Патриарх Гермоген известен преимущественно как автор пламенных патриотических посланий, сыгравший важную роль в создании первого антипольского ополчения. Но эти грамоты были написаны позже, когда трон пустовал, а в Москве стоял польский гарнизон, полностью контролировавший марионеточное боярское правительство, в этой же статье речь пойдёт о первых годах патриаршества Гермогена, когда после свержения Лжедмитрия царём стал Василий Шуйский.

Решая, кому быть патриархом вместо сведённого с патриаршего престола Игнатия, Шуйский далеко не сразу остановился на кандидатуре казанского епископа Гермогена. Первоначально основным претендентом считался митрополит Ростовский Филарет. Он даже успел выехать в Углич, дабы доставить в Москву останки царевича Дмитрия, однако затем Василий Иванович передумал, вероятно, вспомнив о том, что, когда Филарета ещё звали Фёдором Романовым, он считался одним из главных претендентов на опустевший трон Рюриковичей.

Трудно сказать, почему выбор царя в конечном итоге остановился на Гермогене. Возможно, свою роль сыграла непримиримая позиция, занятая казанским епископом во время бракосочетания Лжедмитрия, когда тот решительнее других настаивал на непременном перекрещивании Марины Мнишек. Но, скорее всего, выбор Шуйского был связан в первую очередь с политическим мировоззрением Гермогена, для которого любой законный русский царь был «воистину свят и праведен». Венчавшись на царство, Шуйский мог быть абсолютно убеждён, что какие бы разногласия ни разделяли их отныне с Гермогеном, тот буквально положит душу свою для защиты его престола.

Как показали дальнейшие события, Василий Иванович не ошибся в своём выборе. С первых же дней своего патриаршества Гермоген стал его верным соратником в борьбе как с внутренними, так и внешними врагами.

А врагов у царя Василия хватало. Над Россией по-прежнему витал призрак самозванчества. Не только в провинции, но даже и в Москве многие отказывались верить, что «царевич Дмитрий» погиб во время переворота. Многих не могла убедить даже торжественная канонизация Дмитрия Угличского, спешно предпринятая Шуйским вскоре после восшествия на престол. Народ слишком хорошо помнил, как тот же Шуйский сначала заявлял, что царевич погиб в Угличе, а затем отказался от своих слов, признав в самозванце сына Грозного.

Летом 1606 года в южных городах вновь начались волнения. Во главе восставших встал бывший боевой холоп князя Телятевского Иван Болотников, действовавший от имени «царевича Дмитрия», который якобы смог бежать из Москвы в Польшу.

Против мятежников были посланы правительственные войска. Одновременно Гермоген попытался остановить гражданскую войну своим пастырским словом. В восставшие города был направлен митрополит Крутицкий Пафнутий в сопровождении большого количества священнослужителей, однако мятежники отказались их принять. Посланные патриархом священники оказались бессильны даже в царском войске, отступавшем и разбегавшемся под ударами отрядов Болотникова. Вскоре болотниковцы подошли к столице и приступили к осаде города.

Москву наводнили подмётные листы, призывавшие жителей переходить на сторону «природного государя». Дабы противодействовать этой агитации, 14 октября 1606 года Гермоген призвал москвичей в Успенский собор, где объявил о бывшем ему видении, в котором разгневанный Бог предавал город «кровоядцам и немилостивым разбойникам». По словам патриарха, это наказание непременно постигнет москвичей в случае измены царю Василию, поскольку его враги «отступили от Бога и от православной веры и повинулись Сатане», неся стране «конечную беду, и срам, и погибель».

Наступление Болотникова на Москву было отбито, но восстание не утихало. Тогда Гермоген принял решение предать анафеме Болотникова и его главных соумышленников.

Патриарх активно помогал Шуйскому не только словом, но и делом. Царь постоянно испытывал острую нехватку средств, и Гермоген регулярно одалживал ему значительные суммы. Крупные займы царю предоставили и русские монастыри – Иосифо-Волоколамский, Троице-Сергиев и другие.

В 1607 году восстание Болотникова было наконец-то подавлено, но к прекращению Смуты это не привело. Летом 1607 года в Литве явился новый самозванец – Лжедмитрий II. Его войска вторглись в Россию и после ряда побед к лету 1608 года уже стояли в Тушино, в нескольких верстах от столицы. На сторону Лжедмитрия перешли многие русские города, в Тушино была создана альтернативная Боярская дума, и даже появился свой патриарх – им стал оказавшийся в плену у тушинцев митрополит Филарет Романов.

В этой ситуации даже те, кто сохранил верность царю Василию, предпочитали не складывать все яйца в одну корзину. Некоторые семьи посылали часть мужчин в Москву, а часть в Тушино. Многие, получившие презрительное прозвище «перелёты», многократно переходили от Шуйского к Лжедмитрию и обратно в зависимости от того, кто сулил большую награду.

В этой обстановке всеобщей шаткости патриарх Гермоген стоял за царя, «как крепкий адамант». В своих многочисленных грамотах и речах он беспрерывно призывал россиян хранить верность законному царю и гневно клеймил тушинцев, предавших, по его словам, не только государя, но и православную веру. «Думали они, – писал Гермоген, – что на царя восстали, а то забыли, что царь Божьим изволением, а не собой принял царство, и не вспомнили Писание, что всякая власть от Бога даётся, и то забыли, что им, государём, Бог врага своего, а нашего губителя и иноческого чина поругателя (то есть Лжедмитрия I. – Е. Л.) истребил и веру нашу христианскую им, государём, вновь утвердил, и всех нас, православных христиан, от погибели к жизни привёл. И если бы попустил им Бог сделать по их злому желанию, конечно бы, вскоре в попрании была христианская вера и православные христиане Московского царства были в разорении, как и прочие грады!» «Видите ведь, – продолжал патриарх, – Отечество своё чуждыми расхищаемо и разоряемо, и святые иконы и церкви обруганы, и невинных кровь проливаема, что вопиет к Богу, как (кровь) праведного Авеля, прося отмщения. Вспомните, на кого поднимаете оружие, не на Бога ли, сотворившего нас, не на жребий ли Пречистой Богородицы и великих чудотворцев, не на своих ли единокровных братьев? Не своё ли Отечество разоряете, которому иноплеменных многие орды дивились – ныне же вами поругаемо и попираемо».

В какой-то момент могло показаться, что счастье наконец-то улыбнулось царю Василию. Шведско-новгородское войско Скопина-Шуйского и Делагарди нанесло тушинцам ряд чувствительных поражений и в марте 1610 года триумфально вошло в Москву. Однако вскоре Михаил Скопин-Шуйский скоропостижно скончался. Многие обвиняли в этой смерти царя Василия, подозревая, что он приказал отравить удачливого и любимого московской чернью полководца. А уже летом, 24 июня, царское войско было разгромлено поляками близ села Клушино. После этого в Москве решили сменить царя-неудачника. 17 июля 1610 года частью боярства и столичного и провинциального дворянства Василий Иванович был свергнут с престола.

Патриарх Гермоген оказался едва ли не единственным, кто до последнего стоял за царя Василия. Когда вооружённая толпа во главе с Захарием Ляпуновым, князем Фёдором Мерином-Волконским и другими известными воеводами явилась к патриарху с требованием «ссадить» царя Василия, Гермоген отказался, однако призыв патриарха не изменять законному государю остался гласом вопиющего в пустыне.

Дабы окончательно устранить Шуйского с политической арены, мятежники решили постричь бывшего царя в монахи. Шуйский пытался сопротивляться, отказавшись произнести монашеские обеты. Однако мятежников это не смутило – вместо бывшего царя обеты произнёс некий князь Тюфякин. Гермоген отказался признать законность этого действа, продолжая считать царём Василия, а монахом объявил самого Тюфякина. Однако политической судьбы Шуйского это уже изменить не могло.

Гермоген стал последним патриархом Смутного времени. Его преемник, Филарет Романов, был избран уже после перемирия с поляками и прекращения многолетней гражданской войны.

Эпоха Смуты была временем всеобщей шаткости и измены в Московском государстве. С беспримерной лёгкостью нарушались клятвы, присяги и крестные целования. Целые волости и города в одночасье перекидывались из одного лагеря в другой. В этой обстановке всеобщей неверности московские патриархи оставались едва ли не единственными, кто до конца хранил верность своему государю.

Иов, Игнатий и Гермоген были очень разными людьми, с разными политическими и даже религиозными симпатиями. Однако каждый из них показал в годы Смуты пример беспредельной преданности русскому престолу.