Состояние русского языка волнует общество уже давно. С начала перестройки учёные единодушны в признании бурной динамики изменений, но в оценке этой динамики их мнения расходятся: одни называют её демократизацией, другие – вульгаризацией. Часть русистов обращает внимание на жаргонизацию, криминализацию русского языка, засилье англоамериканизмов, размывание литературной нормы и негативную роль СМИ, сокращение числа говорящих на русском языке, ухудшение качества владения языком и целый ряд других неблагоприятных явлений, вызывающих по меньшей мере озабоченность.

Их оппоненты, напротив, ссылаясь на исторические примеры, доказывают, что ничего особенного не происходит, что многие языки испытывают в своём развитии сильнейшие иноязычные влияния, «впитывают» многочисленные заимствования без вреда для своего здоровья, что изменения происходят лишь в речи, а система языка остаётся «незамутнённой», да и вообще язык – это лишь код, который не может быть оценён в категориях «хорошо» – «плохо»; он просто служит решению коммуникативных задач, то есть обеспечивает общение и понимание. Русский язык – язык могучий, имеющий множество сфер функционирования, поэтому ему всё нипочём.

Сегодня следует предложить иной ракурс обсуждения: анализ происходящих в мире процессов показывает, что дискуссию необходимо вывести на более масштабный уровень. Настало время обратиться к проблеме «Язык – общество – человек» и осмыслить её в новом ракурсе – глобализационном.

Сравнив осмысление глобализационных процессов в европейских языках и в русском, мы обнаружим, что германистика, романистика и другие языковедческие области накопили довольно значительный опыт описания проблемы, поскольку начали изучать её примерно десятилетием ранее. Следовательно, мы можем сегодня, анализируя результаты их наблюдений, увидеть, какое будущее может ожидать русский язык и с какими вызовами он столкнётся.

Виртуализация общества, скорость и глобализационная общность бытия воздействуют и на развитие языка – оно также ускоряется и унифицируется. Всё это ведёт и уже привело к появлению общих закономерностей в развитии языков и языковых контактов.

Глобальный английский

Английский завоевал статус общего языка (лингва франка) эры глобальных сетей, новой экономики и Интернета. В 90-е годы ХХ века и сегодня он доминирует в области политики, экономики, прессы, рекламы, радио, кино и развлекательной музыки, путешествий, безопасности, системы коммуникации, науки и образования. Около 80% коммерческих переговоров по всему миру ведутся на английском. Ещё десять-пятнадцать лет назад знание английского было необходимо на среднем и высшем уровне корпоративной иерархии, сегодня же его освоение требуется и в низовом звене.

В 60-е годы Европейская комиссия издавала 80% текстов на французском языке, к началу же третьего тысячелетия французские тексты составляли лишь около 40% – и эта доля продолжает снижаться, несмотря на все усилия французского правительства. Странам, вступившим в ЕС в рамках его расширения на восток, также приходится использовать английский язык для общения в международных органах.

«Крупные», «полнокровные» языки, то есть языки развитых стран, имеющие высокий коммуникативный статус (разработанный письменный стандарт, охват множества сфер жизни – от науки до судопроизводства, значительное количество говорящих), сокращаются. Подобно шагреневой коже, они съёживаются, уступая английскому целые области – науку, международную коммуникацию.

Воздействие английского выражается и в лавине заимствований: в европейской лингвистике уже зафиксированы Denglish (Germeng), Franglais, Spanglish – в некоторой степени ироничные названия национальных языков, отражающие влияние на них английского. Имеются данные и о различных видах китайского английского – Chinglish; есть основания говорить и о русском английском (Runglish).

Научный мир обсуждает сегодня вопрос: каковы результаты контакта английский – язык Х. Иногда, как в труде Д. Кристала, ответ заложен в самой постановке вопроса: «Погубит ли английский другие языки?»

Значительное число учёных описывает ситуацию при помощи пессимистических метафор: английский – язык-убийца, язык-тиранозавр; язык-кукушонок в гнезде языков и даже лингвистический геноцид, лингвистический империализм, преступления против человечности в области образования и т.д. Появился термин «неанглийские языки».

Существует и скрытое воздействие английского. Исследовательница Дебора Камерон отмечает: повсеместно происходит насаждение единых норм общения, жанров и стилей речи под предлогом того, что они дают максимальный «эффект» в коммуникации. На деле же насаждается не чужой язык, а чужой взгляд. Дело не в разнообразии языков, а в разнообразии и даже несоизмеримости воплощённых в них картин мира. Вот что необходимо устранить для «эффективности глобальной коммуникации». Как следствие, японским студентам рекомендуют научиться писать по-японски в соответствии с западными «логическими нормами», а японским бизнесменам советуют принять более прямой и неформальный стиль общения друг с другом. Так происходит превращение всякого языка в средство укоренения сходных ценностей и единомыслия, в средство формирования типовой социальной идентичности по образцу среднего класса белых жителей США. Язык становится «продуктом глобализации с местным колоритом».

Потеря мотивации

Сегодня английский практически вытеснил все языки из международной научной коммуникации. Вот график, составленный немецким исследователем Ульрихом Аммоном в 2010 году:

Здесь представлено количество публикаций на английском, русском, японском, французском и немецком языках с 1880 по 2005 год в области естественных наук (в скобках отметим рост публикаций на русском языке с начала 30-х годов по начало 70-х). Резкий рост публикаций на английском начался в 70-х годах. Как видим, уже в 2005 году более 90% публикаций в области естественных наук и математики англоязычны. Даже с учётом того, что иногда на английском публикуются только названия и аннотации, цифры впечатляют.

Сокращению языков способствует и образовательная политика. Многие университеты предлагают обучение на английском. Подобные программы ширятся; их цель – привлечение иностранных студентов и подготовка своих студентов и профессоров к глобализации. Одновременно они подрывают мотивацию к изучению родного языка, а так же, как считают некоторые учёные, меняют тип мышления.

Страдает и научная терминология. Все неанглоязычные учёные должны, если им дороги родные языки, пользоваться двойной терминологией – английской и национальной. Это заметно осложняет их деятельность и вряд ли продлится долго.

Ульрих Аммон настроен пессимистически: «Немецкий будет изучаться ровно столько времени, сколько он будет осознаваться как полезный и дающий преимущества… Сохранится ли потребность в изучении немецкого языка как иностранного, когда каждый немец или хотя бы каждый прилично образованный немец будет знать английский, или глобальный, язык?.. Ещё вопрос: к чему должно в итоге привести введение преподавания английского в начальной школе? Должен признаться, что не вижу света в конце туннеля, который может закончиться потерей международного статуса немецкого языка. У немецкоязычного сообщества нет иного выбора, ему приходится «своими руками» подрывать международный статус родного языка».

Аналогичная картина наблюдается и в других языках Европы. Например, российские научные блоги и сайты обнаруживают явное неудовольствие многих отечественных учёных – особенно молодых – по поводу того, что статьи им приходится писать на двух языках – на английском в международные журналы и на русском – в отечественные.

Образовательная политика государств имеет долгосрочные последствия для жизни и здоровья языков, а она практически во всех странах обнаруживает явный уклон в сторону английского. В 2000-е годы в Российской Федерации также наблюдается сокращение числа изучающих какой-либо неанглийский язык – как в школах, так и в вузах. А в 2007 году (кстати, объявленном Годом русского языка) в Москве была повышена зарплата учителям английского.

Не следует забывать и о том, что нередко молодые российские граждане получают образование за рубежом – полностью или частично. То есть на иностранном языке. Академическую мобильность и в целом цели Болонского процесса при всём к ним уважении также трудно назвать направленными на поддержание национальных языков в науке и образовании. Существует, наконец, взаимодействие между повседневным, литературным и научным языком. Если же язык уходит из сферы науки, обедняются и другие формы его существования.

Вторая зона вытеснения национальных языков и постепенно формирующегося англоязычия – международные отношения. Даже Германия – демографически и экономически доминирующая сила в Европе – обнаруживает прогрессирующую маргинализацию немецкого языка в науке, образовании, торговле, моде, молодёжной культуре и на «глобальном лингвистическом рынке». Французский язык защищён законом, но и его международная значимость снижается, не говоря уже об итальянском и других европейских языках.

Согласно политическим декларациям и документам, Европа заинтересована в поддержании и строгом соблюдении многоязычия. Формально все языки ЕС равноправны. На практике же – хотя бы по причинам финансового и технического характера – обеспечить равноправие нереально. В ЕС сложилась тенденция ограничиваться французским и английским, иногда к ним добавляется немецкий.

И это неудивительно, если учесть, что после 2007 года речь идёт о двадцати трёх языках ЕС. Напротив, ЕС вмешивается в языковую политику входящих в него государств. В 2002 году Европейская комиссия потребовала от Франции изменить закон о языке: французское законодательство, строго предписывавшее снабжать все продукты питания этикетками на французском, вступало в противоречие с законодательством Евросоюза. Многих граждан Франции возмутил этот факт. Организация D