Имя исполнителя русских, цыганских, французских песен и романсов Александра Зелькина известно сегодня, к сожалению, немногим. Его благородный баритон покорял слушателей в США и Канаде, Франции, Израиле и многих других странах в 1960-1980-е годы. Одной из самых знаменитых стала пластинка «Русские фольклорные песни», где интерпретации «Бубличков», «Чубчика кучерявого», «Песни старого извозчика», «Подмосковных вечеров» можно разве что сравнить с великими предшественниками Саши, вроде Миши Эпельбаума, Леонида Утёсова или Алёши Димитриевича. 

Сын русского эмигранта и француженки был рождён в Лионе, и прожил всю жизнь вдали от России. При этом по-русски Зелькин поёт идеально и совершенно обворожительно. Сегодня Александр Владимирович живет во французском городе Ле-Ман со своей супругой. Он согласился нам рассказать о своей жизни, и о культурном феномене русской души.

– Александр Владимирович, я впервые услышала вас на ютюбе в американской фолк-музыкальной программе Rainbow Quest Питера Сигера начала 60-х годов. Это была популярная передача, куда Сигер приглашал разных молодых исполнителей, в том числе Джонни Кэша и Боба Дилана. Вы там много песен исполняете и на русском, и на французском, и на болгарским, и даже на иврите. Расскажите про эту запись.

– Это произошло вскоре после выхода моей первой пластинки «Русские фольклорные песни», которую я записал в Нью-Йорке. Вскоре я уехал из Большого Яблока в Монреаль, где для меня открылись новые возможности. Питу Сигеру я был представлен нашей общей приятельницей певицей Мартой Шламме. Я останусь ей навсегда за это благодарен – моё выступление в этой программе оказалось очень успешным, о нём остались самые тёплые и очаровательные воспоминания.

– Меня потрясло ваше исполнение песни «Вдоль да по речке». Вы знаете, что есть огромное количество интерпретаций этой песни, от классических до ресторанный исполнителей, и конечно, русских народных хоров. Вы кого-то конкретного слушали, у вас были кумиры в то время?

– Я обнаружил эту песню много лет назад в одном сборнике русских песен. А слышал только одну запись. Не помню, какой-то (советский) хор её исполнял... может быть Пятницкого?

В Сокольском лагере, в 1958-м году, на берегу океана.

– В начале той программы вы играете вместе с Питером инструментальную интерпретацию песни «Светит месяц» и рассказываете про то, как запомнили её в детстве, когда проводили каникулы ребёнком в русском летнем лагере во Франции. Я так понимаю, это было в конце 1940-х годов? Что из себя представлял тогда этот лагерь?

– Да, именно, это происходило с конца 40-х до начала 50-х годов. Для меня, жившего тогда в провинциальном Лионе, было очень мало возможностей встретиться с русскоязычными сверстниками. И в этих лагерях – сначала у «Парижских скаутов» на берегу океана, потом у «Cоколов» на Женевском озере – я наконец-то находился в русской атмосфере, русской культуре. Я с восторгом впитывал там всё, что касалось русского языка.

– Вы родились в 1938 году, у вас русский отец и француженка-мама. Как так получилось, что они встретились? Ваш папа уехал из России или его родители?

– Батька мой, уроженец города Орла, получил образование в московской военной академии, и затем, став молодым офицером, был переведен в Баку, где получил лётную подготовку в военно-морских войсках Императорской армии. С самого начала гражданской войны он был зачислен в ударный полк легендарного генерала Корнилова. Но в конце 1920-го после поражении войска генерала Врангеля его эвакуировали в Турцию, в Галлиполи, а после несколько месяцев – в Болгарию, где он прожил семь лет в ужасной нищете.

Между тем, его мать (моя бабушка), вдова аристократа прибалтийского происхождения, покинула СССР, оставив там часть своей семьи, и поселилась в Лионе, где моему отцу, наконец, удалось к ней присоединиться в 1928-ом году. Так как его российские дипломы во Франции не годились, ему пришлось все экзамены пересдавать. Он временно устроился простым рабочим на фабрику искусственного текстиля. Там он познакомился с моей мамой, которая работала на том же предприятии инженером-химиком.

– Вы жили в двуязычной среде, но в итоге овладели семью языками, а пели на 11-ти или более... Как это получилось?

– Вы, наверное знаете, что русские славятся своим очень хорошим владением иностранными языками. Что касается меня, я говорил (более или менее свободно) на девяти языках. Но, к сожалению, из-за отсутствия практики я сейчас полностью забыл большинство из них...

– К сожалению, далеко не все русские имеют склонность к языкам. Но мы стараемся их изучать, конечно! Александр Владимирович, ваше профессиональное самоопределение – учиться музыке в консерватории, но в дальнейшем оставить идею об оперной сцене и уйти в то, что мы сейчас называем «шансон», «фолк» – с чем это было связано?

– Это было связано с тем, что для меня стало вдруг очевидным, что огромная часть так называемых любителей оперного театра состояла в основном из «снобов», которые ни черта не знали о музыке, не говоря уже о лирическом искусстве. С другой стороны, я всегда обожал музыку разных стран, которую мне очень нравилось исполнять.

– Вы выпустили в 1965 потрясающий диск Russian Folk Songs («Русские фольклорные песни»), о котором мы уже упоминали. Там вы спели такие хиты, и не только народные но и авторские, как «Катюша», «Чубчик кучерявый», «Бублички». Далее в 1970-х вышел диск Meadowland, где есть, а том числе, и советские песни тоже (например, «Любимый город» Никиты Богословского). Как вы подбирали себе репертуар?

– В основном прослушивая новые (для меня) песни на пластинках разных тогдашних артистов, таких как Сара Горби, Пётр Лещенко, Миша Эпельбаум, Алеша Димитриевич, и т.п. И отец мой мне тогда помогал переписывать слова. Так, например, было с песней «Эх, дороги», которую так чувствительно исполнял Марк Рейзен, и которую я лично записал – с оркестром – много лет спустя.

– Как дальше развивалась ваша сценичеcкая карьера?

– Я пел уже полупрофессионально во Франции, в трио Los Chacos, будучи ещё студентом консерватории. Затем в Израиле, где я жил и работал в качестве фотографа-спецкора. Фотография до сих пор является естественной страстью моей жизни.

В 1964, после того, как вернулся из Израиля, я выступал почти целый сезон в парижском русском ресторане, и в нескольких других местах в Латинском Квартале. Затем я эмигрировал в США. Там, через несколько дней после прибытия в Нью-Йорк, я был нанят в русский ресторан «Петрушка», где и записал свою первую пластинку из семи. Помимо этого я подружился с известным актёром-певцом Теодором Бикелем, с которым в последующие годы несколько раз выступал на сцене, на радио и телевидении как в США, так и в Канаде.

После Нью-Йорка я уехал в Канаду в 1966-ом году, где также добился большого успеха. И тот успех продолжался – с взлётами и падениями – почти 20 лет.

– Когда вы прекратили петь?

– Когда публика, наконец, устала от такого рода музыки, в области которой, впрочем, я сказал всё, что я мог сказать... После этого я продолжал петь для моего личного удовольствия и для друзей, пока не достиг 62-х лет примерно. С этого времени я начал терять слух всё сильнее и сильнее, в итоге стал петь фальшиво... До такой степени потерял слух, что теперь даже больше не могу настроить свою гитару... Думаю, эта потеря слуха — последствие моего участия в Алжирской войне, где я на протяжении двух лет работал специалистом по взрывчаткам и инструктором по стрельбе. Представьте, после почти целого дня тренировки, например, с крупнокалиберным пулемётом я чувствовал себя довольно... «заглушенным». К глубокому сожалению, это ухудшилось с годами.

– Как многосторонняя личность, вы сильно увлеклись совершенно другим видом деятельности - моделированием железных дорог...

– Я не стал в этом деле профессионалом, хотя издал много статей. Одна даже вышла в 2006 году в российском журнале «Локотранс». Четыре года тому назад была также опубликована посвящённая этой теме книга The Degulbeef & Cradding Railroad на французском и английском языках.

– Александр Владимирович, с какими известными персонажами русской эмиграции за рубежом вам приходилось общаться?

– Честно говоря, с не очень многими. Помимо упомянутых, среди тех, кто на меня произвели сильное впечатление и оказали влияние, были знаменитые цыгане Алёша и Валя Димитриевичи. Вообще, их было целое племя: Валя и Алёша, да еще Соня и Ляля, с кем я однажды выступил в Нью-Йорке в ресторане «Петрушка».

Кроме них, единственная знаменитость – и не в последнюю очередь – был убийца Распутина князь Юсупов, который однажды пришёл в парижский ресторан, где я в 1964 выступал.

– В 1995 году указом Бориса Ельцина вам присвоили гражданство России. Расскажите подробнее, как это произошло.

– В 1994-ом году в «Московских Новостях» я прочёл статью о том, что Российское правительство намеревается возвратить русское гражданство всем его потерявшим после их изгнания из России в 1917-го, либо их детям. Так как я полностью входил в эту категорию и имел все подтверждающие документы, я подал ходатайство. Через несколько месяцев президент Ельцин дал благоприятную подпись для моей натурализации. Поэтому я теперь могу гордиться тройным гражданством, то есть французским, канадским и российским. Но откровенно вам скажу – чтобы по всему миру путешествовать без проблем, канадский паспорт всё-таки является наиболее удобным.

У Белого Дома - Москва, октябрь 1993.

– Вы оказались в России впервые в 1993 году. Довольно непростое время в стране...

– Да. Осенью того года я был свидетелем восстания у Белого Дома.

- Что вы ожидали и что увидели? Каковы самые яркие эпизоды вашего пребывания и работы в те годы? Вы же поехали не просто как турист, а как гид-переводчик?

– Да, так и есть. То, что я увидел (и более или менее ожидал), было далеко не так сильно, как то, что я чувствовал! Везде, куда бы я ни шёл, я ощущал себя среди «своих», как будто я всю жизнь провёл среди них, и в лучшие и в худшие времена. А самым ярким эпизодом моего пребывания было моё воссоединение с родственниками в Москве. И ещё я для себя решил: с этими тупыми туристами путешествовать больше ни-ког-да не буду!

– С тех пор вы приезжали в Россию снова?

– К сожалению, у меня больше никогда не возникало возможности вернуться в Россию.

– Александр Владимирович, в вашей семье дети, внуки говорят по-русски?

– Моя дочь Людмила, которая живёт со своими двумя детей в Флориде, и которая гораздо способнее меня к иностранным языкам, по-русски немножко говорит. Мой внук Владимир и его сестра Корали совсем не говорят. Зато у них есть рыжий кот, которого зовут Морковкой.