Оставлен на второй век. Главы 1 и 2
Оставлен на второй век. Глава 3
Оставлен на второй век. Глава 4

Глава 5

Я собирался прямо с утра записать несколько соображений о судьбе нашего дачного посёлка Переделкино. Былой, а не дальнейшей. Перспективы теперь не в моей компетенции. Можно подумать, что когда-нибудь раньше бывали они в ней. Однако весёлым казалось так думать.

Сегодня для меня веселье, если такое вероятно, в ином.

С утра – хотя к ночи, когда размечтаешься о невозможном будущем, в большей степени – пытаюсь вообразить себя человеком нового столетия, напоминая себе, что уже целых одиннадцать лет живу в нём.

Поэтому прежде, чем включить компьютер, иду на тренажёр.

Дача у нас небольшая, тем не менее возможность разместить эмблемные, я бы сказал, агрегаты по разным комнатам есть.

За компьютером я сижу в профиль к окну на улицу имени забытого, но великого режиссёра Довженко. Правда, забор, отгородивший наш участок, мешает мне видеть очень редких сегодня прохожих – и то, в основном, гастарбайтеров, бредущих в поисках ангажемента. Дачники притаились у себя в коттеджах – или уехали в Москву на свой промысел, – и призывные крики гастарбайтеров отклика у них не находят. Но как-то же существуют в нашем посёлке эти приезжие – не уезжают.

Тренажёр мне советовали поставить перед новым телевизором – не скучно будет перед экраном с включённым изображением заниматься фитнесом.

Но мои главные – из мешавших всю жизнь работать – недостатков, рассеянность и задумчивость (я бы через чёрточку вместо «и» фиксировал ), в случае с тренажёром – не помеха, а даже некоторое преимущество перед сосредоточенными коллегами-физкультурниками.

Мне приятно, что советское слово «физкультура» окончательно вытеснено иноземным наименованием «фитнес». А не то меня, всегда тянувшегося к спорту и спортсменам, причастность к массе физкультурников тяготила бы. Вспомнил сразу, как мой покойный приятель – знаменитый футболист шестидесятых годов Валерий Воронин – дал отпор олимпийской чемпионке по гимнастике Ларисе Латыниной, в шутку назвавшей его «физкультурником». «Я, Лариса, – ответил он ей – не физкультурник, а спортсмен. Физкультурники зимой в проруби плавают, а я люблю быть в тепле».

Фитнес как-никак признак избранности, потому, в первую очередь, что гастарбайтеру и самый дешёвый тренажёр не по карману.

Конечно, в зале для фитнеса не один, а много тренажёров. Но туда и цена абонемента способна не только гастарбайтера отпугнуть, но и среднестатистического россиянина.

В советские времена физкультурник был заведомо беднее, чем профессиональный (разумеется, тайно, тем не менее регулярно получающий за свои мускульные усилия деньги) спортсмен.

Завсегдатай фитнес-зала за всё платит сам, что, по мнению одного из персонажей пьесы Горького, обещает человеку свободу. С той, однако, оговоркой, что Сатин подразумевал под свободными людьми в сущности бомжей, которые вряд ли предполагали заниматься на тренажёрах у себя в ночлежках.

Нет, конечно, занятие на тренажёрах – и особенно в фитнес-зале – стиль жизни хорошо в этой жизни устроенных людей, которые жизнью платят за то жалование, что положено им сегодняшними хозяевами дважды вышеназванной жизни. И людям из офисов надо быть здоровяками побольше, чем бомжи и даже гастарбайтеры.

Вы уже догадались, что у меня с моими домашними занятиями на тренажёре особых притязаний нет – по ряду причин, главная из которых, как ни крути, возраст.

Но когда в занятие втягиваешься - это минут через пять происходит – чувствуешь себя в родстве с теми, кто жмёт сейчас железки в фитнес-зале. Мне и воображения для того особенного не надо. Представляю себе, действительно, родственницу – сводную сестру моей жены Марфу, вполне молодую даму. Не знаю точно наименование её нынешнего бизнеса, но когда виделись с нею последний раз, она чем-то заправляла в гражданской авиации. Для занятий фитнесом ей приходилось вставать с петухами – в семь утра прибывать на своей машине (не запорожце, само собой) в зал, чтобы к девяти поспеть на службу.

Я допоздна – почти до Марфиного пробуждения – засиживаюсь над своими записками (сумасшедшего, порой мне кажется) или над книгой – и раньше полудня на тренажёр не встаю.

Тренажёр ещё надо было для себя выбрать. Дорожку для бега мне не рекомендовали (по всяким медицинским ограничениям). А велосипеда сам не захотел – велосипед, как вид тренажёра, показался мне не новой жизнью, но имитацией минувшей... Сейчас мне одиннадцать лет по расчёту с XXI веком, а тогда, когда с неповторимым нетерпением ждал, купят ли родители велосипед, мне впервые стукнуло одиннадцать (аж в 1951 году). Родители работали писателями – и жили мы в Переделкино, – но была длительная заминка с деньгами, и велосипед у меня появился позднее, чем у соседских детей. Но когда чего-то долго ждёшь, сбывшееся во много раз отрадней. Я с той поры всё жду чего-то ещё – и не исключаю, что дождусь.

На велосипеде мною объезжен едва ли не каждый сантиметр наших дачных аллей – и теперь, когда совершаю по тем же маршрутам пешие прогулки, мысленно различаю следы своих шин на давным-давно стёршемся асфальте.

У нас в посёлке недавно уже за полночь разогнавшийся джип насмерть сбил юношу, катавшегося на квадроцикле – и скрылся с места происшествия, – не засекли виновника камеры наружного наблюдения. Цивилизация столкнулась в трёх, как видите, ипостасях – и что к тому добавишь, кого… воздержусь от неприличного слова …моралите, как и горе, теперь для большинства из нас всегда чужое.

Портрет убитого джипом юноши развешан у нас в посёлке на каждом дереве – и я думаю о нём, невольно представляя себя велосипедистом на его месте (тем более что убийство произошло неподалёку от дачи, где я в детстве жил). Всё было тогда другим – и посёлок был меньше, – все друг друга знали, и движения такого, как сейчас, вообразить мы себе не могли, как и джипов с квадроциклами.

А тренажёр у меня такой – огромные педали внизу и рога-рукоятки сверху,– точное ощущение создаётся, что иду на лыжах.

На лыжах, между прочим, не ходил с войны – в году сорок четвёртом подарил мне соседский мальчик (годами меня постарше) свои старые лыжи – одна лыжа целая, а вторая – надломленная: вместо плавного загиба впереди острая пика. Заборы-штакетники сгорели за время войны – и весь дачный посёлок выглядел огромным снежным полем – в детстве и поле, не перейдённое до конца, равно предстоящей жизни.

На своём лыжном тренажёре занимаюсь перед окном, выходящим на участок и чудом сохранившийся (построенные в нём особняки, керосин, сброшенный приземляющимися во Внуково самолётами) лес.

Перед самым окном куст, так и не распрямившийся после тяжести снега прошлой зимы, выступом крыльца он закрыт от ветра, и несколько до потери цвета скукоженных осенью листьев на нём осталось. Мне бы при виде на полуголый куст вообразить последующие времена года, которые увижу с тренажёра. Но мне вполне достаточно воспоминания, как иду я через превращённые в общее поле дачные участки – и предстоит мне больше, чем осталось. Впрочем, когда всё держишь в памяти, тебе и всё ещё предстоит – больше, чем когда-либо.