СПб.: Лимбус Пресс, Издательство К. Тублина, 2009.

Дмитрий Быков – значимая фигура в современном общественном сознании. Он пишет романы, стихи, острые злободневные статьи, участвует в ток-шоу. Он сатирик, философ и в некотором смысле хранитель русского литературного наследия – я имею в виду блестящее исследование творчества Пастернака авторства Быкова, а также работу по подготовке к печати замечательной книги Льва Лосева о Бродском.

Для современного читающего человека Быкова много, буквально везде, причём часто он выступает не только как человек пишущий, но и как человек публичный – едкий, злой, непоследовательный, иногда хамоватый. Произведения Быкова зачастую вызывают неоднозначные чувства у аудитории именно потому, что сложно абстрагироваться от личности, которая частенько раздражает, и оценивать текст просто как текст. Однако читатели, которые не отпихивают книгу Быкова просто потому, что он Быков, обречены на то, чтобы быть вовлечёнными в диалог с автором.

В сущности, не так уж важно, соглашаемся ли мы с его взглядами. Интерес представляет то, как Быков смотрит на вещи, ракурс вИдения, который он демонстрирует, заставляя думать – независимо от того, разделяешь ли ты его точку зрения. Быков хорош тем, что в своём анализе он видит более широкий контекст, чем способен увидеть наивный читатель. Он смотрит под другим углом зрения, делает нетривиальные и порой парадоксальные выводы. Независимо от того, согласны вы с ним или нет, поспорить или утвердительно кивнуть хочется с равным аппетитом. Быков провоцирует думание, а активное думание есть делание.

Для тех, кто читает и/или слушает Быкова, его тексты в какой-то мере формируют современную реальность. Даже те, кто раздражённо отмахивается от его мыслей, но всё же читает, оказываются под влиянием, потому что вытесненный материал «работает» помимо сознания. Читателей у Дмитрия Львовича много. И реальность формируется солидная. Статьи и эссе, которые Быков включил в сборник «Думание мира», написаны за последние пять лет, и, по словам автора, ему не стыдно их перечитывать. То есть эти тексты до сих пор являются правильной версией мира, построенного Д. Б. Так каков же этот мир?

Сборник состоит из двух частей – «Рецензии» и «Тенденции». Первая содержит отзывы на фильмы, сценарии, книги и даже на музыкальный альбом. Вторая включает эссе и статьи на разные темы. Говоря о рецензиях, мы бы в свою очередь разделили их на две группы. Одни тексты написаны явно «по любви». Автору дорого то, что в них заложено, эти произведения вызывают у него ностальгию по чему-то утраченному (ностальгия у Д. Б. вообще важная тема). Таковы рецензии на экранизации книг братьев Стругацких, на фильмы по сценариям Александра Миндадзе, на песни Михаила Щербакова (альбом «Если»). Другие отзывы написаны потому, что предмет исследования отражает, по мнению Д. Б., некие значимые социальные проблемы. Они что-то говорят о современном обществе. Как правило, это что-то неприятное, но интересное – в этом и состоит фирменный стиль Быкова. К данной категории относятся рецензии на блокбастер «9 рота», сериал о Есенине, современные молодёжные комедии как класс, фильм «Груз-200», а также статья о феномене произведений о Гарри Поттере.

На материале современных культурных продуктов, как правило российских, Д. Б. демонстрирует тот самый особый угол зрения, о котором мы говорили выше. Наивный зритель увидит в фильме то, что показано на экране. Быков рассматривает более широкий контекст. Зачастую ему вообще наиболее интересно не то, что и как сказано, а то, что остаётся за кадром, за рамками текста. Что, собственно, героическая 9-я рота делала в братском Афганистане – и почему этот вопрос так и остался ЗА кадром? Зачем создателям и заказчикам сериала нужно, чтобы Есенина убили? Появление таких вопросов делает окружающий мир насыщенней и многогранней, читателю даётся возможность воспарить над восприятием толпы и в конечном итоге изменить действительность или – бери выше – modus operandi нашей страны.

Похоже, что фразу «В начале было Слово» Д. Б. понимает буквально, строя свою реальность из слов-кирпичиков. Наверное, поэтому он так тонко и красиво говорит о творчестве поэта и барда Михаила Щербакова, которого вообще-то очень трудно рецензировать. Смыслы в поэтике Щербакова закопаны непривычно глубоко, буквально погребены под грудами слов, которые при этом не несут непосредственной информации. Поклонники Щербакова чувствуют энергию этих смыслов, другие недоумённо пожимают плечами. Быков же говорит о «полном и строго продуманном отсутствии прямого лирического высказывания» и ещё о том, что Щербаков – «большой поэт эпохи большой бессловесности, компрометации всех смыслов… когда важнее человеческих страхов и человеческих же надежд оказываются ужас и восторг перед лицом великого и безжалостного неодушевлённого мира» – и это, кажется, прямо «в яблочко».

Щербаков, по Быкову, использует слово не столько как носитель информации, сколько в качестве строительного материала. Это великое торжество метавысказывания, сверхсмысла (Быков описывает мир песен Щербакова как «безлюдье, бесконечность, живое присутствие Бога»), конечно, чрезвычайно симпатично приверженцу надтекстовых смыслов Дмитрию Быкову. Весьма вероятно, что именно в таком безлюдно-филологичном мире он и хотел бы жить.

К счастью – или к сожалению? – но наша реальность не такова. С буквами, словами и текстами обходятся без должного почтения, как варвары с покорённой цивилизацией. То, что выстраивается из этих кирпичей, величественно и монструозно, а руководствуются строители исключительно веяниями времени. По мнению Быкова, это неправильно и где-то преступно.

Эссе «Пропавшая грамота» наглядно показывает, как царящая в стране атмосфера задаёт стилистические и пунктуационные тенденции. При позднем Ельцине повеяло свободой – и люди перестали ставить запятые, этаким «раззудись плечо» полилась ничем не сдерживаемая речь, будто плотину прорвало. В начале нулевых люди, наоборот, «страхуясь от невидимого начальства», норовят обособить запятыми всё подряд – на всякий случай. Литература и действительность взаимосвязаны, и как писатели творят окружающий мир, так и мир вполне способен показать литературе, кто в доме хозяин.

В статье «Молчание классики» Д. Б. утверждает, что литература имеет срок годности и выходит из употребления, если ею не пользоваться. Во-первых, утрачены реалии ушедшего времени – забытые, сметённые общественными потрясениями, после которых связь времён неизбежно распадается. Это мешает воспринимать классику детям, чем обедняет их мироощущение. Проблема, по мнению автора, лежит в смене ценностей, темпа жизни, нравственных ориентиров. «Типажи кардинально сменились, новые обстоятельства порождают нового героя… Нам предстоит долго и трудно привыкать к тому, что народолюбец не обязательно хорош, чиновник не всегда омерзителен, борец за права не всегда прав. Ещё труднее будет привыкнуть к тому, что любовь – не главное содержание жизни и что вообще есть вещи поважнее жизни. Наконец, нам надо будет заново осмысливать христианство». Поэтому и современному взрослому человеку русская литература больше не даёт того, что давала раньше – ощущения, что мир хоть и зыбок, идеалистичен и трагичен, но хорошо знаком; что он «работает» согласно сквозь поколения отработанным канонам. Смена милых сердцу устоев вызывает у Дмитрия Львовича закономерную тревогу.

Однако Быков не так пессимистичен, как может показаться. С большим удовольствием он играет иногда в «адвоката дьявола», как например, в статье «9 мифов о России», где он  последовательно развенчивает действительно стереотипные представления о России. Например, о стремлении к «твёрдой руке», о зависти к богатым и даже о русском пьянстве. Анализ всех этих явлений, предлагаемый автором, безусловно, остёр и интересен. Но помилуйте, утверждать, что все русские мифы – неправда, тоже чересчур. Автор словно бы заигрывается в философствования, но это игра ради игры, поскольку любые обобщения дают обширное поле для спекуляций. Тогда зачем это любителю правды и тонкому ценителю смыслов Быкову?

Возможно, дело в другой трактовке термина «миф». Миф – не ложь, выдаваемая за правду, а попытка повлиять на события или поведение, приписав им те или иные качества. Проще говоря, по принципу «если кому-то постоянно твердить, что он свинья, то он захрюкает». В случае с русскими мифами сказать: «Ты не свинья!» – целительно. И Дмитрий Быков, возможно, осознанно берёт на себя эту санитарно-терапевтическую функцию в статье о «русских мифах» так же, как и в рассуждениях о природе патриотизма или об отношениях со странами бывшего СССР. Он старается сделать картинку более объёмной и сложной, чем та, которую предлагают любители готовых ярлыков. Таким образом автор увеличивает возможность благоприятного исхода, исцеления, если хотите.

Пожалуй, здесь будет полезно сравнить эссе Быкова с другим произведением, не так давно рекламировавшимся на билбордах и по названию, и содержанию, казалось бы, полностью с ним совпадающим. Это «Мифы о России» Владимира Мединского. Тут можно лишь заметить, что превращение любой субстанции из лекарства в яд зависит не только от увеличения дозы, но и от менее очевидных манипуляций. Во всяком случае, замена принципа «ты не свинья» на принцип «свинья не только ты» относится к приёмам подобного рода. Равно как и превращение «развенчания мифов» о стране и народе в индустриальный процесс, подразумевающий массовые тиражи и обращение к массам (а не к каждому человеку в отдельности) либо – что более вероятно – к начальствующим над этими массами. Впрочем, это как раз и относится к тем тонким различиям, на которые, кажется,  любит обращать внимание сам Дмитрий Львович.

Помимо острого чутья на глубинные смыслы явлений – надо будет подсчитать, сколько раз в этом тексте встречается слово «смыслы» – Быков обладает так называемым катастрофическим сознанием, внутренней настройкой на неуспех, крушение. Катастрофическое сознание обостряет чувствительность человека как к своим «слабым местам», так и к слабым местам общества. Медленный распад, спонтанный взрыв, смена культурных контекстов хорошо ощущаются такими людьми. Наделённые катастрофическим сознанием, они чувствуют  присутствие События, изменяющего мир, хотя и не обязательно знают, где именно. Это событие может случиться, может пройти стороной, а может быть уже свершившимся фактом. Не случайно Быков пишет о сюжете кинематографа Миндадзе – «мир после катастрофы» – и трактует всю христианскую культуру в этом же контексте. «Все мы живём в мире после Голгофы». И ещё: «Всякая жизнь – по крайней мере в двадцатом веке – есть жизнь ПОСЛЕ. После чего-то столь ужасного, что даже память об этом заблокирована». Горевестников не любят, к ним относятся с подозрением, но – что поделать – иногда они оказываются правы. Знать бы только когда и в чём.

У писательницы Туве Янссон, автора прелестных сказок о муми-троллях, есть вполне взрослый рассказ «Филифьонка в ожидании катастрофы». Героиня, пожилая Филифьонка, живёт на берегу моря в очень неуютном доме, купленном ею из уважения к памяти бабушки, которая вроде бы когда-то в нём жила. На протяжении всего рассказа не происходит ничего, но это ничего пронизано ожиданием, страхом, тоской и попытками наладить хрупкий, убогий уют. И когда разбушевавшееся море наконец затопляет дом, Филифьонка с облегчением думает: о, какая прекрасная, восхитительная катастрофа!

Для чтящей традиции и окружённой тенями Филифьонки – как, похоже, и для Быкова – любая катастрофа прекрасна и восхитительна, потому что делает её свободной и  счастливой. Никакой другой сюжет, по-видимому, этого сделать не может. Быков выстраивает своё видение мира с учётом всех ужасов надвигающихся реальных или мнимых катастроф.

Радует, что созданная Быковым реальность катастрофична не тотально. Вне зависимости от того, окажется ли он прав в своей мрачности или мир опровергнет эти построения, его взгляд на нынешнее общество интересен и остротой мысли, и необычностью угла зрения. В конце концов, читатель имеет право полюбопытствовать и сравнить своё мироощущение с быковским – если не из философического, то хотя бы из спортивного интереса. Кто окажется прав в своих выкладках лет этак через сто?

Нина Инсарова, Виктор Станилевский