EN
 / Главная / Публикации / Война, изменившая Восток. К 95-летию начала Первой мировой

Война, изменившая Восток. К 95-летию начала Первой мировой

03.08.2009

Первая мировая война началась 95 лет назад. Через пять лет будут, конечно же, отмечать столетний юбилей, хотя это событие такого рода, что праздновать особенно нечего. Но историки, несомненно, проведут конференции, политики же сошлются на уроки, которые все выучили и не собираются повторять. Если только будет до того. В нынешней ситуации пять лет – срок очень большой...

Впрочем, проблема ещё и в том, что точную дату начала войны назвать трудно. В неё все страны Европы втягивались постепенно. С чего всё началось? С выстрела в Сараево? С австрийского ультиматума Сербии? С русской мобилизации? С выступления Франции? Со вспышки военных действий на Балканах и в Бельгии?

Парадокс в том, что мир втягивался в войну постепенно, не осознавая в полной мере того, что происходит, сохраняя в течение некоторого времени уверенность в том, что катастрофу ещё можно остановить. Ведь смогли же предотвратить возникновение большой войны раньше, во время агадирского инцидента между немцами и французами в Марокко, и ещё ранее в Южной Африке, когда германские войска уже были погружены на корабли, чтобы идти на помощь бурам.

Западная Европа не знала больших войн с 1870 года. 44 года без войны – это много. Тем более что и войны середины XIX века были короткими. Они изменили политическую географию континента, но в гораздо меньшей степени его культуру и массовое сознание. Несомненно, общественное сознание менялось существенно, но под влиянием совершенно иных факторов. Для конца XIX века характерна вера в прогресс и постепенное торжество свободы, а поднимающиеся пролетарские партии ставят вопрос о социализме в повестку дня, увязывая его с завоеванием всеобщего избирательного права. Некоторые пророки, включая совсем уже старого Энгельса, предупреждают о приближающейся мировой войне, но эмоционально это не кажется убедительным, даже если ритуальные фразы об угрозе милитаризма произносятся всеми социал-демократическими вождями. Европа привыкла к миру.

На востоке континента психология совсем другая. Во-первых, Россия, Болгария, Турция и Сербия воюют с изрядной регулярностью. Во-вторых, здесь мир почти как война: то революционные выступления, то этнические и религиозные конфликты, то террористические акты, то правительственные репрессии. Западноевропейское благополучие не распространяется на большинство общества.

Однако война хоть и разразилась из-за восточноевропейского конфликта, вызвана была столкновением интересов на Западе. Старые империи – Британия и Франция –  сдерживают притязания поднимающейся Германии, французы мечтают вернуть Эльзас и Лотарингию, утерянные в 1870 году, конкуренция немецкой промышленности не даёт покоя английским предпринимателям. Здесь реальные интересы, а не националистические мечтания и фобии двигают народы к войне. И именно поэтому катастрофа принимает глобальные масштабы.

Последствия войны сказались на востоке и западе континента также по-разному. На Западе произошло перераспределение ресурсов, изменилось соотношение сил, но все нации и государства остались на своих местах: Германия, лишённая колоний, не перестала быть ведущей индустриальной страной; Британия, несмотря на усиление США, сохранила роль самой мощной державы в мире; Франция, отвоевав исторические провинции, осталась второстепенной империей.

Зато на Востоке полностью изменилась политическая карта: исчезли империи, изменили свой статус нации, возникли новые государства, а список взаимных политических обид между народами не только пополнился новыми фактами, но порой и вывернулся наизнанку.

Венгры из великой нации Центральной Европы превратились в маленький провинциальный народ, рассеянный в виде национальных меньшинств по нескольким ещё более провинциальным государствам. Чехи вернулись на сцену истории после четырёхсотлетнего перерыва, вытащив за собой словаков, для которых власть Праги вскоре окажется не менее обременительной, чем прежний контроль Вены и Будапешта. Румыния чуть было не вообразила себя великой державой со всеми вытекающими отсюда плачевными последствиями. На карту континента вернулись Польша и Литва, последняя, однако, не в виде обширной земли и части «Речи Посполитой обоих народов», но как скромное национальное государство. Восстановленная Польша пытается было решить дерзкую задачу, поставленную Юзефом Пилсудским, занять после краха Российской империи место России в Восточной Европе и стать центром притяжения для входивших в её состав невеликорусских земель. Неоднозначные результаты советско-польской войны подводят противоречивый итог под этими усилиями,  превращая Польшу не столько в аналог России, сколько просто в большое восточноевропейское государство, владеющее обширными землями, населённое национальными меньшинствами и имеющее территориальные проблемы почти со всеми своими соседями. Славянские земли бывшей Австро-Венгрии соединились с Сербией в утопическую Югославию. Эта идея славянской общности, зародившаяся среди национальных меньшинств всё той же Австрийской империи, обернулась попыткой воспроизвести австро-венгерский тип государства на основе сербохорватского объединения. Точно так же, как прежде в Австро-Венгрии, дуалистическая система государственных институтов дополнялась иерархией статуса «второстепенных» народов (начиная от словенцев, имевших формально равноправный, но фактически второстепенный статус, до албанцев, не имевших никакого статуса, поскольку они не являлись славянами и не вписывались в концепцию).

В Австро-Венгрии подобная система порождала почти перманентный политический кризис, который, однако, неизменно разрешался благодаря готовности к компромиссу бессменного на протяжении многих десятилетий императора Франца-Иосифа. К тому же в империи Габсбургов существовала относительно эффективная бюрократия. От немецкой она отличалась гораздо меньшим формализмом и жёсткостью, пруссаки даже считали австрийских чиновников легкомысленными и расслабленными (под влиянием славянского элемента), но австрийская бюрократическая модель, несмотря на все эти, казалось бы, слабости, была основана на чётком контроле результатов и отличном понимании, что нарушение второстепенных инструкций не освобождает от соблюдения ключевых законов и правил. Эта бюрократия была некоррумпированной и лояльной по отношению к государству. Ничего подобного югославское государство создать не смогло. Держава сербов, хорватов и словенцев, превратившаяся вскоре в Королевство Югославия, а затем ставшая под властью коммунистов федеративной республикой, так и оставалась живым противоречием, местом, порождавшим непрерывные конфликты, вспыхивавшие всякий раз, когда власть Белграда хоть слегка ослабевала. Исключением, конечно, было правление Иосипа Броз Тито, ставшего своего рода коммунистическим эквивалентом Франца-Иосифа, но сразу же после его смерти всё началось сначала, и очень быстро пришёл конец сначала федерализму, а потом и Югославии.

Потрясения, происходившие в Южной и Восточной Европе после Первой мировой войны, заставляют вспомнить рассуждения Маркса и Энгельса о «неисторических народах», которых позднейшая марксистская теория в целом немного стыдилась, воспринимая как пережиток гегелевской философии истории. Между тем события ХХ века трагическим образом подтвердили тезис «основоположников». Оценивая роль малых народов Австрийской империи в подавлении Венгерской революции 1848 года, основатели марксизма пришли к выводу о том, что запоздалая реализация национального проекта оборачивается социально-политической реакцией. Упрощённо говоря, мысль Маркса сводилась к тому, что создание национальных государств является прогрессивным и необходимым шагом для определённого  этапа истории. В этом контексте образование нации способствует социальному и культурному освобождению, развитию демократии, культуры и человеческого потенциала в рамках поднимающегося капитализма. Но это очень ограниченный исторический период, после которого на первый план выходят уже иные исторические задачи, связанные прежде всего с социальным освобождением. Народы, которые «не вписались» в этот исторический поворот, продолжают мечтать о создании собственной нации и государства, но осуществить эту мечту они могут лишь в рамках идеологической и политической «повестки дня», которая является, очевидно, отсталой по отношению к тем вопросам, которые стоят перед основными нациями Европы, вступившими в новый этап развития. Иными словами, эти национальные движения объективно становятся реакционными. В Восточной Европе Маркс считал чехов и поляков историческими нациями, тогда как словаки и хорваты попадали у него в категорию «неисторических народов». Увы, во время Второй мировой войны государственные проекты «национальной» самореализации «неисторических народов» сплошь оказались связанными с военно-политической стратегией гитлеровской Германии.

Однако проблема здесь, разумеется, не в самих народах, и даже не в идеологическом противоречии, которое безжалостно отметил Маркс, а в экономической и политической структуре восточноевропейских обществ, сложившейся по итогам Первой мировой войны.

Эта война, порождённая противоречиями Запада, запустила механизм долгосрочной самовоспроизводящейся катастрофы на востоке Европы. И дело не только в многочисленных этнических и религиозных конфликтах, которые были задавлены или формально урегулированы в рамках довоенных империй – Российской, Германской и Австро-Венгерской, а после краха этих империй вырвались наружу. Острота и драматизм восточноевропейской перманентной катастрофы, продолжавшейся на протяжении ХХ века и не завершившейся по сей день, связана, прежде всего, с тем местом, которое данный регион занимал в системе мирового капитализма и его позиции по отношению к основанной на этой системе культурно-цивилизационной иерархии «западного» мира. В качестве полупериферии Восточная Европа неизбежно порождала слабый капитализм с большими амбициями, неустойчивую демократию с рыхлым и нежизнеспособным гражданским обществом, на фоне однозначной и не оспариваемой ориентации на западные ценности, которые, однако, категорически невозможно было реализовать на практике.

Коммунистический эксперимент в качестве альтернативы подобному перманентному кризису был, таким образом, отнюдь не просто техническим результатом советской оккупации, точно так же как русская революция 1917 года была отнюдь не «случайным» следствием поражения в Первой мировой войне. И то и другое явилось закономерным следствием срыва буржуазного развития в странах европейской периферии. Либеральное государство в Восточной Европе либо не состоялось вовсе, либо потерпело крах ещё до того, как на эти территории пришли германские оккупанты, а потом советские «освободители». Версальский мир основывался на предположении о том, что осуществить либерально-национальный проект на востоке Европы можно так же, как и на Западе, – предположении, в реальность которого, впрочем, интеллектуалы и политики на Востоке верили куда больше, чем их западные коллеги и покровители. И именно крах либерально-национального проекта предопределил судьбу стран, составивших к 1947 году восточноевропейский «коммунистический блок». Траектория развития была предопределена, срыв буржуазной модернизации в рамках новых национальных государств был закономерен. А уж то, каким именно путём прорыл себе дорогу «крот истории», это другой вопрос...

Парадоксальным образом именно «коммунистическое» сорокалетие было временем относительной стабильности, модернизации и динамичного развития для восточноевропейских стран, в том числе, что особенно поразительно на фоне жёстко авторитарного правления, развития культурного и национального. Вышесказанное никоим образом не оправдывает ни сталинских репрессий, ни подавления гражданских свобод, ни  имевших место случаев религиозного и национального гнета (хотя его испытывали в основном этнические меньшинства «исторических наций» – венгры в Румынии и Словакии, немцы в Польше и Чехии, турки в Болгарии, поляки в Литве и т. д.). Просто для того, чтобы понять реальное положение дел, надо исходить из фактов. А факты таковы, что даже для Балтийских стран, где так много жалуются сегодня на оккупацию, коммунистический период был золотым веком национального развития.

Однако советская система, толчок к возникновению которой дала всё та же Первая мировая война, безвозвратно ушла в прошлое. Советский опыт может быть поводом для ностальгии, но не готовым ответом на вопросы XXI века. Возвращение в СССР или в «Восточный блок» сейчас не более реально, чем возвращение в Австро-Венгрию (хотя и держава Габсбургов с её своеобразной культурой и историей даёт великолепный и оправданный повод для ностальгии).

Крах советского эксперимента в исторической перспективе был так же закономерен, как и поражение прежних попыток буржуазной модернизации. После распада «Восточного блока» идеологический вакуум был заполнен мечтой о европейской интеграции, которая каким-то странным образом могла на первых порах сочетаться с ожившей идеей национальной государственности. Противоречие между этими двумя тенденциями становилось всё более очевидным. Однако очередной кризис капитализма, разразившийся в 2008 году, одновременно выявил серьёзные изъяны обоих проектов.

Сегодня Восточная Европа сидит у огромного разбитого корыта, подобно героине сказки Пушкина, познавшей мгновения славы лишь для того, чтобы вернуться в исходное непрезентабельное состояние. Разумеется, девяностолетний исторический путь не прошёл даром ни в материальном, ни в культурном отношении, однако «проект развития» надо начинать заново.

Кажется, что крот истории замер в очередном ожидании… Или, может быть, он уже прокладывает себе новый путь, только мы ещё не уловили его направления?

Рубрика:
Тема:
Метки:

Также по теме

Новые публикации

В Высшей школе экономики (ВШЭ) состоялась стратегическая сессия «Сотрудничество России и стран Африки в области высшего образования в меняющемся мире», в которой приняли участие министры высшего образования Республики Бурунди, Республики Мали, Республики Нигер и Гвинейской Республики.
Каналы о России глазами иностранцев множатся в интернете, собирая сотни тысяч подписчиков по всему миру. Видеоролики о российских городах, образе жизни, русской культуре и кухне смотрят и комментируют. Достаточно подписаться на двух-трёх таких блогеров, чтобы очень скоро понять, благодаря системе интернет-рекомендаций, как много молодых, образованных и любопытных иностранцев выбрали Россию для проживания.
Осенью 2023 года власти Латвии, которые уже давно пытаются выдавить русскоязычных жителей из страны, пригрозили, что заявления на выдачу вида на жительство россияне должны подать до 1 апреля 2024 года. После этой даты всех, у кого есть российский паспорт и кто не сделал этого, обещают депортировать из страны.
Российско-германское движение городов-партнёров не сведено на нет, хотя и сталкивается с серьёзными препятствиями, считает вице-президент общества «Россия – Германия», член правления Международной ассоциации «Породнённые города» Анатолий Блинов. Об этом он заявил в рамках российско-германского круглого стола, состоявшегося 26 марта 2024 г.
Школа в киргизской деревне Достук известна на всю округу благодаря российским учителям, которые в ней работают. Родители школьников из других посёлков нанимают автобус, чтобы их дети могли учиться у российских специалистов. Супруги Юсуповы из Башкирии преподают здесь географию и биологию.
Сегодня обратим внимание на правописание аббревиатур, связанных со словом министерство. Как правильно: минкульт или минкультуры? Минобороны заявил или заявило? С прописной или со строчной буквы нужно писать эти сокращения?
Цветаева