Несмотря на то, что недавнее предложение Сергея Шойгу о введении в России уголовной ответственности за искажение истории и непризнание победы СССР в Великой Отечественной войне, казалось, вот-вот обретёт статус законопроекта, актив «Единой России» неожиданно для многих не поддержал инициативу одного из видных представителей партии. Это тем более удивительно, что предложение было поддержано в разной форме главой «Единой России» Борисом Грызловым и даже генеральным прокурором Виктором Чайкой. Возможно, на заседании актива единороссы решили целиком сосредоточиться на обсуждении антикризисных мер и не тратить время на посторонние вопросы. Тем не менее вряд ли это означает, что от идеи принять закон об ответственности за искажение истории решили отказаться навсегда, поэтому едва ли стоит ставить точку в обсуждении этой важной темы. 

В принципе, инициатива принятия подобного закона назревала давно, но, вероятно, основным катализатором стали растиражированные в последнее время сообщения с Украины о присвоении звания Героя Украины командиру сформированного гитлеровцами батальона «Нахтигаль» Роману Шухевичу и праздновании на государственном уровне его юбилея. Во всяком случае, последние попытки реабилитации коллаборационистов на Украине обеспокоили российских политиков значительно больше Дня легионера, который отмечается в Латвии с 1994 года и до 2001-го даже входил в список официально отмечаемых государственных дат.

Озабоченность наших политиков стремлением восславить нацистских преступников вполне можно понять. До тех пор пока этим занимались небольшие Латвия и Эстония, можно было если не закрывать глаза, то, по крайней мере, не обращать на это слишком большого внимания. Именно так по большей части вёл себя до сих пор наш политический истеблишмент. Но с тех пор как к прибалтам присоединились украинские политики, ситуация перестала казаться терпимой и потребовалась реакция более жёсткая, чем всё, что до сих пор предпринималось. Благоприятным фоном, более того, отправной точкой для принятия такого закона являются аналогичные запреты в ведущих странах Европы: во Франции, как известно, запрещено отрицать геноцид армян, в Германии и Австрии – холокост. Не лишним будет упомянуть и резолюцию «Отрицание холокоста», принятую Генеральной ассамблеей ООН 26 января 2007 года, в которой содержится заявление «о недопустимости пересмотра итогов Второй мировой войны и героизации фашизма». В тексте документа также подчёркивается, что неприемлемы «любые попытки героизации пособников фашизма, относится ли это к бывшим легионерам организации Waffen SS или другим коллаборационистам, уничтожившим сотни тысяч мирных жителей, военнопленных и узников "лагерей смерти"».

Вышесказанное позволяет понять основную интенцию единороссов, и это, пожалуй, главное. Если же говорить о деталях, то повод для многочисленных недоумений дал сам Шойгу, предложивший нелепую формулировку: ввести уголовную ответственность за «непризнание победы СССР в Великой Отечественной войне». Такая неясность в выражениях, конечно, немало говорит об уровне политической, да и юридической культуры в России. Тем не менее после данных пояснений намерение сторонников законопроекта в какой-то мере прояснилось. По словам самого Шойгу, главное – «сберечь наши святыни и не допустить, чтобы из фашистов делали героев, чтобы молодое поколение бравировало нацистской символикой». Речь, таким образом, идёт о недопущении сноса памятников советским солдатам, прославления коллаборационистов и использования нацистской символики.

Возражений на эту инициативу наших политиков можно привести массу, и многие из них уже прозвучали в ходе обсуждения, развернувшегося на страницах сайта «Русский мир».

Можно понять опасение одного из участников дискуссии, что вмешательство бюрократов в сферу исторической памяти не принесёт ничего, кроме вреда, тем более что традиция российской бюрократии достаточно вольно и расширительно толковать законы хорошо известна. Тем не менее возможности обсуждать эту тонкую материю на языке юристов всё же имеются. Ссылки на известные особенности нашей бюрократии вряд ли стоит признать плодотворным подходом, так как в данном случае подменяется предмет обсуждения. Кроме того, вряд ли этот подход прагматичен. В случае твёрдого намерения власти осуществить задуманное это было бы равносильно отказу от всякой дальнейшей дискуссии, а она необходима. Опасность попыток бюрократического регулирования исторической памяти через различные запреты и предписания действительно существует. А учитывая общий уровень развития российского чиновничьего класса, такое вмешательство нежелательно вдвойне. Впрочем, особенно опасаться наступления на свободу исторической мысли в нашей стране в современных условиях не стоит. Серьёзные ограничения свободы исследований возможны лишь в тоталитарных государствах, для чего в современной России ни у кого нет ни средств, ни желания. И тут принципиально важны конкретные формулировки закона. Если бы он и был сочинён, должны быть установлены предельно чёткие и достаточно узкие рамки для его применения. Именно эта юридическая точность должна стать гарантией от запрета на выражение личного мнения о той или иной исторической эпохе, в данном случае о борьбе советского народа против фашизма, пусть даже это будут книги наподобие нашумевшего в своё время «Ледокола» Виктора Суворова. В противном случае – и тут нельзя не согласиться с другим участником обсуждения – «запретные» мысли просто перейдут на полулегальное существование, что при современном уровне развития информационной сферы не сильно отличается от легального. Такой запрет, пожалуй, даже подтолкнёт к пересмотру истории в «антигосударственном» ключе.

Но если говорить о пропаганде фашизма и попытках реабилитации коллаборационистов, то такой закон имеет право на существование. При этом важно понимать, что в соседних государствах происходит прямое нападение на нашу историю. Не в том, конечно, смысле, что кто-то оспаривает победу Советского Союза в Великой Отечественной войне, а в том, что война советского народа фактически ставится на одну доску с войной самих фашистов против CCCP. И такой подход становится частью официальной идеологии. Отвечать на этот вызов следует на таком же – государственном – уровне, и закон может стать одной из мер противодействия со стороны России – вопрос, повторю, лишь в точности формулировок и правильной сфере его применения.

Претензии к авторам идеи этим рассуждением не исчерпываются. Неясно, например, как они представляют себе её реализацию, ведь речь, насколько можно понять, идёт о соседних государствах. Существует ли механизм для реализации такого закона? Ну, не будем же мы, в самом деле, арестовывать прибывающих к нам в составе делегаций официальных лиц из Латвии или с Украины? Даже запрет въезда на территорию нашей страны вряд ли станет действенной мерой. Для самой России может быть актуален лишь последний пункт – о нацистской символике, ведь борьбу против памятников советским солдатам или же за реабилитацию власовцев никто у нас не ведёт.

Каковы могут быть последствия принятия подобного закона? Весьма неоднозначными они могут быть, к примеру, в Прибалтике. Парадоксально, но в Латвии националисты принятию такого закона, наверное, даже обрадуются. Текст закона будут приводить как документальное подтверждение их излюбленного тезиса об имперской сущности российской внешней политики.

А как быть с переносом памятников? С одной стороны, любое государство, зная о принятом в России законе, вероятно, будет с ним считаться. Во всяком случае, именно на это, по-видимому, рассчитывал сам Сергей Шойгу. Однако не стоит переоценивать свои силы. И если в этом году марш легионеров в Риге был запрещён, то, скорее всего, это произошло под давлением более или менее сиюминутных обстоятельств: правительство боится провоцировать новые беспорядки на фоне отчаянной экономической ситуации в республике, и ссориться с Россией сейчас тоже не с руки. Но что будет, когда ситуация в Латвии улучшится?

Что если, как это было с Бронзовым солдатом в Таллине, памятник будут переносить (или даже сносить) под каким-либо бытовым предлогом, к примеру, по той причине, что он мешает движению? Что тогда делать России? Вмешиваться? Но на каком основании? Принятого в Российской Федерации закона? Но разве недостаточно для такого вмешательства самого факта недовольства русской общины?

Очевидно, что принятие закона о защите исторической памяти в некоторых случаях может сослужить плохую службу, лишив российский МИД возможности для маневра. Нужно ли это нам? На этот вопрос российским политикам следует ответить прежде, чем принимать подобный закон.

Отклонённое предложения Сергея Шойгу – не единственная подобная инициатива. В середине апреля в Госдуме пройдёт круглый стол, участники которого обсудят концепцию закона «О мерах Российской Федерации по противодействию реабилитации нацизма, нацистских преступников и их пособников в новых независимых государствах – бывших республиках Союза ССР». Среди полезных инициатив рабочей группы, занимающейся подготовкой законопроекта, – предложение об учреждении Антифашистской палаты как специального общественно-государственного органа для проведения публичных слушаний и выработки рекомендаций о применении норм нового закона. Пока это лишь проект, и, вероятно, он нуждается в открытом общественном обсуждении. В этом могут быть заинтересованы и сами инициаторы, хотя бы затем, чтобы их инициативу не постигла участь сумбурного предложения Сергея Кужугетовича.

Для этого, как представляется, нужен более взвешенный подход к самой идее наказания, устанавливаемого законом. И дело не только в его неотвратимости. Остаётся надеяться, что его авторы смогут верно различить, за что наказывать следует, а за что – бессмысленно. Если преследовать за героизацию коллаборационистов важно и нужно, то тему оскорбления исторической памяти или непризнания победы в Великой Отечественной войне лучше всё-таки оставить в покое. Просто потому, что Победу отнять нельзя, как нельзя её отрицанием оскорбить народ. А что нельзя отнять, нет смысла и защищать. Это сокровенное сознание, которое до сих пор объединяет всю нацию. Любые попытки исправить историю, навязать чужую волю могут лишь усилить это чувство сопричастности, сплотить народ, но никак не наоборот. Во всяком случае, это верно в современных условиях. Доказательство тому – вся наша история последних двадцати лет. И даже если верно, что тема Победы в войне выбрана властью как заменитель, пусть и временный, национальной идеологии, то не менее верно, что, по определению ещё одного участника дискуссии, этот великий миф жив до сих пор и не нуждается ни в каких дополнительных подпорках.