Первая увиденная мною в жизни гибкая грампластинка, такая приятная на ощупь и на вид, действительно гибкая, пластичная, притом чёрненькая (потом мне попадались только синие), была с песнями Вертинского.

Кажется, там были четыре песни: «Испано-сюиза», «Минуточка», «Над Розовым морем» и «Пред ликом Родины». Особенно у нас в семье любили «Минуточку». И бабушка подпевала: «Ну, погоди, погоди минуточку, ну погоди, мой мальчик-пай…»

На самом деле Вертинский поёт «погоди, Минуточка». Так девушка в песенке нежно зовёт своего курортного спутника. Но это сложно для моей бабушки и её сверстников. Они, в отличие от посетителей предреволюционного кафе Поэтов, не имели на эти милые детали не то чтобы времени (времени всегда есть лишь Минуточка!), а, скорее, места в сознании, отягощённом советским бытием и ритмом века.

Между тем Вертинский является как раз именно воплощением такого искусства, которое создано буквально для того, чтобы наводить мосты между культурно-политическими и социально-вкусовыми «берегами».

Образ Пьеро вызывает дух старинной комедии масок на подмостки кафешантана двадцатого века. «Сложная» поэзия Серебряного века, авторы которой знакомы и дружны с Вертинским, спасается на этой же сцене от хрестоматийного глянца, облекаясь в форму «интимной песенки».

Сам русский язык в узнаваемом и легко пародируемом, но неповторимом «вертинском» изводе звучит загадочной музыкой для иностранца, ностальгическим «дореволюционным» акцентом для советского человека и тревожно-будоражащим зовом родины для эмигранта «первой» и «второй» волн за границей.

В южнороссийских, украинских и польских городах до революции, в Париже, Берлине, Нью-Йорке и Шанхае с 1919 по 1943 год на представлениях Вертинского можно видеть как будто бы одних и тех же или, по крайней мере, давно знакомых между собой людей. Что-то объединяет их не только между собою, но и с советскими людьми, которые посещали его концерты после войны.

Это «что-то» есть особое русское культурно-идеологическое и социально-вкусовое поле, которое не только в первую очередь маркировано дореволюционным и эмигрантским кабаре Вертинского, но и во многом сформировано им.

Между тем «на выходе» пространственно-временные границы этого поля не сводимы к такому кабаре. Мы видим косвенное влияние творческой личности Вертинского на определённые тренды в советской культуре, через которые устанавливается прочная, хотя и не всегда заметная связь между советским и русским-мировым.

Так, трикстерные роли Лидии Вертинской в Новых приключениях Кота в сапогах или Королевстве кривых зеркал, этом советском кинокабаре «в гостях у сказки», формировавшем детство двух или трёх поколений, служат примером важного симптома советской культуры. Это интеграция «дореволюционной», «буржуазно-декадентской», «эмигрантской» и тому подобной сцены в детский кинематограф через отрицательных или комических героев, часто при этом поющих.

Не менее симптоматична Анастасия Вертинская в роли Офелии, Гуттиерэ и Ассоль, героинь литературных мифов, важных для советского человека того времени, или Марианна Вертинская в Заставе Ильича, Капитане Немо и других фильмах. Можно сказать, наследие Вертинского в широком смысле прямо или косвенно влияет на процесс формирования «открытой» версии советского канона, в которую интегрировано и его внутреннее подполье, и его внешний «другой» – эмиграция. Этот канон отчасти можно отождествить с «шестидесятническим», но он шире и актуальнее последнего. Можно сказать, что примиряются, условно говоря, михалковская и хуциевская линия современной русской культуры.

В жизни и творчестве Вертинского уникально сочетаются разные полюса. Интеллигентность и демократизм. Модернизм и реализм. Столичный дендизм и эстетика провинции. Ленинград и родной город артиста Киев, где были сделаны первые шаги в искусстве. Париж, Америка, Китай. Дух эмиграции, влекущий вскоре после революции за границу, и любовь к родине, требующая вернуться во время войны домой.

Феномен Вертинского находится в самом основании формата русского кабаре, с его ролью посредника между классикой и эстрадой, дедами и внуками, Россией и диаспорой.

При этом Вертинский до сих пор является символом, эмблемой этой очень продуктивной среды, которая воспроизводится – mutatis mutandis – по сей день. Недаром отсылки к нему так существенны в творчестве Хоронько-оркестра, Кабаре Безумного Пьеро и других героев Русского клуба дома и за границей.

Сам Вертинский, как и его дочери Анастасия и Марианна, играл в кино, и это было важно для его эволюции. Но только жанр песни становится для него той Минуточкой, в которой артист поистине предстает «задумчивой лампадой» пред ликом Родины, перед благодарным зрителем и перед своим Творцом, исполняя то назначение поэта, о котором сказал его тёзка, брат по песне и товарищ по «балаганчику» Александр Блок.

… Всё сущее увековечить,
Безличное вочеловечить,
Несбывшееся воплотить.  

Это невозможно, но надо это делать.