От редакции: Публикуя статью "Нормально, Григорий, отлично, Константин,  мы надеялись, что поднятые  в ней вопросы станут поводом для дискуссии. Реплика Андрея Громова, в которой автор представляет свою точку зрения на истоки парадоксов эмигрантского сознания, может служить началом  этой дискуссии. К участию в ней приглашаются все желающие

Год назад я был в командировке в Лондоне. На выставке вооружений. Это весьма забавное шоу, где с одной стороны все только и говорят о высоких технологиях и с пафосом презентуют всякие навороченные штучки с использованием новейших разработок, а с другой реальные покупатели (большие черные люди с шеями в обхват рук) идут мимо хай-тек стендов  прямо к старым добрым автоматам, армейским джипам с пулеметом над кабиной,  советским ракетным установкам  образца 60-х.

Впрочем, о выставке – это так, к слову. Вечером после выставки я договорился встретиться с приятелем, работающим в лондонском отделении одного из крупнейших банков. Работал он допоздна, а потому мы договорились, что я зайду к нему на работу. Офис крупного банка  – это шоу, почище выставки вооружений. Огромная зала, уставленная мониторами – два у рядовых сотрудников, три у сотрудников покруче, четыре у начальства и так далее, впрочем, как мне потом объяснили, у самого крутого начальства монитор один. Кроме того, зала эта была чистейшим Вавилоном – она была заполнена людьми всех цветов кожи и всех национальных типов, правда, через какое-то время я понял, что большинство этого Вавилона составляют люди, говорящие на единственно знакомом мне языке – русском. Причем некоторых из них я, как оказалось, знал, напрямую или через общих знакомых, еще по Москве.

Что это за люди? Самые разные молодые специалисты из самых разных мест России, которые работали в Москве, теперь работают в Лондоне (а многие до того работали еще и в Нью-Йорке). Они не эмигранты и не воспринимают себя эмигрантами,  они здесь живут и работают, но могут работать и в России, и в каком-либо другом месте. Они практически ничем не отличаются от своих коллег американцев, англичан, индусов, турок и еще бог знает кого. При этом они также – и это самое поразительное – ничем не отличаются от их сверстников, живущих в России. Разговаривая с ними в пиццерии в лондонском Сити,  я просто забыл, что нахожусь в Лондоне, а не сижу в каком-нибудь «Восточном дворике» на Покровке. Мы говорили о том же, о чем обычно говорят здесь, в Москве, у нас были те же интересы, мы апеллировали к тем же реалиям,   спорили о том же, о чем обычно спорят в Москве, и так же.

Это и есть новые русские – люди очень хорошо, а главное, спокойно, без надрыва адаптирующиеся к жизни в западных условиях, при этом ни фактически, ни психологически не разрывающие с родиной. Они работают (часто по 20 часов в сутки) и зарабатывают на Западе, но они так же могут работать и зарабатывать в России. Их так же, как и большинство людей здесь, в России и там, в Лондоне, заботят личные накопления, зарплаты и бонусы. Они так же, наверное, боятся оказаться в лузерах, но часто сами с завистью поглядывают на этих самых  лузеров, которые могут себе позволить спать до 12, не думать о бонусах и эффективности вложения накоплений. Тем более, что, адаптировавшись к западной жизни, в общем, понимаешь, что жить вполне достойно и счастливо можно и на весьма скромные деньги.

Весь секрет тут в этой способности адаптироваться, спокойно, без надрыва. И секрет этот весьма прост, хоть и выглядит самым крепким парадоксом. Чем больше связей, деловых, профессиональных, ментальных, человеческих с Россией, тем легче и естественнее происходит адаптация. И наоборот, отъезд на ПМЖ, самоосознание себя эмигрантом делает процесс адаптации болезненным и надрывным. Человек, который работает там так же, как он мог бы работать и здесь может, конечно, не вписаться в среду, но для него это не вопрос жизни и смерти – это всего лишь работа и карьера. К тому же, он едет «туда» не «менять все в своей жизни», а просто жить и работать в новых условиях. Он не делает судьбоносный выбор, он не ставит все на кон.

Эмиграция, собственно, и есть главная проблема старых русских за рубежом. В большинстве своем они именно ехали менять все в своей жизни – отсюда и надрыв, и полнота ставки на адаптацию. И ставка эта заведомо проблемная. Человек извне всегда будет в менее выигрышном положении, чем человек изнутри. Он всегда будет немного чужим, всегда будет иметь меньше возможностей (он не учился в колледже, не играл в футбольной\бесбольной команде,  не был членом бесконечных обществ и клубов, да и просто ему не оставили родители в наследство дом в пригороде). В итоге этот надрыв оборачивается чаще всего тем, что эмигранты становятся большими американцами, чем американцы\канадцы\европейцы. Их новая жизнь воспринимается ими как абсолютная категория, а все, что вне ее, оказывается неприемлемо – особенно все, что хоть как-то напоминает жизнь там – на родине. В итоге же это, естественно, приводит к системным сбоям личности и тем самым «крепким парадоксам», столь верно отмеченным Псоем Короленко. 

Сочетание бескомпромиссного прагматизма (воспроизводящего пародийные азы протестантской этики), яростного антиклерикализма  и постоянного апеллирования к совковому менталитету – типичное следствие этой самой надрывной адаптации. И почти неминуемое следствие эмиграции как таковой.

Впрочем, об антиклерикализме и воинствующем атеизме тут надо сказать особо. Западная бытовая жизнь куда больше нашей связана с религией вообще и христианством в частности.  В своей повседневной жизни мы очень мало соприкасаемся непосредственно с церковью, верой. На западе же при всем различии ситуаций – все это куда ближе, куда актуальнее: «смотри, в Канаде кругом церкви, везде менониты в чепчиках и подтяжках». А потому и атеизм тут (опять же при всех различиях в разных странах) очень мало похож на наш казенный советский атеизм. Западный антиклерикаризм – это антиклерикализм тех, кто в детстве каждое воскресенье ходил в церковь. Однако наш эмигрант даже сравнительно молодым в церковь не ходил, а потому, вписываясь в эту парадигму, оказывается на самом деле вне ее. Он и здесь, в мире сложно устроенных отношений западного человека с Богом – чужой, а потому способен только к пародийному воспроизведению атеистических форм и клише.