На прилавках сирийских книжных и в библиотеках появилась «Золотая роза» Паустовского на арабском. Перевел её сириец, писатель и публицист Низар Канаан, человек, которого друзья в шутку называют даже не фанатом, а фанатиком русской литературы. «Пусть так, – отвечает он и широко, по-восточному, улыбается, – если русскую литературу считать религией, то я её первый проповедник».

«Проповедовать» он начал как раз с Паустовского, ещё в 80-х, потом перевел Грина и многих других, а известность ему принесла трёхтомная антология русской поэзии, которую видный иракско-российский филолог Диа Алдин Нафи Хасан назвал «великим научным и переводческим трудом». По этим книгам наших поэтов изучают в университетах Багдада, Дамаска, а также на восточных факультетах Казани и Санкт-Петербурга.

– Низар, я узнал, что вы, будучи школьником, написали роман в триста страниц, действия которого разворачиваются в Сибири! И даже ваши родные вам сказали: «Ты сошёл с ума! Ты же там никогда не был!». С чего началась ваша любовь к России?

– Мой папа был учителем, а потом директором школы, и у нас в доме была большая библиотека, в основном она состояла из русских книг. Достоевский, Толстой, Гоголь, Чехов. И я всех их поглощал запоем, ещё в классе 8-м, помню, от корки до корки прочёл «Братьев Карамазовых»…

– Что вы там могли понять в 8-м классе, я и во взрослой жизни эту книгу только с третьего раза осилил…

– Это очень трудное произведение, но чем характерна именно русская литература? Тем, что она проникает в душу человека любого возраста. Я, конечно, имею в виду людей, которые любят читать. У нас были дома книги и Дюма, и Хемингуэя, и других западных авторов. Их читаешь – да, интересно, увлекательно, есть стиль, но не трогает, ничего в душе не остаётся. А настоящая русская литературу вся душевная, одухотворённая. Она на меня повлияла серьёзно. Также как повлияло советское кино, например, фильм «17 мгновений весны» смотрела вся Сирия, не отрываясь, это был для всех культурный шок! Сегодня в Сирии тоже показывают русское кино, но оно уже не вызывает такого эффекта. И наконец, я должен сказать, что огромную влияние на меня оказали журналы «Советский союз» на арабском и журналы о кино. Большое упущение, что сегодня ничего подобного не издаётся и не распространяется. Потому что, как ни крути, любовь к другому народу воспитывает только культура: кино, литература, слово.

– Но одно дело любить, а другое дело взять и переехать в СССР и уже здесь выучить русский…

– После окончания школы, я решил подать заявления на учёбу за границу, у нас есть такая государственная программа, по которой лучших выпускников отправляют учиться за рубеж. Мне дали список на выбор из четырёх стран, Германия, Венгрия, Англия и СССР. Я сразу же выбрал Советский Союз. Первое время я учился в Киеве, это было что-то типа подготовительного периода. Помню, через неделю мы пошли с приятелем на рынок и купили проигрыватель и пластинку к нему. Там был шлягер «С чего начинается родина» и военные песни. И вот я слушал их, ещё не понимая, о чем они, и у меня текли слезы. Потому что русская песня тоже проникает глубоко в душу. Через два месяца после приезда в СССР я заболел и попал в больницу, и парень, который был со мной в палате, как-то утром мне говорит: «Низар, ты всю ночь в бреду бормотал. Я спрашиваю: и ты понял, что я бормотал? Конечно, ответил он, ты же бредил по-русски (смеется)». Настолько я хотел быстрее выучить язык, что тут же стал им бредить! А потом я уже учился в Ленинграде, это был технический вуз, но я всё время проводил в музеях, в галереях, в театрах. И в итоге дошло до того, что когда я написал сочинение о Ленинграде, это было одно из заданий для иностранных студентов в конце курса, преподаватель мне говорит: «Ты вот тут Пушкина цитируешь, а почему ты не поставил цитату в кавычки?» Я говорю – это не Пушкин, это я сам написал (смеётся). В общем, я быстро нашел общий язык с русской классикой, со всей русской культурой. Она стала частью моего сердца. С тех пор я говорю друзьям: Россия это не первая моя Родина, но и не вторая.

– А как вы открыли для себя Паустовского? Чем он вас так покорил?

– Скажу откровенно, у меня иногда слезы текут, когда я читаю некоторые его повести. До чего я проникаюсь. Его отношение к друзьям, к любимым людям – всё это не может оставить равнодушным человека. А как божественно он описывает природу, особенно природу черноморского побережья. Когда он поселяется в доме, в котором нет окон и дверей, ты поселяешь там вместе с ним. Вот как это описано. Нужно жить ощущением, которое испытывал сам Паустовский, только тогда получается его хорошо перевести.

– А как реагируют в арабском мире на Паустовского, которого в СССР считали совестью поколения, а теперь о нем говорят – слишком, мол, приторно пишет…

– Тут всё зависит от уровня образования и культуры. Мои друзья, а это всё медики, писатели, учителя, инженеры, все с высшим образованием, когда читают мои переводы Паустовского, говорят: «Что ты с нами делаешь!» Они говорят – он пишет будто бы про нас. И эта реакция для меня дорога – значит, Паустовский актуален, раз арабы о нём так думают. И потом, смотрю, книги моих переводов Паустовского, как и антология поэзии, даже в Москве уходят слёту. Арабы покупают и востоковеды. А знакомые и вовсе вырывают у меня из рук.

– А что это за история, что будто бы иллюстрацию к первому арабскому переводу Паустовского нарисовал всемирно известный художник и иллюстратор Али Ферзат?

– На последнем курсе обучения я купил книгу Паустовского «Время больших ожиданий». Она для меня до сих пор священная. И взял её с собой в Сирию, куда я должен был вернуться, чтобы отслужить в армии. И вот в армии, это было начало 80-х годов, я решил переводить Паустовского. Выбрал рассказ «Соранг», принёс в сирийскую газету, и редактор вдруг говорит: приноси побольше такого! И тут же дал задание Али Ферзату сделать иллюстрацию. Так случилась первая публикация Паустовского в Сирии. С тех пор я перевёл и «Время больших ожиданий», и «Золотую розу», а Ферзат стал знаменитым художником, его работы выставляются во всем мире, а рисунки публикуют крупнейшие арабские и мировые газеты, в частности Le Monde.

Сейчас я снова перевожу Паустовского, некоторые его ранние произведения, потому что недавно в Музее Паустовского мне сказали, что некоторые европейские страны его переводят чуть ли не всего, и мне стало обидно – чем хуже арабский мир? Тем более что арабский человек по натуре романтичный, там готовы принять всего Паустовского. Когда я перевел «Алые паруса» Грина, школьники в Сирии были в восторге. Для арабской души и психики в наше неспокойное время это оказалось лучшее лечение. С тех пор я Грина просто раздариваю по школам, то же самое собираюсь сделать с «Золотой розой» и антологией поэзии. Сейчас в Сирии важно именно дарить, потому что у подавляющего большинства людей нет возможности покупать книги.

– А почему вы стали переводить русскую поэзию, разве это востребовано?

– В Сирии, как я уже говорил, много русских книг, но там не было русской поэзии. Все знали Пушкина как автора «Капитанской дочки», но понятия не имели, что он великий поэт. Тоже самое с Лермонтовым, Пастернаком и так далее. У людей не было возможности прочувствовать все величие русской поэзии. Лет 14 назад я начал потихоньку переводить стихи и публиковать их в своем блоге. И один знакомый издатель мне сказал – почему ты не сделаешь книгу? Я работал несколько лет, и получилось сначала два тома «Флагманы русской поэзии», потом добавился третий том – XX век, у меня там всё заканчивается Рождественским и Евтушенко. Это толстые книги, где есть биография поэтов, короткая справка о том, кто влиял на них и на кого влияли они, и некоторые стихотворения. И всё это на русском и арабском языках. Антология разлетелась по Ближнему Востоку, прежде всего по университетам, её с удовольствием покупали в Москве, но я грущу, что в Сирии она расходится лишь электронном виде, в стране не хватает бумаги.

– На ваш взгляд, книга – это оружие?

– В этом нет сомнений. И когда я перевожу русских писателей, я не просто романтические чувства бужу у арабского читателя, я так воспитываю любовь к России. И это обязательно даст свои плоды. Не потому, что я молодец, а потому, что арабский мир подвержен тем же исканиям правды и красоты, что и мир русский. Надо только немного помочь этим двум душам почувствовать друг друга.

– Золотые слова, а как вы относитесь к атакам на русскую культуру? Это удар по правде и красоте?

– Я отношусь очень болезненно. Но могу сказать одно – ничего не выйдет у них. Вот есть пророки, которых Господь послал, а есть земные пророки. Вот земные пророки – это русские писатели. Это Достоевский, Толстой, Чехов… И Паустовский тоже. Не зря Марлен Дитрих встала перед ним на колени, актриса, перед которой на колени вставали великие мужчины 20 века. Я не знаю, что нужно сделать с умами и сердцами людей, чтобы отменить пророков.

– Меня удивило, но оказывается, вы ещё и художник, пишете портреты русских писателей, русские пейзажи…

– Вот тут не буду лукавить, любовь у меня была сначала к западной классике, к Рафаэлю. Потому что не было в Сирии русской живописи, как и русской поэзии не было. А когда приехал в СССР, я начал изучать русских художников. Но знаете, что я нарисовал первым? Когда был в 9 классе, в журнале «Советский Союз» я увидел фотографию Галины Польских, ещё юную, вот её я углём и изобразил, мне все говорили – кто эта красотка, Низар?! Живопись для меня – это тоже способ говорить о России, я всем друзьям в Сирии надарил репродукций русских художников, Шишкина, в основном, потому что его произведения как молитвы. Так что можете написать, что Низар болен и русской живописью тоже. На всю голову русский (смеется).

Источник: «Российская газета»