«Родиться на свет – самая простая штука, но прожить на свете – это уже очень мудрено, огромное большинство органических существ вступает в мир, как в громадную кухню, где повара ежеминутно рубят, потрошат, варят и поджаривают друг друга; попавши в такое странное общество, иное существо прямо из утробы матери переходит в какой-нибудь котёл и поглощается одним из поваров; но не успел ещё повар проглотить свой обед, как он уже сам, с недожёванным куском во рту, сидит в котле и обнаруживает чисто пассивные достоинства, свойственные хорошей котлете», – так излагал Дмитрий Писарев дарвиновскую идею естественного отбора и борьбы за существование в очерке «Борьба за жизнь». 

Дарвин, двухсотлетие которого отмечалось вчера во всём мире, опубликовал свою знаменитую книгу «Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» в 1859 году, её русский перевод вышел в 1864.

В России, в отличие, скажем, от Германии или Франции, где к книге англичанина отнеслись поначалу настороженно, эволюционная теория в очень короткий срок стала необыкновенно популярна. Причиной тому была не какая-то особая проницательность русских учёных, хотя в научных кругах к теории Дарвина отнеслись достаточно благожелательно. Распространение дарвинизма в России удачно совпало с подъёмом общественного движения в 60-е годы. Бунт против традиционных общественных, государственных и культурных устоев в России был особенно безудержным. И русские нигилисты во главе с ведущим публицистом того времени Дмитрием Писаревым объявили Дарвина гениальным мыслителем, безоговорочно приняв его теорию. Вообще, то время было эпохой культа науки, в развитии и достижениях которой видели возможность обеспечить дальнейший и всеобщий прогресс человечества. Особую миссию дарвиновской теории видели в том, что она позволяла объяснить эволюцию живой природы, процесс создания новых видов чисто материалистически, согласно природным законам и не требовала, таким образом, вмешательства Бога. В самом деле, если на вопрос, как возникает новый вид, можно ответить: путём накопления и закрепления случайных изменений, то места божественному вмешательству совсем не остаётся. Именно поэтому эволюционная теория практически сразу выходит за собственно научные рамки, превратившись из теории в учение, объясняющее законы эволюции не только природы, но и человеческого общества. Такое отношение, разумеется, не было привилегией исключительно России. Вера в прогресс и рациональные основания жизни становилась повсеместной. В конце концов, социал-дарвинизм возник не у нас, и мысль о том, что из двух существ выживает наиболее энергичное («выживает сильнейший») в наиболее чистом виде была сформулирована ещё одним англичанином – Гербертом Спенсером.

Особенностью России были не идеи, а люди, которые ими вдохновлялись. Как писал один из известных сотрудников «Русского слова», главного рупора нигилистов, Варфоломей Зайцев, «мы были глубоко убеждены в том, что боремся за счастье всего человечества, и каждый из нас охотно пошёл бы на эшафот и сложил свою голову за Молешотта и Дарвина». А припомнивший эти слова Зайцева известный народоволец Степняк-Кравчинский сравнил нигилистов с последователями протопопа Аввакума, готовых умереть за сугубую аллилуйю. Вряд ли он был неправ. Правда, сходство было не только в готовности на самые великие жертвы ради идеи, но и в ортодоксальной догматичности – именно это качество «ревдемов» 60-70-х годов Бердяев позднее назвал «народническим мракобесием». Утилитарный подход к философским идеям – ещё одно обвинение, брошенное Бердяевым русской интеллигенции, как феномен берущей своё начало в 60-е годы. То же можно сказать и об отношении к идеям научным: не важно, что Дарвин предложил строгую научную теорию, касающуюся природных явлений, когда она так хорошо объясняет явления общественные, а именно: необходимость и даже естественность борьбы в человеческом обществе. Именно идея борьбы была особенно дорога в теории Дарвина, поскольку в каком-то смысле давала санкцию, оправдывала борьбу «новых людей».

В 1864 году вышла статья Писарева «Прогресс в мире животных и растений», популяризовавшая идеи Дарвина и оказавшая большое влияние на российское общество. Борьба за жизнь в природе описана Писаревым жёстко и бескомпромиссно: «Оттенки этой всемирной борьбы бесконечно разнообразны: каждому неделимому приходится постоянно и нападать, и защищаться; и только тот, кто отстоял своё тело от гастрономических покушений разнокалиберных врагов и кто сам поел достаточное количество других врагов, только тот, говорю я, может оставить после себя потомство, которому предстоит тотчас же после рождения начать ту самую истребительную борьбу». Впоследствии эту работу читал и хвалил Ленин, на столе у которого, как известно, стояла подаренная ему Армандом Хаммером бронзовая статуэтка, изображавшая обезьяну, сидящую на книге Дарвина «Происхождение видов» и рассматривающую человеческий череп.

Очевидно, что Писарев понимал идею Дарвина о борьбе за существование очень узко. Однако главная новаторская идея учёного – о естественном отборе – вообще мало интересовала большинство читателей. Главным же результатом принятия его теории стала окончательная победа собственно эволюционистского взгляда на природу и общество. Как справедливо отмечено, обществу, в котором быстро нарастали движения за социальное переустройство, нужна была сама эволюция, сама идея борьбы, а не факты и подробности из биологии.

Споры вокруг теории Дарвина были весьма страстными и в научных, и в околонаучных кругах. Горячим защитником и популяризатором дарвинизма у нас был Тимирязев, точно так же, как Геккель в Германии, придумавший промежуточное между обезьяной и человеком существо – питекантропа, или Гексли в Англии, называвший себя «бульдогом дарвинизма». Противниками теории Дарвина у нас выступили известный публицист, антизападник и зоолог по образованию Николай Страхов и не менее известный натуралист, социолог и экономист Николай Данилевский. Впрочем, дискуссия эта довольно скоро вышла за рамки обсуждения собственно трудов Дарвина, и дарвинизм в глазах, во всяком случае, части общества всё больше смешивался с социал-дарвинизмом.

Вульгарное истолкование идей Дарвина, которые со временем к тому же менялись, вызвало значительное сопротивление. Ещё Чернышевский с презрением относился к идее борьбы за существование как фактора эволюции, поскольку она, по его мнению, ведёт, скорее, к дегенерации, чем к усовершенствованию.

Во многом реакцией на такой подход стала, к примеру, известная книга видного анархиста Петра Кропоткина «Взаимопомощь как фактор эволюции», писавшего, что во время своих путешествий по Сибири и Манчжурии он тщательно искал следы описанной Дарвином и его последователями борьбы среди животных за средства существования, но не находил её. По мнению Кропоткина, подкреплённому довольно большим количеством примеров, животным, как и людям, свойственна не борьба, которая ослабляет и оставляет меньше шансов на выживание вида, а наоборот, взаимопомощь в сложных обстоятельствах. Борьбу же за существование надо понимать в широком смысле – как совместное действие против всех неблагоприятных естественных условий; преимущество в этой борьбе получают те виды, которые умеют лучше сплотиться. В человеческой истории, доказывал Кропоткин, взаимная поддержка и всевозможные сообщества всегда ведут к прогрессу общества, процветанию народного хозяйства.

В своих работах избежать такого однозначного и жёсткого толкования борьбы за существование, какое давал Писарев, стремился и Циолковский, полагавший, что борьба за существование как взаимное уничтожение природных форм есть низшая стадия космической эволюции и должна быть преодолена. Чего больше в подобных построениях Циолковского – научных прозрений или просто желания соединить науку с неким умозрительным идеалом, торжество которого он относит к неясному будущему, сказать сложно. Но идеи Дарвина, точнее, восприятие его теории, стали своего рода катализатором подобных размышлений о фундаментальных основах бытия.

Со временем, впрочем, русский нигилизм, в отличие от учения Дарвина, сошёл на нет – и это, в свою очередь, тоже даёт повод порассуждать о естественной борьбе, прогрессе и исчезновении явлений, порождённых крайне специфической общественной средой.

Учение Дарвина стало в своё время образцом научного подхода к истолкованию мира. Он попытался объяснить развитие живой природы, исходя из имевшихся в наличии эмпирических данных, т. е. строго научным путем – именно это вызвало у его современников настоящий культурный шок, и это ставится ему в заслугу. Парадоксально, но именно дарвинизм стал идеологическим знаменем для многих социальных движений в XIX и XX веках. И дело тут не столько в каких-то особенностях учения Дарвина, но, скорее, в «духе времени». В конечном счёте то, что общество видит в научном знании, что считает важным в нём, говорит больше о самом обществе, чем о теории. Точно так же, как в XIX веке дарвинизм сделался знаменем освобождения науки от «пут религии», в наше время обновлённый креационизм возвышается под предлогом борьбы за права человека или «равенства всех точек зрения». В реакции русского образованного общества XIX века на дарвинизм проявились лишь особые качества этого общества. Кто-то скажет, что именно эти особенности привели, в конце концов, к обеим русским революциям, а кто-то обратит внимание на кипение культурных сил как признак духовного здоровья нации. Важно, пожалуй, то, что сейчас сложно даже представить себе научную идею, которая заставила бы кипеть умы. А, может, и появись такая, всё ограничилось бы слабой шумихой. «Физики и лирики» могли шуметь лишь в эпоху 1960-х, а в 1970-е, видимо, сами с трудом понимали, о чём же, в конце концов, был их спор. Больших целей, которые нуждаются в научном подтверждении, у нас сейчас просто нет. Так что попирающая Дарвина ленинская обезьянка может спокойно созерцать человеческий череп в мемориальном музее в Горках.