22 октября исполняется 90 лет заслуженному профессору Института Пушкина, первому декану филологического факультета Борису Ивановичу Фоминых. «Служить на фронте слова», – так говорит Борис Иванович о миссии преподавателя и с честью вот уже почти 70 лет выполняет эту задачу.

Несмотря на свои педагогические и научные заслуги, множество монографий и учебных пособий, в жизни Борис Иванович очень скромный человек. «Я озадачен тем, что к моей персоне много внимания. Банальное событие», – поделился он мнением о своём юбилее в начале интервью.

– Борис Иванович, вы долгие годы работали в Чехословакии, возглавляли там филиал Института Пушкина. Расскажите, как вам работалось в то время?

– Традиционно в Чехословакии и Чехии (я работал в Чехии) было большое внимание к русскому языку с точки зрения не только практической, но и с точки зрения теории языка. Это связано с первой волной русской эмиграции в 1922 году. Президент Масарик выделил стипендии русским эмигрантам, среди которых было много профессоров, все они занимались преподаванием русского языка. Был организован Пражский лингвистический кружок, очень многими членами Пражского кружка были русские.

Внимание к русскому языку было очень серьёзным до событий Второй мировой войны. После войны в Чехии русский язык преподавали в школах, были кафедры в университетах, где преподавали наши бывшие эмигранты и сами чехи.

Мой интерес к чешскому языку был очень ранним. В аспирантуре я придумал название диссертации, которое предполагало сопоставление русского языка с каким-нибудь другим славянским языком. Выбрал чешский язык и получил годовую аспирантскую командировку в Прагу. Познакомился там с чешскими лингвистами, участниками Пражского кружка, с которыми потом дружил долгие годы. Переписывался с ними, когда работал в Сибири после аспирантуры. После переезда в Москву 50 лет назад связи укрепились, меня командировали в Чехию, так как я знал чешский, и у меня было много чешских знакомых. Так я стал директором филиала, последним директором, потому что в 1992 году филиал прекратил существование.

Интерес к русскому языку в Чехии сохраняется до сих пор. Сейчас так называемая русистика немножко обеднела, отсутствуют кафедры, журналы на русском языке, но всё равно внимание к нему сохранилось. Массового изучения нет, есть изучение, связанное с прагматикой, с торговыми, финансовыми и другими связями.

– Сложно вам было учить чешский? Он похож на русский?

– Судьба чешского языка непростая: в 1620 году Чехию оккупировали немцы, и триста лет язык был под сильным влиянием немецкого. В грамматике, морфологии, синтаксисе до сих пор сохраняются элементы немецкого языка.

В аспирантуре я ходил на курсы чешского языка в Институт славяноведения, и когда приехал в первую аспирантскую командировку, уже немного владел им. Там был окружён чешской средой, и это позволило войти в чешский язык и начать свободное общение. Я не владею в совершенстве разговорным языком, но спокойно читаю и могу вести приличное общение на чешском.

– Какой вам показалась Чехословакия в те годы по сравнению с Москвой или Тюменью, где вы жили?

– Я застал две Чехии. После войны, в первой моей командировке в 1958 году, было удивительное понимание русских, удивительная поддержка всего, что связано с русскими. Мне приходилось встречаться с профессорами первой волны эмиграции, и я был удивлён, как они сохранили чистоту русского языка конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Им было очень интересно узнавать новое о русском языке, а мне было интересно слышать речь эмигрантов первой волны. Я познакомился с дворянами, с людьми интеллектуального класса. Мне посчастливилось встречаться с профессором Александром Васильевичем Исаченко, который преподавал всю жизнь русский язык. Он удивился, что какой-то парень-аспирант из Сибири занимается чешским языком и прямо сказал мне об этом. Я ходил к нему на семинар в Праге, и он пригласил меня к себе в гости в город Оломоуц. Я приехал и жил у него, жена его была дочерью профессора, князя Трубецкого. У них дома я увидел сначала огромный портрет красивой женщины. А потом эта женщина взяла и подошла ко мне.

Общение было живое, непосредственное, у них сохранилось трепетное отношение к культуре, русской литературе. Особенно много внимания было к Цветаевой. После Франции она долго прожила в Праге, там у неё были нелёгкие времена, но она прекрасно знала Прагу. Когда будете там, можете прийти на Карлов мост, которому 600 лет, а внизу перед мостом стоит рыцарь – это её любимое место. Когда ей было грустно, она приходила к нему и исповедовалась ему. В то время русский человек не чувствовал себя чужим в Чехии.

После 1968 года у чехов было тяжёлое отношение к русским. Когда я жил уже в Москве, то каждое лето в течение 10 – 12 лет по поручению Министерства просвещения возглавлял делегацию русских учителей для преподавания на курсах русского языка. Всю Чехию объездил с учителями, тогда начались сложности. Но всё равно отношение было более-менее нормальное.

Когда в 1992 году закрылся филиал Института русского языка в Праге, и я уехал, переписка со многими чешскими профессорами продолжалась, например, с одним из авторов академической грамматики русского языка профессором Олдржихом Лешкой, учившимся когда-то у нас в Москве. Мой возраст такой – меньше и меньше остаётся знакомых и друзей.

– Расскажите, как вы стали работать в Институте Пушкина? Как вспоминаете эти годы?

– Я был знаком с В. Г. Костомаровым, и по моему возвращению из Праги он пригласил меня работать на четвёртый этаж, в научный отдел. Мы разрабатывали пособия для иностранцев, а когда возникла идея создать филологический факультет, по предложению Костомарова и Прохорова я в 1999 году стал деканом филфака. Всю эту работу, очень нелегкую и по содержанию, и по организации, по формированию кафедр, перелому настроений преподавателей, которые не все понимали и не все поддерживали – всё это пришлось делать.

Я благодарен институту за 29 лет работы, это было очень интересное время с точки зрения и преподавательской, и научной деятельности, потому что вся моя жизнь посвящена русскому слову. И я всегда общался с молодёжью – и в Сибири, и в Москве, у меня огромная армия выпускников.

Интересные воспоминания связаны с организацией, например, конференций, посвящённых Кириллу и Мефодию – эту идею предложил я, одобрил Костомаров, и они до сих пор идут. Это осталось в памяти, потому что связано с культурным аспектом. Судьба такая преподавательская – связана с общением. Думаю, тем, что я добрался до таких высот, я тоже обязан молодёжи. Преподавание обязывает преподавателей самих учиться, а молодёжь заряжает человека своей энергией. Это даёт возможность добраться до высоких лет.

– Как преподаватель с почти 70-летним стажем, как вы считаете, изменилась ли молодёжь или осталась прежней?

– В своей жизни я прихватил два века, пожил в двух государствах. Двадцатый век был очень сложным, и двадцать первый тоже непростой. У меня была и осталась одна родина, и я всегда в своей работе старался обучать, воспитывая. Моя работа направлена на молодёжь, чтобы они воспринимали русский язык как средство литературного общения, как язык познания и как язык, который тесно связан с великой русской литературой. Все мои курсы, которые я читал, я строил на русской литературе.

Современные молодые люди более прагматичны, потому что время, жизнь и культура накладывают свои обязательства на них. Есть и плюсы, и минусы, но в целом студент остался ищущим. Многое зависит от самого преподавателя, который должен вызвать определённый интерес, служить на фронте слова, должен быть бойцом за русское слово.

– Вы строгий преподаватель?

– Нет, я не строгий преподаватель, но требовательный. Всегда ставил перед студентами определённые задачи, все мои курсы были построены в жёсткой системе, связанной с самостоятельной работой. Потому что есть глагол «учить» и глагол «учиться», и я всегда говорил им: для студента важен возвратный глагол. Если вы не будете учиться, вы никогда ничего не будете знать. Организация самостоятельной работы – самое принципиальное и главное.

Важно ещё, чтоб студент мог заговорить, это современная беда – неумение студента говорить, читать, понимать даже литературный текст.

Моя задача была не только заниматься структурой русского синтаксиса, но и показать, как слово живёт в предложении, как образуется семантика предложения, какова его роль в образовании всего художественного текста. Этим поднимается гуманитарная значимость их работы, да и жизни – миссия нести дальше понимание русского текста. Всё это зависит от преподавателя.

– Поделитесь секретом, как стать успешным преподавателем.

– Секрет в том, что я всегда разбавлял все лингвистические понятия, термины примерами из русской литературы, народного творчества, старался, чтобы была какая-то занимательность, связанная с решением лингвистических задач, юмором, иронией, богатством русского языка. Сложные понятия, морфологические или синтаксические, можно объяснить на примере анекдота, частушки. Всё это позволяет заинтересовать студентов.

Мои учебные пособия насыщены литературными примерами, эпиграфами из русской литературы, которые содержат ответы на вопросы, которые разбираются в лекции. Задача преподавателя – вызвать живой интерес, который работает на понимание серьёзных вопросов русского языка на базе великой русской литературы.

– Вы много лет преподавали синтаксис, стали легендой для наших студентов. За что вы любите синтаксис?

– Язык – это прежде всего синтаксис, синтаксис – это вершина языка. Если человек не умеет излагать свои мысли, это беда тех, кто не научил его. Синтаксис позволяет развивать мышление, логику изложения, умение прийти к умозаключению. Главное – синтаксис учит пониманию текста. Без этого невозможно быть не только филологом, но и вообще полезным человеком в обществе. За это я и полюбил синтаксис, с ним связана моя жизнь и в научном, и практическом плане.

Чтобы оживить интерес к синтаксису, я разбирал много афоризмов, крылатых выражений, фразеологизмов, предложений, связанных и с современными событиями, и с литературными вечными фактами. Когда мы изучали сложные предложения, я брал Толстого или Достоевского, потому что у них есть длинные сложные предложения: читая, в конце забываешь начало. Надо уметь войти в такое предложение.

Синтаксис – это океан, он безграничный, а океан всегда человека волнует. Поэтому, чтобы студенты понимали, что это не просто предмет, а что-то живое, я на лекциях всегда говорил живо, с юмором, иронией. Иногда «перебирал», за неправильный ответ называл студента «Ну, ты и Марфа», но никто никогда не обижался.

Я вошёл в филологию, потому что родился и вырос в маленьком городке Ялуторовск в Сибири, куда в военное время эвакуировались ленинградские учителя. У нас преподавала учительница из Ленинграда, она настолько блестяще владела русским языком и литературой, что мы все были захвачены этими предметами.

– Как ваши родители отнеслись к желанию стать филологом?

– Отец был безграмотный, мама окончила церковно-приходскую школу, конечно, они хотели, чтобы у меня была основательная, «хлебная» специальность, квалификация. Но они приняли мой выбор и не ошиблись. Учась в Тюменском пединституте, я уже на третьем курсе преподавал, вёл практические занятия.

– Они гордились вами?

– В те времена не было понятия «гордиться», но они не испытывали волнений, связанных с моим поведением и будущим. Я был с семнадцати лет более-менее самостоятельным, хотя, конечно, они мне очень помогали, выручали во многих вопросах в те сложные послевоенные времена.

– Вы помните войну?

– Помню начало и конец. Прекрасно помню начало войны, именно 22 июня 1941 года, воскресенье. Мне было 10 лет. У нас в городе была берёзовая роща, которую посадили декабристы. Там должен был состояться какой-то праздник, но в 12 часов дня начали транслировать выступление Молотова. До сих пор в глазах стоит эта роща, чёрная тарелка репродуктора, в ушах – шум, рыдания, крики.

И помню 9 мая 1945 года: хмурое утро, моросящий дождь, но праздник. По улице едет телега, на ней женщины в красных рубахах едут и кричат: «Победа!»

Хорошо, что во время войны работала школа. Непросто было нам, мальчишкам, три лета подряд я пас коров, зарабатывая на жизнь. Но всё равно хорошее было время!

– Какие писатели или поэты вам близки по духу?

– Я всю жизнь увлекался русской поэзией и студентов тоже ориентировал на русский поэтический язык, всегда цитировал русских поэтов. Вот, например, фраза, говорящая о моей специальности:

Люблю обычные слова,

Как неизведанные страны.

Они понятны лишь сперва,

Потом значенья их туманны.

Их протирают, как стекло,

И в этом наше ремесло.

Давид Самойлов

Работа преподавателя – «протирать слова»: фонетику, лексику, морфологию, синтаксис, вводить человека в родной язык. Чтобы он понимал, что родной язык – часть культуры, а культура – основа государства.

Русские классики близки мне по духу, сейчас перечитываю Достоевского и Толстого, потому что их сочинения соотносятся с современностью. Я понял теперь, почему была запрещена книга с пьесами Достоевского: он прямо пишет о событиях революционных, о том, что такое бесы, как развращать молодёжь. «Братья Карамазовы» – книга о том, как войти в человека, в его душу.

И меня очень привлекает русская поэзия, не только современная, но и конец ХХ века, тогда было очень много хороших поэтов. В СССР республики жили за счёт национальных писателей, которые прекрасно владели русским языком и очень хорошо писали. В Казахстане, например, живёт Олжас Сулейменов, у него очень интересная биография и много работ по анализу единства славян. У него есть книга «Аз и Я…», где он доказывает, что все мы едины. Он удивительно пишет стихи. Вот это стихотворение ложится эпиграфом к Институту Пушкина:

Любая влага,

влитая в кувшин,

спешит принять

его литую форму,

а слово,

проникая в глушь души,

ей сообщает

собственную форму.

Тьму искажает образами

ночь,

в конях отстали

борзые комони...

Всегда,

повсюду —

горлом превозмочь

границы ужасающих гармоний.

Так, в мир входя,

мы изменяем мир,

он — оболочка,

мы — его основа,

мой мир,

рябясь, морщинясь,

как эфир,

приобретает очертанье СЛОВА.

Искрится дым —

сгорел последний том...

Но

вечен знак над лёгким пеплом

букв,

над кошмами,

над каменной плитой

изогнутый лекалом мысли

ЗВУК.

Слово всё определяет – входит в человека и формирует его. Мысль связана со словом, с деятельностью человека.

– Была ли у вас в жизни заветная мечта? Исполнилась ли она?

– Всегда была мечта путешествовать, где-то побывать, и она, по сути, осуществилась.

За всю свою жизнь я проработал только в трёх учреждениях.

Сначала десять лет преподавал в Тюменском пединституте. Потом меня пригласили в Министерство просвещения, пятнадцать лет я был заместителем директора Научно-исследовательского института национальных школ, руководил гуманитарным циклом предметов для школы. Мы готовили учебники по русскому языку и литературе, и потом проходила не просто экспертиза, проходила их прокатка по всему Советскому Союзу. Я был ответственным за все эти учебники и поэтому очень много ездил, увидел страну от Камчатки до Калининграда. Это и была моя мечта, которая сбылась.

Третье место моей работы – это Институт Пушкина, где я проработал 30 лет.

Конечно, мечтал достичь какого-то уровня в научной деятельности. Но, поскольку меня бросили на очень ответственную административную должность, решил, что мне нужно преподавать самому. В СССР нельзя было, занимая такую должность, работать на второй работе, поэтому я пошёл к министру просвещения и убедил его: мне нужна преподавательская деятельность, чтобы понимать процесс подготовки по гуманитарным предметам, за которые я отвечаю.

Мне разрешили, и я стал преподавать в том институте, где учился в аспирантуре и защищался – МПГУ (тогда – МГПИ) имени Ленина. Работал на вечернем отделении: до пяти часов был на работе, а с 6 – 7 часов преподавал. Нагрузки были очень высокими, поэтому мечту стать доктором наук я не осуществил. Но отдал очень много времени народному образованию, мой рабочий стаж почти 70 лет, я – ветеран народного образования.

Многие мои студенты работают теперь в Институте Пушкина, в академических институтах, защитили диссертации, возглавляют кафедры. Студенты, с которыми я работал в Сибири, не забывают до сих пор. Там была колония немцев, некоторые из них уехали и до сих пор из Германии звонят, поздравляют с Новым годом, днём рождения.

Много было студентов, приезжавших из-за границы. В Институте Пушкина у меня были очень хорошие толковые аспиранты из Африки, Латинской Америки, Ливии, Конго. Последние магистранты, с кем я работал – из Ирана – сейчас учатся в аспирантуре. Со всеми приходилось работать.

– Ваш любимый афоризм, или ваш девиз по жизни?

– Нужно дышать жизнью, любить каждую минуту, ценить и помнить, что было, что есть и надеяться на будущее – таков девиз по жизни.

– Чем вы занимаетесь сейчас?

– По телевизору смотрю только ТК «Культура», отдельные программы, связанные с нашей культурой. Например, любопытная передача, советую посмотреть: «Наблюдатель», очень интересная. Пока ещё много читаю и пишу. У нас же грант, так что обязан работать. Остаюсь учёным секретарём экспертного совета ВАК, там у меня серьёзные обязанности. Так что жизнь идёт пока в рабочем ритме.

Борис Иванович Фоминых окончил Тюменский государственный педагогический институт.

В Государственном институте русского языка им. А. С. Пушкина работает с 1991 года. Был директором филиала института в Праге.

Первый декан филологического факультета Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина.

Кандидат филологических наук, доцент.

Сфера научных интересов – синтаксис современного русского языка и методика его преподавания.

Автор книг «Русский язык в VIII классе» (1987), «Синтаксис простого предложения», (1999), «Синтаксис сложного предложения» (2001), «Курс лекций по современному русскому языку: синтаксис простого предложения» (2003), «Современный русский язык. Синтаксис сложного предложения: Учебное пособие для бакалавров. – Ч. I.» (2012),цикла статей по синтаксису русского языка в сопоставлении с чешским языком (в журнале «Чехословацкая русистика: слово и словесность») и многих других публикаций. Соавтор и редактор учебников и учебных пособий.

Награждён медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», «За освоение целинных земель», «Отличник образования Советского Союза», «Отличник народного просвещения России».