государственную идеологию.

Предполагать нечто подобное в 1990 году, когда Алексий II занял патриарший престол, было едва ли возможным. Поэтому нынешний облик Русской православной церкви, вероятно, надолго будет связан с его именем.

Судьба Алексея Ридигера, выходца из дворянской семьи Ридигеров, кажется, была склонна определить его на важнейшие поприща на переломе эпох, когда одно время вскоре должно смениться совсем другим и не вполне понятно, где правда и что будет дальше. Будущий патриарх родился в 1929 году в Эстонии, его отец, уроженец Петербурга, был рукоположен в православные священники в 1942 году в оккупированном немцами Таллине. Сам Алексей, по собственным признаниям, принял решение стать священником тоже в начале 1940-х годов. В 1941-1944 годах он прислуживал алтарником в православных храмах Эстонии. Решение о становлении на путь православного пастыря – пусть и принятое мальчиком, а не взрослым мужчиной – в те годы и в тех условиях предполагало необходимость непростого выбора и поиска ответов на многие сложные вопросы. Боль и страдания в военные годы были особенно зримы. При этом православная паства в оккупированной немцами Эстонии состояла из самых разных, порой с трудом сочетаемых между собой в тех исторических условиях групп. В неё входили и простые русские жители, в том числе и русские эмигранты, остававшиеся вне войны. Таллинские православные храмы, впрочем, регулярно посещали и бойцы расквартированной в Эстонии дивизии «Руссенланд», изначально сформированной из белоэмигрантов, решивших встать на сторону Германии в войне с СССР. Наконец, в лагерях на территории Эстонии были сосредоточены и советские военнопленные, которые тоже так или иначе были связаны с православной традицией. Все эти люди могли нуждаться в Божьем Слове – у каждого были свои горести, свои непростые обстоятельства либо свой сделанный в жизни выбор. Православие в каком-то смысле оказывалось единственной связующей нитью между теми, кто в те годы, возможно, не стал бы говорить друг с другом, иначе как на языке оружия. И опыт тех лет едва ли мог быть забыт впоследствии.

Стоит отметить, что во время войны юный Алексей сопровождал отца в его миссионерских поездках – православным священникам разрешалось посещать лагеря пленных красноармейцев на территории Эстонии и проводить с ними духовные беседы. Немецкие власти, как правило, не требовали от священников особых проявлений лояльности властям, Михаил Ридигер – представитель эмигрантской семьи с немецкими корнями – не вызывал каких-то специальных подозрений, а потому против его деятельности в лагерях никто не возражал. Михаил Ридигер, насколько это было в его силах, старался помочь военнопленным, в частности, разрешалось передавать им пожертвования, собранные верующими, разумеется, он осуществлял в лагерях и пастырскую деятельность. Так или иначе, участие в подобных поездках, помощь оказавшимся в очень тяжёлых условиях людям, которые, возможно, живя в СССР, даже не относили себя к верующим – всё это должно было сказаться на выработке особого отношения ко многим вопросам, прежде всего, к вопросу о месте и роли Церкви и её участии в мирских делах в конкретных исторических обстоятельствах.

После прихода советских войск Михаил Ридигер не пострадал. В 1946 году он был назначен настоятелем Казанской церкви в Таллине, где служил до своей смерти в 1962 году.

Алексей не отказывается от своего намерения стать священником. Несмотря на то, что теперь этот выбор надо делать в условиях Советского государства, которое едва ли считает принятие сана подходящим решением для молодого человека. Тем не менее в 1947 году Алексей Ридигер поступает в Ленинградскую духовную семинарию, а в 1949 году – в Духовную академию в Ленинграде. В 1950 году он был рукоположен в диаконы и определён настоятелем храма в шахтёрском городке Йыхви в Эстонии. В 1957, через четыре года после окончания духовной академии, он становится благочинным Тартуского округа. В 1959 году, после смерти матери, постригается в монахи под именем Алексия, а в 1961 году получает кафедру Таллинского епископа. Вскоре Алексий получает должность заместителя председателя Отдела внешних церковных сношений.

В отличие от своего отца, который принял сан священника Эстонской апостольской православной церкви, подчинявшейся с 1923 года Константинопольскому патриарху, Алексий II в своём священническом служении изначально был связан с Русской православной церковью. После Великой Отечественной войны РПЦ вобрала в себя все автономные православные церкви, действовавшие на территории Советского Союза. Впрочем, достигнутое единство всё же предполагало жизнь в условиях коммунистического государства и необходимость поиска сосуществования с атеистическими властями.

Можно сказать, что Алексий понимал необходимые правила игры. Во всяком случае, его духовное служение в советские годы никогда не сопровождались какого-либо рода конфликтами либо трениями с властями. В качестве функционера Отдела внешних церковных сношений он участвовал в различных межконфессиональных встречах за рубежом, а также принимал участие в работе различных миротворческих организаций, представляя в них Советский Союз – это также было одной из распространённых в советские годы практик «гражданской дипломатии», призванных убедить международную общественность в религиозной терпимости Советского государства и поддержке его политики всеми гражданами.

В 1986 году он получает кафедру митрополита Ленинградского и Новгородского. Новый и самый важный этап его духовной карьеры наступает в 1990 году, когда Поместный собор РПЦ после кончины патриарха Пимена избирает Алексия Патриархом Московским и всея Руси.

В 1990 году Церковь начала выходить за пределы отведённого ей некогда в СССР скромного и жёстко контролируемого пространства. Собственно, очевидным изменение её позиций стало уже после празднования 1000-летия крещения Руси. Тем не менее вопрос «Камо грядеши» стоял перед Русской православной церковью во всей своей полноте. Новому предстоятелю РПЦ предстояло определять, каково будет место Церкви в условиях, когда прежние запреты сняты, однако не ясно решительно ничего. В 1990-м нельзя было даже ответить на вопрос, в какой стране мы будем жить завтра, какие взгляды будут исповедовать те, кто окажется у власти, какие заботы будут стоять перед обществом и простыми людьми, что, наконец, вообще будет можно, а что нельзя. Наконец, для 1990 года вполне серьёзен был и вопрос о том, что завтра мы будем есть и как и чем поддерживать свои силы – вопрос этот так или иначе стоял и перед Церковью.

Надо отметить, что интерес советского общества к деятельности Церкви пробудился ещё до 1990 года, однако Алексий II не был подхвачен тем «потоком», который вынес священников на телевизионные каналы и позволил им проводить встречи с советской общественностью. Самым узнаваемым «публичным лицом» РПЦ времён Перестройки был, пожалуй, митрополит Питирим, возглавлявший Издательский отдел Московской патриархии и, несомненно, обладавший большим даром проповедника.

Впрочем, даже умение проповедовать было отнюдь не главным на тот момент качеством, необходимым для предстоятеля РПЦ в переломную эпоху. Ему необходимо было, прежде всего, решить, как удержать единство РПЦ в стремительно теряющей единство стране и найти способы укрепления позиций Церкви в новой государственной, социальной и экономической действительности. Иными словами, определить место православия и Православной церкви в новой России и в новом мире (в той мере, в какой это, разумеется, зависит от человеческих усилий предстоятеля).

Комплекс стоявших проблем предполагал принятие множества решений, не только духовных, но и вполне материальных – административных, хозяйственных, отчасти политических (во всяком случае, напрямую соприкасающихся с политикой). Каждое из них в 1990-е могло определить вектор развития Церкви на долгие годы, дать или не дать ей новые силы и возможности.

К 2008 году мы можем лишь предварительно и очень осторожно судить о том, что удалось и чего не удалось достичь. Будучи лишь наблюдателем, не принимая участие в церковной жизни, делать это вдвойне сложно. Но, так или иначе, можно видеть, что Церкви удалось заметно (по сравнению с 1990 – даже колоссально) изменить свои позиции в российском обществе. Это измеряется и числом тех, кто называет себя верующим либо так или иначе соотносит свои убеждения с православием, впрочем, не менее важно в этом отношении и взаимодействие Церкви и российской государственной власти. Последний вопрос обычно является одним из предметов общественных споров, впрочем, надо учесть, что само явление сложилось в начале 1990-х годов, когда сами новые российские власти нуждались в любой опоре, позволяющей сохранить единство страны и любой помощи в замещении идеологического вакуума. И роль Церкви, среди многих других факторов, в том, что в начале 1990-х Россия сохранило своё единство, а общество не вступило на путь жёсткого перманентного противостояния, отбрасывать здесь не стоит. Русской православной церкви в годы патриаршества Алексия удалось найти формы организации церковной жизни в новых независимых государствах за пределами России, выработать новый институт самоуправляемых церквей для Украины, Молдавии, Латвии и Эстонии, тем самым ответив на новые для РПЦ политические вызовы 1990-х и сохранив церковное единство. Наконец, в 2007 году были найдены возможности для того, чтобы преодолеть разъединение с Зарубежной православной церковью и подписать Акт о каноническом общении Русской православной церкви и Русской православной церкви за границей. Это стало, пожалуй, главным символическим шагом, позволяющим говорить о том, что разделы в русском обществе, произошедшие в XX веке, постепенно сглаживаются.

За годы патриаршества Алексия II произошли и многие другие важные события. Колоссальность произошедших за 18 лет изменений определяет и то, что хоть какая-то каталогизация этих событий и выстраивание их в стройную логическую цепочку – предмет для специального исследования. Можно вспомнить и воссоздание Ю. М. Лужковым храма Христа Спасителя, и трансляции богослужений из этого храма, участие в которых первых лиц государства стало непременной деталью, и канонизацию царской семьи, и выступление по телевидению накануне октябрьских событий 1993 года с предостережением о предании анафеме тех, кто первым перейдёт к насильственным действиям, и недавнее участие в праздновании 1020-летия Крещения Руси в Киеве, проходившего при не слишком скрываемом нынешним украинским руководством недовольстве от самого факта этого визита. Все они говорят о разных сторонах общественной и церковной жизни и патриаршего служения. Но всё-таки они позволяют судить о том, как постепенно определялось место в новой жизни Русской православной церкви и её влияние на эту жизнь. Именно этот сложный, противоречивый, но имевший колоссальное значение процесс и будет теперь связан с именем Алексия II.