3 февраля в Москве состоялась встреча исполнительного директора фонда «Русский мир» Вячеслава Никонова с представителями Русской православной церкви заграницей архиепископом Берлинско-Германским и Великобританским Марком и епископом Штутгартским Агапитом. Воспользовавшись случаем, мы побеседовали с Его высокопреосвященством архиепископом Марком о современном положении Русской зарубежной церкви и о жизни русской эмиграции в Европе.

– Ваше высокопреосвященство, чему была посвящена сегодняшняя встреча в фонде «Русский мир»?

– Наша встреча была посвящена двум темам. Прежде всего, вопросу возможной помощи фонда «Русский мир» нашей школе в Святой земле. Наша Церковь ещё с 30-х годов XX века ведёт там школу для девочек. Её устроили в своё время наши монахини из Гефсимании, они ведут эту школу по сей день, однако среди монашествующих нет таких людей, которые полноценно могли бы вести, скажем, уроки русского языка. В школе есть директриса, она имеет полное педагогическое образование, которое получила в Германии. И есть ещё одна учительница среди монашествующих – она арабка, которая преподаёт Закон Божий, но для собственно русского языка своих сил нам не хватает. И хотя в Израиле, можно сказать, половина страны в наше время говорит по-русски, эти люди боятся приезжать в Вифанию, потому что это палестинская территория. Это также связано с большими трудностями как для евреев, так и для арабов. У нас, например, есть большие трудности с учительницами-христианками, которые живут в Вифлееме. Хотя это совсем близко, они должны приезжать из-за стены (защитная стена вокруг Вифлеема. – Б.С.), и могут сегодня приехать, а завтра не приехать: существуют постоянные проблемы с пересечением границы, которые только обостряются. Поэтому мы хотели бы иметь хотя бы одну учительницу из России, которая просто приедет хотя бы на год, чтобы учить девочек. Помимо этого нам нужны помощницы для ухода за детьми, которые живут у нас постоянно в интернате. Это частично русскоязычные девочки, христианки, им нужны женщины, которые бы могли просто с ними играть, воспитывать их.

Другой вопрос, который мы обсуждали, связан с устройством Русского центра при одном из наших приходов в Германии. У нас есть одно место, где, как мы полагаем, имеются подходящие условия для устройства такого центра. Наш приход в Кёльне имеет большую территорию, там есть дома, которыми мы в настоящий момент часто даже и не пользуемся и которые можно бы было переоборудовать для того, чтобы устроить там Русский центр.

– Удалось ли договориться?

– Относительно устройства Русского центра мы находимся на стадии изучения вопроса. Мы все понимаем, что это нужно сделать, но должны изучить вопрос практически. Я сам не в курсе дел полностью, не знаю, как выглядят те здания, о которых шла речь, подойдут ли они для этой цели. Это нужно изучать на месте, и мы договорились, что представитель фонда «Русский мир» ознакомится с условиями, и тогда мы будем действовать дальше. Что же касается Святой земли, то уже выделены средства на обучение русскому языку. Сейчас оно идёт пока своими, местными силами, но, как я сказал, на Ближнем Востоке во всё ежедневно вмешивается политика, поэтому желательно иметь преподавательницу из России.

– Если говорить о перспективах деятельности фонда «Русский мир», то какие инициативы Вы считали бы особенно полезными для поддержания русского языка и русской культуры за рубежом?

– Прежде всего, это деятельность, связанная с организацией тех центров, которые уже созданы или создаются. Я был на последней Ассамблее Русского мира, слушал выступления, которые показывают, что уже идёт большая, серьёзная работа в этом направлении. С моей точки зрения, важно, чтобы преподавание русского языка велось на хорошем уровне и опытными педагогами, потому что одно дело – преподавать русский язык русским, а другое дело – преподавать его иностранцам или людям, которые живут в условиях иностранного мира. Даже там, где русский язык является языком отца или матери или где оба родителя русские, местный язык со временем, конечно, начинает преобладать. Поэтому тут нужна своя методология, она должна быть направлена именно на таких детей и молодых людей, которые живут в условиях постоянного, можно сказать, давления иностранного языка.

Сохранять язык оказывается очень сложным. Мы это видели в начале 90-х годов, когда русские стали приезжать к нам, в Германию. Наши дети к этому времени очень плохо говорили по-русски, и нашим приходским школам приходилось проводить огромную работу для того, чтобы сохранить русский язык на нужном уровне. Но как только пришли новые дети из России, наши дети поднялись тут же – через год они говорили уже на одном уровне.

Сейчас мы опять видим упадок, потому что у тех детей, которые приехали в последние два десятилетия, уже нет той мотивации, которая была в прежней эмиграции. Старая эмиграция всегда жила с сознанием, что они вынужденным образом живут в другой стране. Может быть, эмигранты нереально смотрели на факты, но они всегда жили в надежде, что когда-то вернутся в Россию, поэтому они сохраняли русский язык и культуру. Это удивительно! Во многих семьях – а это третье-четвертое поколение эмигрантов – дети прекрасно говорят по-русски, а теперь у детей тех, кто приезжает сейчас, русский язык пропадает молниеносно. Это устрашающая вещь. Я сочувствую семьям с немецкими корнями. Понятно, что они адаптируются, но они беднеют, теряют то богатство, которое они могли бы иметь, располагая двумя языками, зная две культуры. И тут огромное поле для просветительской работы, которая нуждается в активной поддержке. Мы живём в таких условиях, в которых человек, выросший в двух культурах, имеет большое богатство, потому что он совсем по-другому относится ко всему окружающему. 

– Много ли молодёжи в ваших храмах?

– Слава Богу, молодёжь тянется. Мы стараемся вовлекать молодых людей в церковную жизнь. В каждом епархиальном совете есть представитель молодёжи, и мы сейчас добиваемся того, чтобы и в каждом приходском совете был представитель молодёжи [1].

– Как обстоит дело с теми молодыми специалистами, которые приехали из России по работе, на время, и которых довольно много теперь в Германии, да и не только там – они тоже идут в церковь?

– Да. Многие из них даже в первый раз приходят в церковь за границей. У нас есть один яркий пример: один преподаватель, учёный, атомный физик, который ведёт кафедру в университете Аахена, стал нашим священником. Всё же в Германии это не так ярко проявляется, так как здесь много и русских эмигрантов. А в Англии я вижу это более наглядно. Там рабочие, учёные, студенты и т. д. появляются в храмах. Слава Богу!

– Сейчас много приходится слышать об общем кризисе религиозности в Европе. Храмы в массовом порядке закрываются по причине отсутствия паствы. Германии в ближайшее десятилетие предрекают закрытие сотен католических костёлов и протестантских церквей. В Великобритании сотни храмов выставлены на продажу, по тысяче храмов ежегодно теряет Голландия. Что происходит в приходах Русской православной церкви за рубежом? Судя по Вашим словам, эти проблемы обошли вас стороной?

– Я управляю тремя областями, ситуация в которых сильно различается. Одно положение в Германии, другое – в Великобритании, и совершенно иное в Святой земле.

Что касается Германии, то ситуация у нас изменилась коренным образом в 90-е годы, когда начался большой приток так называемых русских немцев, то есть переселенцев прежде всего из Киргизии, Казахстана и других азиатских республик, которые, будучи этническими немцами, большей частью или не говорили по-немецки, или говорили плохо, или говорили на каком-то диалекте, на котором в Германии объясняются только в некоторых областях. Местное население в Германии называет их русскими, и многие переживают из-за этого, потому что в Советском Союзе их клеймили немцами, а здесь считают русскими. Они сидят между двумя стульями. И большой их процент – православные. Точное число мы не можем назвать, так как раньше вероисповедная принадлежность вообще не регистрировалась. Многие скрывали, что они православные, это касается как этнически немецкой эмиграции, так и еврейской эмиграции, особенно еврейской, потому что они едут под видом евреев, но на самом деле они давно крещёные, может быть, даже не в первом поколении, и многие это скрывают. Это создаёт определённую напряжённость на новом месте жительства.

Раньше, во всяком случае долгое время после войны, мы имели в Германии очень много – 172 прихода. Но теперь из старой эмиграции – из первой и второй волн – к сожалению, в наших приходах остались, можно сказать, единицы. В начале 80-х годов я говорил, что мы, вероятно, закроем половину наших приходов, но теперь, наоборот, мы стали открывать новые приходы, а старые имеют большой приток верующих.

В Англии положение совсем иное. Там мы действительно закрыли целый ряд русскоязычных приходов и открыли новые англоязычные приходы со священниками-англичанами. Русская база имеется у нас теперь только в Лондоне и в Ирландии, а так, в провинциальных городах, мы совсем не имеем русскоязычных приходов, хотя в наши английские приходы теперь приходят русские, приехавшие туда на работу или те, кто вышел замуж, но там совсем другой склад людей, чем в Германии. А в Святой земле – свой, третий вариант.

– Как старая эмиграция приняла новых эмигрантов? Были ли какие-то конфликты, взаимное недоверие?

– Конфликты были на каждом этапе. Они были, когда пришла вторая волна эмиграции во время Второй мировой войны, и когда пришла третья волна. В настоящее время серьёзных конфликтов нет. Есть какое-то недопонимание, есть разный психологический подход к одним и тем же вещам. Эмигранты, давно живущие за границей, уже приняли в какой-то мере местные обычаи, местную психологию и так далее, поэтому естественно, что они относятся с осторожностью к новоприезжим, но в конечном итоге в Церкви это преодолевается.

– Храмы по-прежнему основной кружок для общения русских за рубежом?

– Во всяком случае, до сих пор этом было основное место встречи. Теперь появляются какие-то клубы и так далее, но до сих пор храм был центром всей русской жизни, поэтому у нас почти во всех храмах в воскресенье встречаются после службы, а если у данного прихода есть свои помещение, то там обязательно организуется обед или чаепитие, чтобы люди могли общаться. Понимаете, там люди приезжают иной раз за 150 км и имеют возможность общения раз в неделю.

– Насколько активно идёт процесс культурной самоорганизации среди русских немцев, приехавших в Германию с последней волной эмиграции? Достаточно ли этого для противостояния ассимиляции? Вообще, насколько быстро они теряют свою русскую идентичность?

– Ассимиляция происходит двойственная. Есть семьи, где она происходит очень быстро, а в других наоборот. Доходит даже до того, что люди уезжают обратно в Россию, потому что просто не уживаются на новом месте. Конечно, это вопрос поколений. Скажем, старшее поколение сталкивается с гораздо большими трудностями, чем молодое, но молодые тоже держатся вместе. Большей частью они селятся большими… даже не семьями, а, можно сказать, племенами. И у них русский язык сохраняется как обиходный, но, я думаю, это лишь до поры до времени. Понимаете, уже дети, которые растут вне России, они, может быть, будут пользоваться русским языком для того, например, чтобы окружающие их не понимали, но это недостаточная мотивация, и это бескультурная мотивация. Если человек не будет читать на том или другом языке, он никогда не сможет вникнуть в эту культуру, никогда не сможет пропитать свою душу этой культурой.

– При нынешнем положении вещей через поколение-два произойдёт более или менее полная ассимиляция – таков Ваш прогноз?

– Я думаю, да. И тут нужна работа. До сих пор она коснулась не всех, но нужно привлекать людей, которые просто интересуются русской культурой, русским миром в том смысле, что это явление охватывает целую культуру и образ мышления. Я настойчиво напоминаю нашим священникам, чтобы они уже теперь проповедовали или вставляли какие-то части богослужения на немецком языке, чтобы не было дешёвого извинения, что вот-де, мы ничего не понимаем. Мы встречаем теперь много таких людей, родители которых приехали во время Второй мировой войны. Многие из них не говорят по-русски, и поэтому, по их словам, они в церкви ничего не понимают. Но нам всем ясно, что это такое лёгкое оправдание, поэтому многие к нему и прибегают. Против этого надо работать, надо к этому готовиться, но в то же время и раньше, и теперь мы настаивали на том, чтобы не перейти на немецкий язык полностью, а сохранять церковнославянский язык как богослужебный. Иначе мы бы не смогли принять тех людей, которые приехали в 90-е годы. Это двусторонняя вещь, и мы всегда должны учитывать и тот, и другой момент.

– То, что службы ведутся преимущественно на церковнославянском, вероятно, затрудняет вашу миссионерскую деятельность среди коренных немцев?

– Для этого у нас есть разные решения. Во-первых, во многих приходах раз в месяц служат по-немецки с некоторыми вставками на церковнославянском. При этом в основные службы на церковнославянском языке вставляются части на местном языке: Апостол, Евангелие, одна или две ектеньи. Так происходит во многих приходах. Там, куда преимущественно ходят всё-таки русские, нет смысла произносить на немецком ещё и проповедь, поэтому во многих местах проповедь синхронно переводится. Это делается разными способами. К примеру, у меня в соборе немного в стороне стоит протодьякон, вокруг него собирается около трети присутствующих. Это люди, которые недостаточно владеют русским языком: дети от смешанных браков, есть греки, сербы. В другом приходе раздают наушники, и кто-то переводит. Мы совершенно не пренебрегаем обязанностью миссионерства. Но приток местного населения в наши храмы незначителен. Он присутствует в разной форме и мере, бывают какие-то волны, когда целая группа приходит, а бывает, приходят «по капельке».

– В Германии существуют параллельные структуры Московского патриархата и Русской зарубежной церкви. Насколько тесно вы сотрудничаете? Встаёт ли перед верующими выбор, какой храм предпочесть?

– До 90-го (год объединения Германии. – Б. С.) года русские эмигранты имели только Русскую зарубежную церковь. В Западной Германии были лишь один-два прихода Московского патриархата, поэтому этот вопрос не стоял. Он стоял в Берлине, где ещё жили старые эмигранты, которые были прихожанами нашей церкви, и мы не каждое воскресенье могли посылать туда священника. Лишь некоторые из них ходили в храм Московской патриархии, но не причащались. Начиная с 90-х годов, когда открылись границы, люди постепенно переставали так резко относиться. Предпочтение того или иного прихода существовало, есть оно и теперь, но в целом это постепенно уходит. Мы уже второй год имеем совместные пастырские совещания со священниками Московского патриархата, поэтому видим, что у нас одна паства и перед нами стоят одни и те же вопросы. 

– Часть приходов РПЦЗ, как известно, не приняла объединения с Московским патриархатом. Особенно драматичная ситуация сложилась в Южной Америке. Есть ли сейчас какая-то положительная динамика? Раскол преодолевается?

– В Южную Америку специально поехала целая делегация, в том числе хор Сретенского монастыря, наш первоиерарх, в организации принимал участие и нынешний патриарх. Эта поездка была предпринята именно для поддержки тех прихожан, которые хотели бы вернуться в лоно Церкви. Насколько я знаю, пока особого сдвига не произошло. К сожалению, эта ситуация диктуется почти исключительно священниками. Они ушли в раскол, и прихожане большей частью даже не знают, что они вне Церкви, потому что священники коварно называют себя Русской зарубежной церковью. Они просто обманывают народ, который помимо того не имеет выбора, потому что там на сотни и тысячи километров нет другого православного храма. Поэтому положение там действительно очень неприятное. Мы, конечно, делаем всё, что можем, чтобы исправить его, но пока особых сдвигов не видно.

– Ваше высокопреосвященство, Вы – участник Архиерейского и Поместного соборов Русской православной церкви, входили в состав комиссии по подготовке Поместного собора, на котором был избран новый предстоятель Русской православной церкви. В российской прессе в своё время появилось довольно много рассуждений о том, что выборы патриарха прошли слишком поспешно, на их подготовку был дан слишком малый срок. Можно ли согласиться с такими суждениями?

– Нет. Срок был, на мой взгляд, совершенно адекватный. Дольше, я считаю, было бы ждать неправильно. Церковь без земного главы трудно управляется. Нужно спокойствие, а такое промежуточное состояние только вносит беспокойство в её жизнь. Поэтому то, что выборы произошли после сорокового дня после смерти патриарха Алексия II, совершенно нормальное явление.

– Насколько вашу паству волновал вопрос о выборах патриарха, было ли это важно для людей?

– Конечно, этот вопрос обсуждался. Главным вопросом для нашей паствы было то, насколько современное российское общество чувствует свою свободу, действительно ли оно готово выдвигать кандидатуры, поддерживать такое волеизъявление. А о самих кандидатурах говорилось, насколько я слышал, мало.

– Патриарх Кирилл, ещё в качестве Местоблюстителя Патриаршего престола, затем после своего избрания и интронизации, сделал довольно много заявлений о том, что предстоит совершить. Он говорил и о молодёжной, о социальной политике, о внутреннем единстве Церкви и о защите внешних канонических рубежей и т. д. Что бы Вы выделили из того, что говорил патриарх? Какие вопросы, стоящие перед Церковью сейчас, Вы считаете наиболее острыми?

– Знаете, все эти области важны. Нельзя подчеркивать одну, оставляя другую. Всё это диктуется ежедневной жизнью. При этом я считаю, вопрос, который поднимается снова и снова и который следует поставить на первое место – это вопрос единства. В наше время, после падения советской диктатуры, мы видим, наблюдаем центробежное стремление во многих оттенках современной жизни. Мы видим, как распадаются прежде единые государства, и такие силы, к сожалению, присутствуют и в церковной жизни. Поэтому справедливо то, что вчера подчеркивал в своём выступлении блаженнейший митрополит Киевский (имеется в виду выступление митрополита Киевского и всея Украины Владимира 2 февраля на приёме в Кремле. – Б. С.): что стремление к единству – это очень важно. Нужно учитывать, что, к примеру, в Малороссии жизнь Церкви совсем иная, чем в Великоросии. Там идёт очень серьёзное нападение на Церковь. Я это видел недавно, когда был во Львове, и увидел, какая там церковная жизнь. Мы не можем постоянно пребывать везде. Хотя нас всюду приглашают, просто не хватает сил, чтобы посетить всех. Поэтому важны наши Архиерейские соборы, чтобы мы из уст наших собратьев слышали, что у них на самом деле происходит. Поэтому самый важный и требующий постоянного напряжения – это, действительно, вопрос единства.

 [1] Принявший участие в беседе епископ Штутгартский Агапит добавил: «У нашей молодёжи из семей русских немцев такая проблема: они не могут определиться, немцы они или русские. Они воцерковлены, но не знают, что со своим русским наследием делать. Мы произвели опыт. Я думаю, он дал важные результаты. В прошлом году была организована поездка молодёжи в Россию. Два делегата из Германии участвовали тут, в России, в молодёжном паломничестве в Курск. Это дало им  большой импульс. Интересно, что эти ребята хорошо говорят по-русски, они следят за русской культурой. Приехав сюда, они были, что называется, up to date. Они стали чувствовать, что здесь происходит, и смогли с этим себя идентифицировать. Вернувшись, они, можно сказать, определились в пользу русской культуры и хотят что-то в этом направлении делать. Очень важно поставить этот обмен молодёжью на более организованный уровень, чтобы паломничества можно было осуществлять действительно регулярно. Это очень важный момент. Тогда наша молодёжь, во-первых, не потеряет язык, во-вторых, они увидят сами, что делается в России. Надо дать им возможность участвовать в развитии Церкви в России».