Оставлен на второй век. Главы 1 и 2
Оставлен на второй век. Глава 3
Оставлен на второй век. Глава 4
Оставлен на второй век. Глава 5
Оставлен на второй век. Глава 6
Оставлен на второй век. Глава 8
Оставлен на второй век. Глава  9

Глава 10

Медведи боятся членораздельной речи.

Не сразу, наверное, станет понятна моя личная реакция на это известие – открытие в своём роде, если хотите.

Мне-то, всего вероятнее, с медведями уже не столкнуться – сомневаюсь, что в зоопарк ещё когда-нибудь соберусь.

Но по роду моих занятий всякое проникновение в психологию волнует – какая разница в чью?

Как раз в ту неделю, что узнал я из специальной передачи о страхе косолапых перед членораздельной речью, телевидение уделило жизнедеятельности медведей особое внимание.

От развлекательного сюжета о том, как христарадничают голодные медведи на дорогах, когда выходят на шоссе целым семьями, а водители запасаются сгущённым молоком, которым звери научились обжираться, ловко открывая зубами консервные банки, – до рассказа на лекции весьма уважаемого профессора по вопросам изобразительного искусства, что медведи, оказывается, предпочитают вступать в сексуальный акт, используя наиболее распространённую и у людей позу. Я сразу вспомнил вопрос одной любопытной дамы в сухумском обезьяньем питомнике: « А что? Мартышки кормят своих детенышей, как мы? Сидя?».

Студенты, преуспевшие, надо полагать, за годы послаблений в искусстве секса, равнодушно отнеслись к эротическому опыту медведей, задержавшихся на самой нехитрой из поз любви.

А вот любители медвежьей охоты возмутились, что их клиентура, избравшая паразитический образ существования, перестанет должным образом проявлять свои инстинкты в дальнейшей лесной жизни – и спутает все карты им, охотникам.

Вообще-то повышенный интерес к медведям не должен никого смущать.

Медведь – наш наиболее популярный национальный зверь, – и мы гордимся медведем, как в Индии, допустим, слоном.

Впрочем, в гордости этой, на мой взгляд, есть некоторая смысловая неопределённость – может быть, тайная рефлексия.

Мы смеёмся над невежеством иностранцев, когда они заявляют, что медведи у нас ходят по улицам. Это, действительно, преувеличение. Хотя футболисты из команды «Торпедо» рассказывали мне, что когда в шестидесятом году прошлого века играли матч в Томске, на окраину города забрёл-таки медведь. Что было, то было.

Вместе с тем бывает лестно, когда нам, как стране, приписывают символическую силу медведя – в образно плане звучит даже поэффектнее, чем атомный щит родины – там цифры-формулы, а за медведем милая сердцу нашему стихия, с которой кому же совладать?

С геральдической стороны вопроса просматривается некая невнятица.

Есть у нас город – старинный русский город Ярославль, – избравший себе гербом изображение медведя (но ведь и у Берлина, если не ошибаюсь, медведь, правда, в иной изобразительной интерпретации).

Конечно, медведь, как Мэрилин Монро, не может принадлежать кому-то одному.

Но медведь – зверь нашенский  – и мы вправе распоряжаться всемирной его популярностью по собственному усмотрению.

Когда Москва проводила у себя летнюю Олимпиаду-80, над выбором эмблемы долго голову не ломали.

Зато яростные дебаты вызвало изображение медведя, предложенное художником Чижиковым. Одного из больших начальников – охотника, между прочим, – рассердило отсутствие сходства у эмблематического медведя с тем настоящим, что в лесу.

Но Чиж (как называли художника коллеги-приятели) стоял за своё решение насмерть – и победил. Комического медведя, ничего почти не взявшего из характера (да и внешности, повторяю) натуры, все полюбили – и когда надувная ипостась работы Чижикова улетела в ночное небо, многие плакали.

По идее, Чиж должен был страшно разбогатеть, но тогда авторское право было пустым звуком – и, насколько помню, спор с коммерсантами художник безоговорочно проиграл.

Прошло энное количество лет. Создавалась новая правящая партия взамен коммунистической, обходившейся худо-бедно без эмблем, разделив мысленно с государством серп и молот, дававший повод для острот о бесполезности, что жать, что ковать, когда результат личной заинтересованности сводился к оскорбительной краткости неприличного слова.

Новый – не окончательный – вариант правящей партии требовал эмблемы вольнодумно запоминающейся. И взгляд основателей обратился в леса.

Почти забытый ныне Березовский, стоявший у основ партии «Медведь», в чём-то уподобился иллюстратору детских книг Чижикову, настаивая на трансформации реальной внешности зверя – по его мнению, следовало выделить черты фольклорной ясности, а в дебри психологии, по обыкновению наших политиков, не лезть.

Оппонент Березовского Лужков, в свою бытность мэром Москвы, позабыв про чуждую ему политическую символику, заявил неожиданно с высокой трибуны, что русский человек похож на медведя (ударение полемически было сделано на конце слова).

Но почему только русский?

Мне в украинском названии зверя – Ведмедь – нравится, что талант (ведает) поставлен прежде, чем сладкий результат-приз (обнаруженный в итоге поиска мёд).

И потом охотники-дрессировщики утверждают, что коварство медведя перевешивает, пожалуй, его физическую мощь – и любить медведя, не считаясь с его коварством, крайне опасная безответственность.

Клоун Олег Попов, между прочим, чрезвычайно смешно изобразил, каким утрированно безобидным умеет медведь прикидываться – и не фокус расслабиться перед тем, как стать непременной жертвой этого коварства, скорее восточного, наверное, чем славянского по сути, что, пожалуй, может расширить сложившееся – опять же по курсу фольклора – представление о славянах.

Ценное наблюдение о спасительном для нас страхе медведя перед членораздельной речью сделано учёными, целиком посвятившими жизнь подробнейшему изучению особенностей и повадок национального хищника.

Откуда берут они материал для опытов?

Материала пока предостаточно.

Охотникам систематически удаётся поднять из берлоги матёрую медведицу – и детёнышей передать в специальный приёмник, где медведеведы, ушедшие от суеты мира в свои исследования, улавливают момент, когда в трогательных – и вроде бы навсегда теперь ручных медвежатах – просыпается инстинкт. И человек ему снова смертельный враг.

Учёные ищут способы внушить медвежонку, что человек не всегда – а как им, кстати, отличить, когда бывает наоборот? – им, повзрослевшим, враг. Подросшие особи уходят к себе в лес, но через особые датчики связь их с доброхотами-воспитателями вроде бы продолжается.

Вместе с тем работающие в питомнике учёные – они делают специальные замеры черепов убитых зверей – встревожены тем, что популяция медведей в России заметно мельчает.

Что за чёрт? Всё у нас только мельчает – и ничего не укрупняется. Вот скоро и медведи будут не медведи. Как отразится это на поиске новых эмблем?

Дело прошлое. Но в молодости – и позднее – многие из знакомых дам находили во мне сходство с медведем. В молодости мне такое сходство не слишком нравилось – хотелось выглядеть стройным, как студент Вахтанговского училища. А позднее пришлось привыкнуть – дамам виднее – они, похоже, смотрят на нас ещё внимательнее, чем мы на них. И, возможно, больше в нас видят, чем мы сами в себя.

Потому и, надо полагать, задела меня за живое новая информация про медведей.

Александр Нилин