С нынешнего года детей в школах вполне цивилизованной Финляндии просто перестали учить письму: тюкать пальчиком по клавиатуре любой научит, и уже слышны весьма различимые негодующие голоса. А ведь на свете ещё немало совсем ещё не старых людей, которых в школах, в числе прочего, учили и чистописанию.

Как не вспомнить тут колоритнейшнего Калинича, лицейского учителя каллиграфии из тыняновского «Пушкина»: «Он требовал твёрдой линии и был враг нажимов и утолщения, а в особенности не любил задержки пера на началах и концах букв, от чего получалась точка. Это он считал чертою подлою, приказною и писарскою». 

Да что далеко ходить: «писарский» почерк автора этих строк в конце прошлого века стоил ему трёхмесячной усидчивой «службы» в райвоенкомате, где требовались переписчики личных дел. И не напрасно в ту пору вспоминался первый класс: выдолбленная в парте с откидной крышкой чернильница, стальное перо, нажим, наклон букв... В некоторых почтовых отделениях в российской глубинке все эти предметы встречались и использовались (например при написании текстов телеграмм) ещё и в нынешнем веке.

Почерк, безусловно, в определённой мере отражает характер своего обладателя. Известный историк Натан Эйдельман писал о гордом, бесстрашном и талантливом декабристе Михаиле Лунине, обладавшем «издевательски-ясным» почерком.

Современные учёные-графологи, как утверждают, могут воссоздать психологический портрет человека по семи основным характеристикам: размеру букв, их наклону и форме, направлению почерка, интенсивности нажима, характеру написания слов и общей оценке почерка.

Фрагмент рукописи «Войны и мира» 

Но и абсолютизировать такой анализ тоже вряд ли стоит. Тот же Юрий Тынянов сделал как-то в своей записной книжке такую запись: «В ... графологию я не верю с тех пор, как графолог Моргенштерн, взглянув на мой почерк, заявил, что я деспот в личной жизни». Бывало и похуже: знаменитый криминолог Чезаре Ломброзо, взглянув на почерк Льва Толстого, определил его как «почерк девицы лёгкого поведения с психопатическими наклонностями». 

Каждая профессия отличалась своими особенностями почерка: с особенностями ручного письма многих врачей сталкивался практически любой из нас, мысленно призывая на помощь специалистов по дешифровке.

Боюсь, уже не всем современным детям понятны пушкинские строки: «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута – и стихи свободно потекут». Именно эту «чувственность» творческого процесса, чувство, связанное в единое целое с мыслью и пером, постепенно отняли у писателей и поэтов сначала пишущая машинка, а затем и компьютер. Некоторые не очень-то и переживали, но вот, например, Константин Симонов сказал как-то, что ему не о чем говорить с писателем, который сразу печатает на машинке.

Но давайте снова обратимся к Пушкину. Один из классиков пушкинистики различал у поэта две категории почерка и четыре его вида. Первая категория – творческая, вторая – светская. В первой категории два вида: черновой и беловой; во второй тоже два: интимный и официальный. Понятно, что рукопись, скажем, «Онегина» с рисунками на полях имеет мало общего с холодновато-блестящими росчерками «смертного» письма к барону Геккерну.

Юрий Тынянов находил настоящее вдохновение в почерках писателей минувшего и, судя по его записным книжкам, подумывал написать о них отдельную работу: «Квадратная клинопись Чаадаева, издевающаяся над своей эпохой, листки его рукописей, подобные папским буллам. Похожий и очень не похожий на него почерк Вяземского: квадратные, отдельные буквы, но бревенчатые, с торчащими во все стороны застрехами и соломой – княжеская деревня на бумаге... Ломаная дрожащая проволока Тютчева, напоминающая ломаные готические линии немецких соборов и английские почерка XVIII века. 

...Гоголь - старательный, в котором ещё чувствуется пропись».

Интересно, как бы он определил почерк автора «Войны и мира»? Когда-то в литературном отделе яснополянского музея была выставлена на огромном, почти со стену, деревянном щите увеличенная страница рукописи «Войны и мира». Посетителям в качестве испытания предлагалось прочитать хотя бы несколько слов... А великая подвижница и верная жена Софья Андреевна Толстая весь роман, написанный таким почерком, переписала девять раз. 

Почерк Тургенева по сравнению с толстовским – просто каллиграфический. Чем-то отдалённо напоминает «журавлиный»  – определение Цветаевой –почерк Бориса Пастернака. Почерк Достоевского – потруднее, но тут другая беда: многие его рукописи представляют собой сплошной «ковёр» из дополнений, вставок, «мыслей на полях» – разбиралось в этом кружеве не одно поколение учёных. Почерк Чехова разительно менялся с годами: например, рассказы 1880-х распознаются уже по одной страничке рукописи – без всякой датировки.

А компьютер... Как сказал некий остроумец, переиначивая Талейрана, он дан человеку для того, чтобы тот мог лучше скрывать свои мысли. Попробуйте-ка с его помощью проследить за мыслями, за творческим процессом того или иного писателя – черновики, любимая пища архивистов и литературоведов, тут невозможны. Не понравилось – стёр, переписал – и  привет потомкам! 

«Настанет время, когда ...переписка заменится електрическим разговором», –пророчествовал в пушкинские времена князь Владимир Одоевский. Чем не современная электронная почта?

Но, кажется, не всё так безнадёжно. Искусство каллиграфии с очень давних пор почиталось и почитается на Востоке, а теперь это увлечение пришло (или вернулось?) и в Россию. Так, в последнее время одними из самых популярных в наших музеях и старинных усадьбах являются мастер-классы именно по каллиграфии.