1911 год не считается в российской истории судьбоносным. Революция уже закончилась, война ещё не началась, жизнь вернулась в более-менее привычное русло. Поэтому мало кто помнит, что именно в марте этого года произошло событие, которое, возможно, оказало огромное влияние на последующую историю страны. 

Тогдашний премьер Пётр Аркадьевич Столыпин был не только видным государственным деятелем и смелым реформатором. Наряду с графом Витте Пётр Аркадьевич стал одним из творцов русского конституционного монархизма. Витте дал стране конституцию. Столыпин превратил её в работающую модель.

Основные законы, разработанные под руководством Витте, обладали одним «системным» недостатком. С одной стороны, правительство по-прежнему назначалось царём, вне всякой связи с результатами парламентских выборов. Но при этом ни один правительственный законопроект не мог стать законом без утверждения Государственной думы. Соответственно, чтобы проводить в жизнь хоть какие-то свои решения, министрам нужно было самостоятельно договариваться с думскими фракциями, которые могли прислушаться к их доводам, а могли и не прислушаться.

Первый конституционный премьер Витте хорошо понимал, что без поддержки Думы его правительство работать не сможет, а потому тщетно пытался договориться с представителями «общественности» о создании коалиционного кабинета. Его преемник Горемыкин с Думой договариваться не пожелал. И в результате нормальное течение дел остановилось: все правительственные законопроекты депутаты I Думы клали «под сукно» без рассмотрения.

Довольно быстро «наверху» поняли, что если правительство хочет сохранить в стране конституционный строй, то следует либо согласиться на кабинет думского большинства, либо распустить Думу и назначить новые выборы. Первый вариант обсуждался достаточно серьёзно, была даже намечена кандидатура премьера: на это место прочили первого председателя Думы кадета Муромцева. Однако в последний момент власти усомнились, способны ли представители либеральной общественности управлять страной, охваченной революцией (в 1917 году эти опасения полностью подтвердились). Поэтому, воспользовавшись довольно формальным предлогом, Столыпин распустил I Думу.

Правда, большой пользы это ему не принесло. II Дума, где почти половину мест получили различные социалистические партии, также не была настроена на сотрудничество с правительством. Разумеется, можно было бы снова назначить новые выборы. Но третья Дума оказалась бы такой же.

Многие правые увидели в этом наглядное доказательство, что России далеко ещё до парламентаризма, а потому следует либо сделать Думу «законосовещательной», либо же вовсе её ликвидировать. Однако Столыпин решил сохранить конституционную монархию, а потому не просто распустил парламент, но и изменил избирательное законодательство удобным для правительства образом.

Скорректировать избирательную систему оказалось достаточно просто. Выборы в дореволюционную Думу проходили по сложной, многоступенчатой куриальной системе. Поэтому всё, что требовалось, – это увеличить представительство более лояльных курий – помещиков, домовладельцев и т. д. С этой работой блестяще справился помощник Столыпина Крыжановский, считавшийся специалистом по избирательному законодательству.

Правда, при этом теоретически возникала другая опасность: Дума будет слишком правой и реакционной, что сделало бы невозможными любые реформы. Но результат оказался именно таким, как хотелось Столыпину. Оппозиция в III Думе оказалась в меньшинстве, а крупнейшей стала фракция октябристов – достаточно «охранительной» партии, понимавшей, однако, важность и необходимость реформ и готовой конструктивно сотрудничать с правительством. Большинство, возникшее вокруг этой фракции, поддержало проект реформ, предложенных кабинетом Столыпина, и прежде всего его меры по крестьянскому вопросу. В результате русский парламент наконец-то перестал быть антиправительственным митингом и занялся тем, для чего и был создан – законодательной деятельностью.

С точки зрения либеральной теории, третьеиюньская система была даже большим кошмаром, чем даже предшествовавшее ей избирательное законодательство Витте. Однако эта система работала, и работала, в целом, на благо страны: в Думе был принят столыпинский план крестьянской реформы, несколько других важных законов. Кроме того, постепенно проходило то недоверие к парламентаризму, которое испытывали в верхах в результате деятельности первых «революционных» парламентов. Власти на деле могли убедиться, что Дума может быть важной и полезной частью государственной машины. А это давало надежду, что её полномочия со временем будут увеличены, а избирательное законодательство станет более либеральным.

Был ли Столыпин убеждённым конституционалистом? Скорее всего, нет. Однако он понимал, что социальная база самодержавия стала слишком узкой. Поэтому для сохранения в России монархии необходимо привлечь на её сторону хотя бы часть бывшей оппозиционной «общественности». А это было возможно только в рамках думской конституции.

К сожалению, именно Столыпин, создавший работающую модель русского парламентаризма, сам же и стал её могильщиком. Произошло это во время парламентского кризиса, спровоцированного вопросом о так называемом «западном земстве».

Ещё в 1908 году была высказана идея о введении в западных губерниях империи земских учреждений, аналогичных существующим в Центральной России. Будучи убеждённым сторонником развития местного самоуправления, Столыпин эту идею поддержал и внёс в Думу соответствующий законопроект. Однако при этом возникла одна проблема: согласно российскому законодательству выборы в земские органы были сословные, и большинство мест в земских органах получали помещики. Однако в «западном крае» большинство крупных землевладельцев были поляками. Таким образом, введение земства по российскому образцу привело бы к резкому усилению польского влияния. А этого Столыпин, искренне сочувствовавший русскому национализму, решительно не хотел.

Выход подсказал всё тот же Крыжановский. Западное земство было предложено сделать бессословным. Но при этом всех избирателей разделили на две курии – польскую и русскую (в которую записали не только великороссов, но и украинцев и белорусов). А голоса между куриями распределили по столь сложной формуле соотношения численности и земельной собственности, что русским гласным было гарантировано большинство.

Жертвой этой эквилибристики стали земские учреждения трёх губерний на территории современной Литвы и Польши, где русских землевладельцев не было вовсе. Однако проект куриального земства для шести остальных западных губерний был внесён в Думу и после долгих дебатов одобрен. Затем, согласно «конституции», закон был передан на утверждение в Государственный совет и там, неожиданно для Столыпина, провален голосами правых, для которых классовая солидарность с польскими помещиками оказалась важнее, чем русские национальные соображения.

По закону в этом случае законопроект возвращался в Думу для повторного рассмотрения. Думские союзники Столыпина, октябристы, были готовы сделать это в максимальном темпе. Однако премьер воспринял голосование в Госсовете как личное оскорбление и решил действовать напролом. 12 марта 1911 года обе палаты были распущены на три дня. А 14 марта закон о западном земстве был введён на основании 87 статьи Основных законов, согласно которой «во время прекращения занятий Государственной думы, если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере, которая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет министров представляет о ней государю императору непосредственно».

Необходимость этой статьи никогда не подвергалась сомнению: ни один парламент не может заседать 365 дней в году, а в перерывах между сессиями могли возникнуть вопросы, требующие неотложного решения. Однако то, как использовал эту статью Столыпин, явным образом не входило в намерения законодателей. Поэтому не удивительно, что Дума была взбешена, справедливо увидев в действиях премьера демонстративное неуважение к законодательным учреждениям. Причём громче всех возмущались союзники Столыпина, октябристы. На экстренном заседании фракции было принято решение «довести до сведения Столыпина, что проведение законопроекта о западном земстве по 87-й статье фракция считает незакономерным».

Как только Дума возобновила свою работу, депутаты подали четыре запроса о «незакономерности» указа. Один из запросов был подан октябристами. Столыпин попробовал объясниться с депутатами, однако 27 апреля его объяснения были признаны неудовлетворительными, а его действия – незаконными. Формула недоверия была принята подавляющим большинством – 202 против 82. Бывшие союзники премьера, октябристы, голосовали против него. Их лидер Гучков демонстративно оставил пост председателя Думы.

Правда, и после этого кризиса у Столыпина осталась поддержка в Думе, отныне его опорой стала фракция националистов. Однако, во-первых, депутаты-националисты в отличие от октябристов представляли почти исключительно самих себя. А во-вторых, они не были партией, опираясь на которую, Стопыпин мог бы продолжать свою программу реформ. В результате была похоронена главная идея, лежавшая в основе третьеиюньского конституционализма, – обновление России путём совместной работы правительства и умеренных общественных элементов.

Чем это кончилось, хорошо известно. Столыпин стал стремительно терять влияние, и лишь гибель в киевском театре избавила его от неизбежной отставки. Октябристы, которых премьер сделал опорой своего кабинета, постепенно сползли в оппозицию, а в IV Думе вошли в Прогрессивный блок, где верховодили кадеты. И в результате правительство очутилось в ситуации, когда его единственной опорой были силы реакции, которые хорошо умели кричать «ура», но в решающий момент оказались ни на что не способны.

Невозможно с уверенностью сказать, что, если бы правительство сохранило верность третьеиюньскому курсу, история пошла бы иначе. Однако несомненно одно: отказ Столыпина от этого курса, безусловно, подтолкнул империю к крушению.