...Анну Ахматову, рассказывают, спросили как-то: легко ли писать стихи? «Если их как будто кто-то диктует, то очень легко. А если выдумывать самому — то очень трудно», — ответила она. У художников, по сути, то же самое.

Надя Рушева (назвать её полным, изначальным именем — Найдан, по-русски Надеждой — как-то язык не поднимается) тоже говорила, что рисует не совсем сама — просто обводит пером линии, которые для неё проступают на бумаге подобно водяным знакам. Всё гениальное просто: отец читал маленькой дочке сказки (скажем, «Сказку о царе Салтане»), а она, что называется, с листа рисовала.

Мало у кого в голове укладывается: за семнадцать лет жизни — более десяти тысяч рисунков; притом что в последние годы ей редко удавалось рисовать больше получаса в день. После того как она стала известной художницей, взрослые, охотно признавшие ученицу обычной московской школы гением, много лет пытались — и пытаются до сих пор! — понять, постичь, разгадать... Многие высокоучёные умы просто разводили руками. 

«Гениальная девочка обладала поразительным даром проникновения в область человеческого духа. Она работала почти с отчаянием, стремясь сказать людям как можно больше: о балете, об античности, о Шекспире, Пушкине, Лермонтове, Толстом, Экзюпери... Откуда у шестнадцатилетней девочки знание людей, эпох? Это загадка, которая никогда не будет разгадана. Люди нуждаются в таком искусстве, как в глотке свежего воздуха... Не в технической виртуозности суть, а в талантливости её личности», — писал Дмитрий Сергеевич Лихачёв. И добавлял, что зрелость духа совсем не предполагает зрелости возраста.

А публика попроще, как мы все хорошо знаем, падка до талантливых детей (вспомним ещё чудо-поэта Нику Турбину из Ялты — её жизнь была тоже, увы, очень недолгой). Особенно если где-то в глубине присутствовал некий запретный плод, вроде очень нелюбимого советской властью романа «Мастер и Маргарита», которому посвящена большая серия рисунков Рушевой. Падка — и в то же время невероятно переменчива. Сегодня на твои выступления, выставки очереди и аншлаги, а завтра...

На открытии выставки мне довелось беседовать со многими куда более осведомлёнными, нежели я, людьми, и все они дружно подтвердили, что больших выставок Рушевой в Москве не было уже лет двадцать. И не в дотошном подсчёте лет дело. А в том, что успело вырасти целое поколение, которое с этими рисунками просто незнакомо. Альбомов репродукций в книжных лавках тоже не сыскать — в ходу совсем другие персонажи. И напоследок — факт совершенно поразительный. Роман Булгакова, когда-то размножавшийся едва ли не от руки, сегодня можно купить буквально в любом магазине. Но среди десятков и сотен изданий книги с иллюстрациями Нади Рушевой, о которой ещё успела помечтать Елена Сергеевна Булгакова, не найти. Потому что её просто не было.

Кстати, на выставке, которая продлится всего месяц (длительное прямое освещение и рисунки — две вещи несовместные), сюжетов из «Мастера и Маргариты» нет. Есть работы из циклов, посвящённых цирку, балету, русским сказкам, Востоку и, разумеется, Пушкину. Известно, к слову, что однажды ученица Рушева на уроке литературы как раз за Пушкина схлопотала неудовлетворительную оценку. Со временем факт этот так поразил Надежду Павлович, что она вспомнила его в стихотворении, посвящённом памяти Нади: «Девочка ходит у дома на Мойке. Снег молодой метёт и метёт... За Пушкина — двойка! За Пушкина — двойка! А Пушкин смеётся и — рядом идёт». Она рисовала чувства, а не фигуры, рисовала упрямо, не реагируя на слова взрослых о том, что так не иллюстрируют, что, мол, поучилась бы у классиков. «Я рисую не для Шмаринова, а для своих ровесников», — сказала как-то она. И, может, одна из величайших Надиных удач состоит в том, что алмаз её таланта не подвергся «официальной» огранке посредством какого-нибудь профильного учебного заведения. Сегодня, в дни футбольного чемпионата, не зря вспоминаются сказанные в России слова Пеле: «Знаете, почему у вас никогда не будет игроков такого класса, как в Бразилии? Потому что у нас развивают достоинства, а у вас — исправляют недостатки».

Наталья Миронова, бывшая одноклассница Рушевой (ныне — весьма солидный научный работник), поделилась со мной воспоминаниями и о том, что отличалась Надя не только на почве живописи и графики. В частности, она издавала независимую школьную газету «Класс-инфо». В те годы подобные инициативы, очень мягко говоря, не приветствовались. «Неужели у неё на этой почве не было неприятностей?» — поинтересовался я. «Конечно, были! — ответила Миронова. — Некоторые учителя страшно обижались на то, как их изображала Надя, и газету приходилось снимать». Где-то сейчас те рисунки?..

И всё же — откуда эта звезда? «Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире», — говаривал булгаковский Коровьев. Рушева родилась от «встречи» кровей очень несхожих. Отец — известный театральный художник, коренной тамбовский мужик. Мать, здравствующая доныне Наталья Ажикмаа, первая тувинская балерина. Поэтому понятно, почему около половины рисунков Рушевой сегодня находится в Национальном музее Республики Тыва (основной массив рисунков — в Музее Пушкина не Пречистенке, но об этом за отсутствием выставок столичная публика как-то подзабыла).

Елена Титова, директор Всероссийского музея декоративно-прикладного и народного искусства, рассказала мне о том, что и нынешняя выставка была чистой импровизацией. В рамках крупного выставочного проекта, посвящённого художественному наследию народов России и осуществляемого ныне музеем, его «десант» высадился в Кызыле. Работники Национального музея Тывы, разумеется, не стали скрывать своих сокровищ. Так 122 рисунка Нади оказались в Москве.

Случайно ли, нет — открытие выставки Рушевой совпало с открытием памятника ей, созданного скульптором Андреем Волковым. Памятник как бы соединяет один из самых знаменитых рисунков Нади — «Кентаврёнок» — с её графическим автопортретом. Памятник поставлен на Ереванской улице, неподалёку от школы, где она училась, — ныне школы её имени. Поставлен на некогда донельзя загаженном, а ныне превращённом в очаровательный скверик клочке земли. Всё хорошо, всё ко времени, всё по делу. Но, как говаривал ещё Радищев: «Почто мой друг, почто слеза катится?»