Когда-то в детстве профессор Мемориального университета Ньюфаундленда, почётный консул России Джон Стюарт Дюррант под впечатлением от телесериала о Второй мировой войне и полёта Юрия Гагарина нашёл в местной библиотеке устаревший учебник русской грамматики и стал самостоятельно изучать русский язык. Сегодня он уверен, что, отрицая ценность русской культуры, Запад обедняет себя.

– В одном из своих редких интервью вы произнесли удивительную фразу: «У России совершенно другой набор культурных хромосом, чем у стран Запада». Что вы понимаете под «другим набором хромосом»? В чём это проявляется?

– Да, вы совершенно правы, – я помню, как делал это заявление во время интервью в Москве. Журналист, канадец, не позволил мне объяснить, сразу предположив, что я пустился в какое-то напыщенное заявление в стиле Трофима Лысенко. Он, казалось, был убеждён, что я привожу грубый биологический аргумент об этнических генетических патрилинейных связях. Но, конечно, тот факт, что генетический код восточных славян отличается от такового у западноевропейских предков североамериканцев, – это не напыщенное заявление; это простая эмпирическая истина.

– Тогда что именно вы имели в виду?

– Я говорил метафорически, имея в виду не ДНК, а то, что я назвал «культурными хромосомами». Я имел в виду русскую культурную память – как она была обусловлена веками внутренних и внешних сил, которые уникальным образом сформировали культурную философию, мировоззрение и ценности России. Это, конечно, греховно широкие обобщения для любого учёного, но нельзя отрицать вес истории в формировании идентичности нации.

– Не могли бы вы подробнее рассказать об этих силах?

– Конечно. Внешние факторы наиболее очевидны: географическое положение России диктовало её судьбу на протяжении веков. Расположенная между Европой и Азией, она была полем битвы цивилизаций, впитывая влияния монгольского правления, византийского православия, западноевропейских идеалов просвещения и многого другого. Миграция, конфликты, дипломатия и торговля постоянно бросали вызов и изменяли русские культурные нормы. В этом смысле ни одна культура не статична; это диалог с историей.

Внутренне мы должны учитывать формирующую силу религии, не только в её догматическом смысле, но и как философскую основу. Русское православие с его акцентом на страдании, выносливости и духовной трансцендентности глубоко повлияло на национальную идентичность. Литература также – такие очевидные примеры, как Достоевский, Толстой – кодифицировала русский экзистенциализм, его уникальные мораль, представление о человеке и способ борьбы с судьбой. Эти «культурные хромосомы» передаются не через кровь, а через память, традицию и художественное выражение.

В наши дни, скажем так, «в современную эпоху», когда глобализация и средства массовой информации формируют молодёжную культуру, эта идентичность может быть легко разрушена. Глобализация, особенно на Западе, привела к размыванию культурной идентичности. Молодое поколение всё больше отрывается от традиций, которые когда-то формировали их родителей или бабушек и дедушек, заменяя унаследованные культурные ценности тем, что называется «популярной культурой» или, возможно, точнее, «антикультурой». Это сглаживание идентичности, гомогенизация. Сегодня говорить о «культурных хромосомах» может показаться антагонистичным, поскольку подразумевает сопротивление этому процессу.

Когда я много лет назад говорил о культурных хромосомах, я имел в виду «русскую культурную ДНК». Сложную сеть влияний – исторических, идеологических, художественных и философских, – которые формируют самопонимание человека и народа. Национальные мифы, герои, революции, войны – это генетические маркеры культуры. И, как и ДНК, они развиваются и мутируют, но не исчезают. Они остаются, тонко, но мощно, в языке, в литературе, в общем сознании народа.

Читайте также: Уильям Брумфилд: «Русские поразительно воспринимают искусство»

– Вы учились в МГУ им. М. В. Ломоносова – поддерживаете сегодня связь со своими однокурсниками? Какие воспоминания у вас остались о том времени?

– Да, я действительно провёл один год в МГУ, когда работал над докторской диссертацией в Школе славяноведения в Лондоне. Меня выбрали стажёром, и в 1977 – 78 гг. я жил в общежитии главного корпуса, в зоне «В». Это было время контрастов: с одной стороны, жёсткий идеологический контроль; с другой, – подъём художественного творчества и культурной жизни.  

Я помню величественные военные парады на Красной площади – грандиозное зрелище, демонстрирующее советскую мощь. Но не менее яркими были коммунальные квартиры, где люди делили не только быт, но и культуру: вечера с гитарами, книгами, поэтическими чтениями.

Тогда я побывал на концертах Гидона Кремера, и его исполнение поразило меня своей глубиной. В полутёмных квартирах и наших студенческих комнатах звучали стихи Цветаевой, Пастернака, Ахматовой, Мандельштама. Мне удалось купить редкие издания «Библиотеки поэта» в магазинах «Берёзка», только что вышедшие небольшими тиражами.

В ту пору студенты буквально цеплялись за роман Булгакова «Мастер и Маргарита», который наконец-то был официально издан. Имя Солженицына произносили шёпотом, а меланхоличные баллады Булата Окуджавы звучали чаще на «рёбрах», чем на пластинках фирмы «Мелодия». Позвольте, краткое отклонение от темы: слово «рёбра» не в моде теперь – это сленговое название кустарно издаваемых в СССР гибких пластинок, отпечатанных на старых рентгеновских снимках.

Мы с друзьями часто ходили в кино – в моде были фильмы Тарковского. Мне особенно запомнились «Калина красная» Шукшина, «В бой идут одни старики» Быкова, «Восхождение» – мощная военная драма о жертвенности и предательстве и «Аты-баты, шли солдаты» Леонида Быкова с песней Окуджавы «Бери шинель, пошли домой», полной горечи и тоски.

Но самым незабываемым событием для меня стали театральные постановки. Я сумел достать билет на спектакль «Мастер и Маргарита» Юрия Любимова и увидел легендарного Владимира Высоцкого в «Гамлете» на Таганке – это было электризующее зрелище.

– Вы много лет преподаёте русский язык и литературу в Мемориальном университете Ньюфаундленда. Как вы сами заинтересовались русским и почему стали его изучать?

– Иногда объяснить свои интересы просто, но моё увлечение Россией относится к более загадочной категории. Не было ни единого момента откровения, ни доброй Арины Родионовны, нашёптывающей народные сказки при свечах, ни русалки, завлекающей меня к неизбежной судьбе. Это был тихо разгоревшийся уголёк, и мне самому трудно сказать, когда именно он начал тлеть.

Психологи утверждают, что направление жизни мальчика формируется ещё в подростковом возрасте до осознанных решений. Мне было около десяти лет, я рос в тени Холодной войны. В моём лицее регулярно проводились учения по гражданской обороне: мы прятались под парты, репетируя войну, которая, к счастью, так и не случилась. Но я не боялся – я был заинтригован. Даже тогда я инстинктивно чувствовал: невидимые битвы идут где-то за горизонтом, даже если я ещё не понимал их сути.

Возможно, это была сама идея России, страны противоречий – страдания и стойкости, угнетения и безграничного творчества. Но что действительно оставило след в моей душе, так это телесериал о Второй мировой войне. Моя сестра позже рассказывала, как я, раскрыв глаза, не отрывался от экрана. Я не понимал всех деталей, но чувствовал тяжесть происходящего: блокада Ленинграда, битва за Москву, арктические конвои, преодолевающие льды.

А потом была космическая гонка. Юрий Гагарин совершил свой исторический полёт, когда мне было десять лет, и это было чем-то большим, чем просто новость. Когда он погиб, я уже начал учить русский язык самостоятельно. Я воспринял это как личную утрату, как будто потерял героя детства. Я даже написал стихотворение о нём и отправил в советское посольство в Оттаве. Некоторое время спустя пришла посылка – «бандероль», как её называли, – полная плакатов Москвы, Ленинграда, Кремля, собора Василия Блаженного.

Читайте также: Знай наших! Юрий Гагарин – покоривший небо и целый мир

К тому времени, как я стал подростком, любопытство переросло в судьбу. Я пошёл в публичную библиотеку, нашёл устаревший учебник русской грамматики и начал учить язык в одиночку, без руководства и наставников.

Этот ранний импульс привёл меня к русской литературе, к её загадочной душе. Он привёл меня к завораживающей музыке Чайковского, стихам Пастернака, к экзистенциальным поискам Достоевского.

Что именно меня так притягивало? Трудно сказать. Этот интерес не поддаётся простому объяснению. Скорее, это нечто прочувствованное, а не обоснованное, нечто, что зовёт издалека и при этом кажется странно родным.

Читайте также: «Достоевский актуален, потому что он знает о нас больше, чем мы о нём» 

– Сегодняшние ваши студенты – какая у них мотивация изучать русский язык и литературу? Чем их это привлекает?

– Скажу честно, мотивация изменилась с 1982, когда началась моя научная карьера. Русский язык и литература всё больше утрачивают свою интеллектуальную притягательность. Когда-то их изучали ради глубокого понимания человеческой природы, ради ответов на вечные вопросы, которые ставили Толстой, Достоевский, Чехов, Бахтин. Сегодня же интерес к русскому зачастую продиктован не любовью к литературе, а политическими и стратегическими причинами. Политическая напряжённость теперь затмевает его художественное и философское наследие.

Читайте также: Рубен Флорес: Лучше, когда с человеком другой культуры ты говоришь сам

– Вы хотите сказать, что изучение языка стало скорее инструментом, чем поиском смысла?   

– Временами кажется, что мы вновь оказались в эпохе холодной войны. Русский язык изучают не ради красоты прозы, так сказать, а ради геополитики. Международные конфликты возродили интерес к русскому языку по политическим причинам, однако этот прагматичный фокус мало что делает для сохранения его интеллектуального и культурного богатства. Университеты больше ориентированы на полезность, на диплом, который быстро окупится. А что остаётся литературе? Между тем, гуманитарные науки, включая русистику, всё чаще отвергаются как непрактичные.

Когда-то, не так давно, изучение иностранного языка, культуры, литературы было душой академии, зеркалом, в котором человечество видело своё собственное отражение. Теперь оно увядает под тяжестью прагматизма. К сожалению, студенты сейчас выбирают специальности, которые сулят финансовый успех. Теперь, в 2025 году, господствует утилитарный подход. В эпоху, опьянённую деньгами, скоростью и полезностью, студенты отказываются от поэзии ради прибыли, от философии ради программирования, от романов ради цифр. Жажда смысла затмевается гонкой за богатством, поскольку университеты штампуют специалистов, а не мыслителей. Цифровой мир фрагментирует внимание, оставляя мало места для размышлений.

– А что насчёт самого русского языка?

– Что касается изучения русского языка: студенты всё чаще пренебрегают иностранными языками, полагая, что в глобализированном мире достаточно одного английского. А ведь русский – язык непростой: его грамматика требует дисциплины, памяти, умения работать с языковыми конструкциями. Но если у человека нет крепкой базы в родном языке, ему сложно постичь тонкости другого.

– То есть, вы видите в этом общую проблему?

– Да, это глобальный вопрос. По мере того, как изучение языка приходит в упадок, снижается и способность критически мыслить и взаимодействовать с различными культурами. Результатом является мир, в котором глубина и языковое богатство уступают место удобству и поверхностности. По мере того, как студенты отходят от литературы, страдает сам язык. Когда-то выразительный и точный, теперь он сводится к наполнителям, клише и поверхностности. Без взаимодействия с великой прозой молодые люди теряют не только слова, но и способность глубоко мыслить. Остаётся вопрос: пожалеет ли общество об этом интеллектуальном упадке, пока не стало слишком поздно?

Возможно, я совершаю академический грех, рассуждая в широких обобщениях. Но тенденции, которые я наблюдаю на протяжении своей карьеры, тревожны. Интерес к гуманитарным наукам падает, а литература и язык уступают место утилитарным дисциплинам. Студенты всё чаще рассматривают образование как инвестицию с быстрым возвратом, а не как путь к интеллектуальному развитию.

Технологии и социальные сети фрагментируют внимание, лишая молодёжь способности к глубокому чтению и размышлению. Русский язык, со всей его сложностью и красотой, становится жертвой этой тенденции: без терпения и дисциплины его трудно освоить. В результате мы теряем не просто знания, а саму культуру вдумчивого мышления. Возможно, я сгущаю краски, но мне очевидно, что эти тенденции продолжатся.

– Вы являетесь автором многочисленных книг и статей о русской литературе. На ваш взгляд, интерес к этой теме сохраняется в западном мире?

– Западное восприятие русской литературы переживает беспрецедентный кризис, вызванный сегодняшними геополитическими потрясениями. Когда-то почитаемая как неиссякаемый источник интеллектуального и художественного вдохновения, сегодня она всё чаще сталкивается с подозрением и отторжением. Те, кто прежде восхищался экзистенциальной глубиной Достоевского или моральным величием Толстого, теперь задаются вопросом, не запятнаны ли их произведения современными событиями.

Михаил Ефимович Швыдкой, бывший министр культуры РФ, недавно предупредил, что даже гуманистические ценности русской классики, некогда считавшиеся универсальными, подвергаются сомнению, а национальная принадлежность великих русских писателей начинает оспариваться. Это разительно контрастирует с традицией западного литературоведения XX века, которое рассматривало русскую литературу как уникальный философский поиск. Вирджиния Вульф в своей статье “The Russian Point of View” передала эту суть, назвав творчество Достоевского «веществом души».

Та же загадочная, бесконечно глубокая русская душа вдохновляла многих зарубежных интерпретаторов, например Эдмунда Уилсона (“The Finland Station”); Исайю Берлина (“The Hedgehog and the Fox, Russian Thinkers”). Превращение великой литературной традиции в инструмент политической риторики – тревожный симптом современности.

Русская культура, как и всякое подлинное искусство, не принадлежит одному времени или режиму. Отрицая её ценность, мир обедняет самого себя, разрывая уникальную нить в великом полотне человеческой мысли.

– С 2008 года вы являетесь почётным консулом России в Сент-Джонсе. Какие вопросы приходилось вам решать на этом посту?

– В 2008 году я был назначен почётным консулом Российской Федерации в Сент-Джонсе (Ньюфаундленд, Канада). Как гражданин Канады, имеющий тесные связи с Россией, я считаю своей обязанностью способствовать развитию культурных, экономических и дипломатических отношений между нашими странами. Хотя мой статус отличается от карьерных дипломатов, я надеюсь, что моя деятельность помогает укреплять эти важные мосты.

За последние 17 лет моя работа была полна неожиданных событий и удивительных встреч. Ньюфаундленд – особенное место: его уникальная география, своеобразный уклад жизни и исторические связи с Россией часто напоминают мне слова товарища Сухова: «Восток – дело тонкое». Быть почётным консулом в столь удалённой части Канады – это, прежде всего, ответственность за представительство и дипломатическое присутствие там, где оно особенно необходимо.

Иногда я невольно провожу параллели с романом Грэма Грина «The Honorary Consul». Хотя мой опыт и обстоятельства далеки от приключений главного героя, нас объединяет одно: непредсказуемые ситуации, неожиданные вызовы и знакомства с выдающимися людьми.

Что касается самых памятных моментов за последние 17 лет службы... Их слишком много, чтобы перечислить все. Одним из самых значимых аспектов моей работы стало переосмысление глубоких, но часто недооцениваемых исторических связей между Ньюфаундлендом и Россией. Один из ярких примеров – Арктические конвои Второй мировой войны. Советско-американское соглашение о ленд-лизе обеспечивало поставки военной техники и продовольствия через Атлантику в Мурманск, а Сент-Джонс был одной из ключевых точек отправления. Многие жители Ньюфаундленда участвовали в этих легендарных миссиях, включая печально известный PQ-17, увековеченный в произведении Валентина Пикуля.

Читайте также: «Выныривают из облаков, а там гора». Как искали самолёты, погибшие на воздушной трассе Алсиб в годы войны

В 2014 году в соответствии с Указом Президента России № 131 ветераны Арктических конвоев были награждены медалью Ушакова за доблесть. Посольство России поручило мне найти и связаться с выжившими канадскими ветеранами в Атлантической Канаде. В ходе тщательной работы нам удалось установить 24 ветерана, причём один из них официально считался погибшим. В октябре 2015 года в резиденции вице-губернатора Ньюфаундленда и Лабрадора прошла торжественная церемония награждения, где посол России Александр Дарчиев вручил ветеранам эти заслуженные награды.

Говоря о ветеранах конвоев, я мог бы также отметить, что парусник «Крузенштерн» трижды посещал Сент-Джонс. В ходе этих визитов 200 российских офицеров и кадетов встречались с канадскими ветеранами, посещали их семьи, а также известных жителей Ньюфаундленда. Это был яркий и значимый пример эффективности мягкой дипломатии.

Помимо участия в официальных церемониях, приёмах и работы с делегациями, за годы моей консульской службы накопилось множество ярких воспоминаний. Как приятных, так и печальных, а порой и по-настоящему трагических.

Приходилось сталкиваться с экстренными медицинскими ситуациями, случаями тяжёлых ранений моряков, а также с трагической гибелью членов экипажей рыболовецких Мурманского рыболовного флота и научно-исследовательских судов. Эти суда регулярно заходили в порт Сент-Джонса для пополнения запасов топлива и продовольствия, и, к сожалению, не все рейсы завершались благополучно.

Однако, чтобы не складывалось впечатление, что жизнь состоит лишь из приятных моментов, поделюсь и печальной новостью. Два дня назад, во вторник утром, я получил известие о том, что русский моряк был объявлен «пропавшим в море» – его смыло за борт с грузового судна к северо-востоку от Сент-Джонса. В поисковой операции участвовали несколько спасательных судов и самолётов, но, к сожалению, следов пропавшего моряка обнаружено не было.

Эти моменты становятся наглядным напоминанием о человеческом измерении дипломатии и о той ответственности, которая неизменно сопровождает эту роль.