В беседе с российским культурологом Екатериной Шапинской болгарский филолог, театровед и культуролог, блестящий знаток русской и европейской литературы Орлин Стефанов рассказал о годах учёбы в Ленинграде и поделился мыслями о судьбе классического наследия в современном мире.

– Я не раз слушала ваши лекции и выступления на конференциях в Москве. Знаю, что у вас многолетние связи с Санкт-Петербургом. Расскажите, пожалуйста, как повлияли на вашу жизнь студенческие годы в Петербурге?

– Годы студенчества — важнейшая пора становления личности. Мне повезло во многих отношениях. Во-первых, после учёбы на актёрском факультете а Софии я ощутил, как зависим «злосчастный лицедей» от прихоти режиссёра, от репертуарного портфеля с прессингом идеологических требований, от конъюнктурной «критики»... Скажете, надо было уповать на будущее, когда грянет свобода от этих догм. Однако и ныне не отмирает зажатость, только теперь финансирование «проектов» зависит от снобистского диктата. Думается, я не ошибся, сделав ставку на независимость критика. (Не говорю, что «самостоятельное» авторство не допускает искушений подчиниться, но всё же некое лавирование возможно, и тогда есть шанс сохранить себя).

В Софии в том году не набирался курс, и мне дали направление на факультет театроведения в ГИТИС. И вот, следующий подарок судьбы: курс был перезагружен, и после собеседования (козырнул случайным на тот момент знанием о Мейерхольде — это же был 1968 год) мне порекомендовали поехать в Ленинград. Я уже был и в Москве, и в городе на Неве как раз в разгар театрального сезона (в новогодние каникулы гостил у родственников, учившихся в Москве, и у знакомых в Питере). Смотрел интересные спектакли в БДТ с Лебедевым и с Юрским, в Александринке видел неподражаемого Матиуса Клаузена в пьесе Гауптмана «Перед заходом солнца». Поэтому я с радостью принял такое предложение. О красоте Северной Венеции и говорить не приходится: уговаривать меня было излишне.

Позже я оценил и то, что в Москве иностранные студенты очень часто делаются заложниками приезжающих личных или порекомендованных друзей и знакомых. Учёба требует и времени, и сосредоточенности. «Периферийный» Ленинград спасал от нагрузки быть чьим-то гидом по столице. Да и ритм там не такой судорожный. Магазины открывались только в девять утра, а работали до одиннадцати. Весь день спокойно просидишь в библиотеках — читай, конспектируй, обдумывай не спеша — твоя воля! Были предусмотрены «библиотечные дни», а в воскресение все научные библиотеки работали, в перерывах между занятиями можно было заниматься в учебных библиотеках прямо в самом институте. Это была упоительная пора накопления знаний.

Я вспоминаю, как я читал в «окне» между занятиями внушительный труд А. Лосева, и на меня должен был повлиять статус имени и качество типографского оформления: бумага, переплёт, оснащённость научным аппаратом. Тем не менее, я уловил разящее противоречие в самом тексте! Захотелось кому-то показать свою «находку», поделиться недоумением. Попалась мне проходившая мимо библиотекарша и, выслушав меня, она на полном серьёзе сказала: «Будешь выдающимся театроведом!» Теперь, думается, что её «ожидания» я в некоторой степени подтвердил, хотя расширил сферу своих интересов и в область философии, эстетики, литературы и истории. Мне близок междисциплинарный подход, а театроведение дополняет и в то же время помогает мне находить и отстаивать парадоксальные на первый взгляд концепции и представления по самому широкому кругу проблем.

Можно говорить и о других поощривших меня людях. Среди них мои профессора: по театральной критике — С. Цимбал, по западноевропейской литературе — Б. Смирнов.

– В Ваших лекциях и выступлениях вы обращаетесь к классическим произведениям — Софокл, Шекспир, Сервантес, Пушкин становятся вашими героями в мире культуры всех времён и народов. Что привлекает вас в этих авторах и почему их произведения, на ваш взгляд, можно назвать «книгами на все времена»?

– Великие классики не нуждаются в особой защите в том смысле, что на их мощь и немеркнущую славу никто не покушается. Но дальше начинается «царство интерпретаций», которое часто оказывается — вспомним метафору Добролюбова — тёмным. Вам известно вводимое мною понятие «интерпретативная дислексия», и я рад, что и для вас оно содержит креативный заряд. А им я обозначаю подмену завещанных истин, либо в угоду идеологическим и даже пропагандистским установкам, часто в результате эпигонской инерции. Так что мой интерес к классике не имеет ничего общего с умилением. Для меня важны вычитываемые в этом наследии глубокие проблемы нравственности, развития человеческих характеров, которые приходят к просветлению в результате драматических коллизий. «Прилизанный» классицизм в стиле Пуссена мне не по душе. А следовать его стилю рекомендовал советским художникам Луначарский, поскольку было принято соотносить социалистический реализм с такой статикой и выспренностью.

– Одной из важнейших проблем современной культуры становится судьба классики в мире, в котором доминантой является массовая культура. Классическое наследие подвергается многочисленным интерпретациям, как в театральных, так и в музыкальных жанрах, в кино, в масс-медиа и в новых формах цифрового искусства. В этих многочисленных интерпретациях само произведение часто уходит на задний план, изменяется до неузнаваемости, становится предметом игры «креативных» культурных производителей. Сверяя с вводимым вами термином «интерпретатианая дислексия», можем сказать, различные игры с классикой суть такого вида дислексия: проявление неумения и нежелания интерпретатора внимательно «прочитать» культурный текст, будь это роман, драма или опера?

– В вашем отзыве о последней постановке оперы «Евгений Онегин» в Большом театре вы замечаете, какие «реверансы» в сторону массовой культуры сделал режиссёр новой реализации шедевра Чайковского. Да, изменение «до неузнаваемости» используется как наживка для неискушённой публики. Но в моём понимании — это шарлатанство. Новизна необходима, но не ценою мишуры и дерзости быстро потухающего фейерверка (помнится такая сцена в фильме Таланкина о Чайковском). Она оправдана только тогда, когда новое прочтение отбрасывает наслоения, мешающие глубокому прочтению классики.

Вот в театре им. Вахтангова Р. Туминас поставил «Эдипа царя» Софокла. Всё как будто крупно, размашисто, что подобает прославленной драме. Но кокетничающие с публикой компромиссы режут глаз. Например, когда Креонт возвращается с пророчеством о скверне, своими жеманными жестами он похож на сноба нетрадиционной ориентации, и в публике хихикают в ответ на эту «выдумку». Потом Эдип в современном щёгольском костюме играет на саксофоне, а что бы могло это означать? А в то же самое время из монолога, в котором властитель успокаивает фивян, рассказывая, что убийца его предшественника на престоле будет наказан, пропущен его основной аргумент. Это личная заинтересованность Эдипа, потому что теперь эти же заговорщики могут убить нового царя. Но Туминас сокращает сию «подробность», ясно понимая, что она опрокидывает заскорузлую патетику, образ великого мудреца, готового пожертвовать своей жизнью, лишь бы сласти город от нахлынувшей беды.

Стремление удивить зрителя невиданными приёмами ничего не значит, поскольку ремифологизация трагедии остается нетронутой, и всё сводится к украшательству. Художественное же открытие и гениальность Софокла состоят в том, что древний миф развёрнут как современная драма.

Читайте также: Орлин Стефанов: «Пушкин – величайший драматург и мыслитель в области театра»

– Ваши лекции не только познавательны, но и эмоциональны по своей форме. В наши дни широкое распространение получил термин «эмоциональный интеллект», мне кажется, он вполне применим к вашей деятельности. Как вы определяете место эмоции в исследовательской работе? Эмоции всегда субъективны. Не мешает ли выражение эмоций говорящего восприятию текста слушателем – ведь оно содержит в себе ценностный момент в оценке произведения, о котором вы говорите, а слушатель должен составить свое мнение о том или ином тексте культуры?

– Эмоция эмоции рознь! Я придаю своим лекциям форму моноспектакля. Наподобие импровизации в джазе, я предлагаю перформансы, когда имеется тема, которая должна привести моих слушателей-зрителей к выводам, которые я чётко осознал, как своё интеллектуальное достижение. А когда бросаешь вызов светилам, которые подносятся как авторитеты на все времена, это порождает неподдельную эмоцию. При её помощи я приглашаю свою разнообразную по составу аудиторию вступить во внутренний диалог. Они могут задать свои вопросы, высказать замечания, несогласия в конце, но обычно обходимся без дискуссии. Становится ясно, что никому не внушаю своё мнение, а радостно приглашаю людей приобщиться найденной мной истине!

– Вы часто бываете в нашей стране. Чем вас привлекает научная жизнь в Росси сегодня, чем она отличается от научной жизни Болгарии и других стран, в которых вы бываете?

– Россия очень просторна, что является непременным условием разнообразных возможностей. И даже если попадаются общности или люди, которым не хотелось бы лишиться комфортной монополии, всегда находятся возможности найти понимание и поддержку. А дальше запускается «эффект домино», и рекомендуют как возможного участника на новом форуме или как лектора. Меня приглашали читать лекции даже в Якутске, дважды в Уфе, многократно в Санкт-Петербурге и в Москве, выступал в Екатеринбурге, в Киеве, дважды в Могилёве. А в Южно-Уральском университете в Челябинске был приглашённым профессором весь первый семестр в 2017 г. Бывал даже в небольшом городке в Башкортостане Мелеуз. Ясно, что такая интенсивность невозможна в маленькой стране, как Болгария, а внимание и интерес к моим лекциям дают дополнительный заряд для научна активности!

– Когда вы приезжаете в нашу страну, то посещаете престижные конференции, читаете лекции в университетах, ходите в театры и на выставки. В конце наше беседы хотелось бы спросить о самых сильных культурных и культурологических впечатлениях, которые вы получили в Ваших поездках.

– Наверное, самый яркий след оставило во мне пребывание в Якутске, когда за восемь дней я выступил с лекциями и перформансами 25 раз. Увидел два спектакля, один из которых, основанный на коротеньком рассказе Чехова «Верочка», запомнился надолго. При всей насыщенности программы, я выступил по телевидению, мне показали алмазный фонд, духовный центр Максимовой, этнографический художественный музей. Вид малюсеньких жилищ из кожи на шестах поражает воображение. Как люди жили, рожали детишек в условиях вечной мерзлоты?! Сопоставляешь такой быт целого народа с губительным в наши дни стремлением к безудержному потреблению, понимаешь, как прав Софокл, когда в «Антигоне» Вестник обобщает:

«Копи себе богатства, если хочешь,

Живи как царь; но если счастья нет —

То не отдам я даже тени дыма

За это всё, со счастием сравнив». (1172-1176, перевод С. Шервинского)

– Спасибо вам большое за это интервью, ждем вас всегда с новыми проектами!

Источник: электронный журнал научной ассоциации исследователей культуры «Культура культуры», 2019, № 3