Когда 6 июня 1961 года в Москве на Пречистенке (тогда ещё Кропоткинской) открылся музей не имени, а просто Александра Сергеевича Пушкина, большого энтузиазма у тогдашней музейной общественности это не вызвало. Да, воздавали должное напору и энтузиазму великого подвижника Александра Крейна. Но добавляли при этом, что все пушкинские реликвии первого ряда давно «расписаны» по другим, совсем не московским музеям.

Вышло, однако же, так, что ещё на памяти практически одного поколения музей, расположившийся в стильном и «породистом» классическом особняке Хрущёвых—Селезнёвых, превратился в музей не только самого Пушкина и пушкинской эпохи (в том смысле, в котором о ней писала Ахматова), но и в европейского класса исследовательский и литературный центр.

Где можно открыть, к примеру, очень содержательную, но вместе академичную и строгую фотовыставку, посвящённую великому немецкому писателю Томасу Манну, закрывшую Год немецкого языка и литературы в России. И где можно провести презентацию сборника стихов поэтов Донбасса, возложивших в Пушкинский день цветы к памятнику поэта.

Единое читающее пространство

А можно устроить и такое, что ещё даже лет пятнадцать-двадцать назад в стенах столь серьёзного музея было просто немыслимо. Представьте, например, выставку под названием «Россия читающая»... ну, скажем, в позднесоветские годы — уж точно это было бы до оскомины скучное, хотя и приправленное непременными ссылками на «самую читающую в миру страну».

Сегодня же – другие музеи. Другие экскурсоводы. Другие организаторы выставок. А главное — совсем иные читатели, которые от любой дидактичности и навязчивости априори бегут, как чёрт от ладана.

Конечно, есть темы, напрашивающиеся сами собой — например, о русском бестселлере: от «Похождений Телемака» Фенелона — через века, перевороты, революции, оттепели и перестройки – до «Дня опричника» Сорокина.

А вот тема неожиданная — каков был круг чтения русских... литературных героев? Ну, пушкинская Татьяна со своим Ричардосном и прочими — понятно. Полувека не прошло — и вот строгий Базаров готов предложить провинциальному помещику Кирсанову взамен «нашего всего» («Третьего дни гляжу, а он Пушкина читает!») «бюхнерово «Stoff und Kraft»».

«Женька Онегин»

По соседству — уголок школьного класса былых времён. С партами при откидных крышках и ранцами, пеналами и обгрызенными карандашами, обложками букварей разных эпох и вполне современным классным журналом, с доской — на ней не слишком традиционные отзывы о некоторых литературных героях и их творцах... Вроде таких: «Я — Бирюк!» (привет Тургеневу — авт.). «Пушкин тайно влюблён в Татьяну», «Катерина слишком неземная, Варвара лучше». И прочее в том же роде — о «Женьке Онегине» и других.

И журнал — для тебя, а не для занудного классного руководителя. Бери ручку, отвечай на такого роды вопросы журнала: «Словами какими литературного произведения Вы объяснялись в любви своей первой подруге?», «На какого литературного героя Вы старались быть похожим в общении со своими друзьями?», «Какую книгу, которой Вы зачитались, учитель отобрал у вас во время урока?» И прочее в том же роде.

Есть и подачи тем вполне привычные. Как эволюция русского толстого журнала — от альманахов пушкинской поры до миллионных тиражей «Нового мира» и «Знамени» перестроечной поры. Как книга в экстремальных обстоятельствах, читай: на зоне. Весьма красноречив орфографический справочник с вырезанной — для колоды карт — серединой. Ну, и куда же без запрещённой литературы? Самиздат с правкой авторов — Ахматовой («Поэма без героя»), Галича — здорово и очень красноречиво. Но политикой ли единой были живы советские запреты?

Опять вспомним Пушкина: «Когда же разрешат свободу нам тисненья, Что завтра выйдет в свет? Баркова сочиненья!». Список можно и должно продолжать. Но эта часть литературного спектра на выставке отсутствует вообще. Как будто её не было. А как же усердно переписывавшаяся от руки, перепечатывавшаяся на тех же машинках пушкинская же «Тень Баркова»?

Соседнее, совсем отдельное пространство — фронт. Точнее, фронты — 1812-го, Первой мировой, Великой Отечественной. Тут любопытна самостоятельная, фронтовая, судьба некоторых литературных героев. Василия Тёркина, например. На листовках с его изображениями — сюжеты, не только иллюстрирующие, но и развивающие сюжеты Твардовского. Тут же — «солдатские», дешёвые, легко помещающиеся в вещмешках издания русских классиков — стоит подумать о том, что многие меняли их на знаменитые фронтовые «сто грамм»....

Как играть в «чепуху» и в «балду»?

И наконец – самое большое экспозиционное пространство, назовём его «Литература и общество». Помимо сюжетов традиционных (аудио- и кинозаписей выступлений корифеев литературы), есть тут и уголок под названием «Среда чтения». Иными словами, не что читаем, а где читаем.

В электричке — присаживайтесь на знакомую за много десятилетий деревянную лавочку. Или на диваны вагонов метро — сколько миллионов книг прочитано на них? Но опять-таки авторы выставки — как будто они никогда не были детьми! — словно не знают того, что самое сладкое, самое блаженное чтение бывало, например, с фонариком под одеялом. Или, простите, в туалете...

Самое больше пространство отведено детям. Здесь – море интерактива, мир самых разнообразных игр. Можно написать на песке письмо пиратам-единомышленникам и нарисовать карту, на которой указано место закопанного клада. Можно самому построить что-то на спине «чуда-юда рыбы кита» — читайте «Конька-Горбунка». Или, если устал, за столом, за листком бумаги можно сыграть в одну из почти забытых «тихих» игр. Ну, кто сейчас помнит, как играть в «чепуху», в «балду», в «контракт», в «буриме»? Есть, между прочим, и новое поколение таких игр — скажем, игры в «дитлоид» (название произошло от английской аббревиатуры знаменитой повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича») или в «бескрылку».

А чтобы взрослые не расслаблялись, их, как в детстве, отправляют в «чёрную-чёрную комнату с чёрными-чёрными стенами». На которых белым-белым мелом написаны очень разные вопросы («Какую книгу вам запрещали читать, кто и почему?», «Кто написал стихотворение «Вот моя деревня...?» «Какая книга произвела на вас наибольшее «гастрономическое» впечатление?» и т. п.), на которые предлагается дать ответы при помощи того же мела. Ответы тщательно фиксируются — вот вам и социология чтения в ненавязчивой форме.

Но всё это — зримый, осязаемый ряд выставки. Но есть и незримый, хотя и в полной мере ощущаемый. Это – немой вопрос: «А что дальше?».

Как раз под открытие выставки подоспели опросы ВЦИОМа о падении интереса к «бумажной книге» (за последние годы — с 67% до 42%). При этом никаких электронных книг и пресловутых гаджетов на выставке, понятно, нет. Как нет и ответа на вопрос...