На Москву надвинулось «Евровидение», всё в Жар-птицах (напоминая предостережение Конька-Горбунка «много-много непокою принесёт оно с собою») и прочем псевдорусском декоре. Полуфиналы уже отшумели, потянув за собой неизбежные мелкие скандалы, включая битву за гей-парад и матюки проигравшего белорусского паренька. Милиционеров на улицах города больше, чем туристов, но и последние попадаются, несмотря на дожди, которые будто специально поджидали дни поп-торжеств. Солидные «Ведомости» ещё до начала конкурса не без ехидства написали, что московское шоу будет самым дорогим в истории – и заведомо убыточным. Но это никого особо не интересует – в субботу финал. Публика затаила дыхание и только проверяет деньги на мобильных, с которых можно голосовать.

При всём том сказать о «Евровидении» особенно нечего. Все его политические и общественные нюансы разобраны и выедены уже давно, а что осталось, дочистили год назад, в светлые дни триумфа Димы Билана. Да, этот конкурс – дешёвый способ национального самоутверждения. Но он остаётся таким уже сорок лет, к тому же мы в Восточной Европе просто ещё не наигрались. Да, это расточительство, а на дворе кризис. Но подписывались-то мы на «Евровидение» в тучные годы. Да, это просто растранжиривание государственных денег. Но, в конце концов, «все так делают». Экономия – не наше сильное место, да и деньги всё же не такие большие: вот будет Олимпиада в Сочи, тогда и будем плакать. Да, Жар-птицы – это слишком банально и даже пошловато, но об этом не стоит говорить, пока в центре Москвы стоят герои русских сказок в исполнении Зураба Церетели.

Интереснее всего «Евровидение» выглядит уже не как злободневная тема, а как психологический феномен. Ведь конкурс и всё, что с ним связано, представляют собой наглядное разоблачение фундаментального самообмана – роскошный и грандиозный пример того, как мы оцениваем произведения искусства по критериям, не имеющим к искусству отношения. Применять к «Евровидению» слово «искусство» даже и неловко, хоть формально все правильно, это ведь музыка, но от этого эффект только сильнее.

Проблема знакома каждому. «Все это читают – я это читать не буду». Или «Все смотрят этот фильм; интересно, что там». Разница между этими подходами, собственно, минимальна: в любом случае отношение определяется реакцией публики, а не достоинствами произведения. И наоборот, любой, кто увлекается музыкой, кино или другим видом искусства, сходу назовёт десяток групп лучше «Металлики» или пять режиссёров не хуже Спилберга, которые, однако, никому не известны. И как минимум в паре имён будет прав.

Идея оценивать произведение только по уровню его качества – утопия. Побочные соображения есть всегда, и имя им легион. Японский или финский рок может быть круче русского, но языковой барьер отпугивает промоутеров и публику, и наоборот, свои ситкомы популярнее западных, потому что хоть и китча больше, зато реалии роднее. Режиссёру-авангардисту нельзя давать бюджет в сто миллионов, потому что это будет 99 миллионов убытков – его и не выпускают в широкий прокат. Джоан Роулинг может быть лучшим детским писателем со времён Туве Янссон, но неловко ощущать себя в одном ряду с пищащими школьниками, и поэтому люди повзрослее поругивают «Гарри Поттера», не читая.

«Евровидение» в этом смысле словно специально создано, чтобы показать человеку тщету его устремлений, поскольку представляет собой идеальный вариант «супа из топора». В роли топора выступает музыка. Ведь всем давно известно, что больших поп-звёзд конкурс рождать принципиально не способен; единственное исключение – ABBA – подтверждает правило. Серьёзные музыканты туда тоже не ездят, а если и заскакивают, как Патрисия Каас или Zdob Si Zdub, то смотрятся или вяло, или не к месту. Но за конкурсом следят все, даже те, кто его ругает.

Интерес публики к «Евровидению» неподделен и неистощим. Слишком уж мощный коктейль даёт смешение патриотизма, спортивного азарта и пёстрого китча, от которого трудно оторвать взгляд, как от какой-нибудь индонезийской рептилии в зоопарке. Американцы называют это guilty pleasure (постыдное удовольствие). Впрочем, в рамках русской культуры это понятие вполне применимо, а возможно, приобретает дополнительный вес. А уж поскольку конкурс проходит в Москве, для россиян игнорировать его совсем невозможно, хотя, как уже было сказано, с точки зрения музыки событие это просто ничтожное.

Но, может, и не стоит этого стесняться. Да, 16-го может захотеться включить телевизор и посмотреть всех этих напомаженных ребят или хотя бы узнать, «ну кто выиграл-то?». Но будем честны с собой: мало у кого бывает идеальный вкус. Китч не зря массовое явление: тяга к чему-то простому, или чему-то популярному, или чему-то своему и близкому, или чему-то красочному и занимательному – вещь универсальная, равно присущая русским, британцам, филиппинцам и патагонцам. Так, может, не стоит отрицать её существование? Не проще ли её компенсировать, ведь у нас остаётся ещё 364 вечера в году, чтобы послушать Хиблу Герзмаву или Сергея Старостина? И если мы этого не делаем, здесь не виноват ни Эрнст, ни Европейский телевещательный союз.