В эти дни мы вспоминаем Сергея Сергеевича Аверинцева, выдающегося русского филолога, историка и теоретика культуры. 10 декабря 2007 года ему бы исполнилось 70 лет. Он умер в 2004-м в Вене, где преподавал в последние годы.

Он был не просто крупным ученым, но и необыкновенным интеллектуалом старинной крепкой закалки, каких мало уже встречается в наш век узких специалистов, настоящим интеллектуальным лидером.  

Аверинцев был действительно крупнейшим филологом (по выражению другого нашего крупного ученого, «филологов много, Аверинцев был один»), редкостным знатоком не только античной, средневековой книжности, но и литературы более позднего времени. Он, кроме того, переводил с древнегреческого, латинского, древнееврейского, сирийского, немецкого, французского и польского языков. Вероятно, не случайно, что именно  Аверинцеву было поручено написать в 1968 году фундаментальную статью «Филология» для «Литературной энциклопедии».

Он сам высоко ценил занятия филологией, которая для него была гораздо больше, чем просто наукой о литературе. По его собственным словам, филология «…есть искусство понимать сказанное и написанное. Но человек говорит, высказывается, окликает своих товарищей по человечеству своим поступком и жестом, и в этом аспекте, как существо создающее и использующее «говорящие» символы, берет человека филология». Для него, таким образом, его занятия всегда были наукой о человеке.

Выдающиеся исследования Аверинцева о поэтике – его, пожалуй, самая известная книга посвящена поэтике ранневизантийской литературы – также сконцентрированы  не только на отвлеченных вопросах структуры и техники текста, но на специфических формах человеческой культуры. Поэтика по Аверинцеву – это общий культурный язык, на котором ведут спор (т. е. действуют, говорят, творят) современники – люди одной эпохи.

Человек никогда не выходит из фокуса исследований Аверинцева, но человек живет в истории (по его собственному выражению, «история реальна только в человеке») – в этом смысле он сделал для истории как науки больше, чем многие профессиональные историки. Он учил понимать принципы функционирования культуры, ее механизмы. Делал он это прежде всего на примере ранневизантийской истории, но его «круг влияния», несомненно, значительно шире.

Надо отдавать себе отчет в том, что работа, которую он проделывал в своих исследованиях, была поистине ювелирной и была возможной только благодаря феноменальной эрудиции автора. Он изучал литературу эпохи, отстоящей от нашего времени на 1,5–2 тысячи лет, при этом рассматривал ее в переходный период – это под силу только большим ученым.   

Сложнейшие выводы Аверинцев умел излагать в понятной форме, и это еще одно качество, характеризующее его как крупного ученого. Вспомним, к примеру, его рассуждение о восточной и греческой цивилизации, человеке античной и библейской традиции:  библейскому человеку не стыдно вопить и кричать о боли, забывая о внешнем достоинстве, что совершенно невозможно представить в отношении к греческому человеку. Все знают о смерти Сократа, которого афиняне приговорили выпить цикуту, но только Аверинцев из описания смерти греческого философа делал поразительные выводы о самом существе системы ценностей античного мира: «…иллюзия бесконечной свободы духа обеспечена социальными гарантиями»,  «Сохранять невозмутимую осанку, соразмерять модуляции своего голоса и выявляющие себя в этих модуляциях движения своей души можно перед лицом смерти, но не под пыткой»).

Самым большим интеллектуалом России назвал Аверинцева о. Георгий Чистяков. Вероятно, он прав. Слышавшие его лекции вспоминают, как свободно бродил он умом по разным эпохам, обладая фундаментальными знаниями о каждой, импровизируя, переходя от античной литературы к современной и так далее. Человек, решившийся заново перевести псалмы Давида (и это при существующей традиции переводов!), и которому, по свидетельству достойнейших, удалось создать текст точный, поэтичный и молитвенный одновременно, действительно заслуживает искреннего восхищения. А ведь переводы – лишь одно из многих направлений его деятельности.

Интеллектуализм у Аверинцева – не что-то наносное, он был его естественной средой обитания. «Человек должен ощущать себя внутри веков и тысячелетий. Это совершенно необходимо, без этого человеческий ум стремительно разрушается», - говорил он. И история литературы была для него не просто предметом познания, но шансом «дышать «большим временем», вместо того чтобы задыхаться в малом».

Аверинцева привлекал средневековый человек – его чистота, простота и, главное, вечное стремление к идеалу. Это понятно, ведь он и сам был глубоко религиозным человеком. В этом смысле он видел большое различие той эпохи с веком нынешним. Тем не менее, как исследователь культуры он вовсе не был пессимистом, поскольку «история не кончается; она кончалась уже много раз», - согласитесь, не совсем обычное утверждение для интеллектуалов XX века, твердивших о закате цивилизации и упадке культуры. «Радостный, играющий, наблюдающий, работающий, открывающий и утверждающийся ум», - это слова об Аверинцеве близко его знавшего Владимира Бибихина. Лучше всего, наверное, эту сторону натуры характеризуют его лимерики, веселые и философские одновременно, к примеру этот: «Жил один человек в Мелитополе, говоривший, что он-де vox populi. Повторил эту фразу он по сотому разу, и тогда его только ухлопали».

Друзья и почитатели таланта Аверинцева вспоминают о нем часто и с охотой, что вполне естественно: знакомство с Аверинцевым, возможность общения с этим неординарным человеком вряд ли могли кого-то оставить равнодушным.

По воспоминаниям очевидцев, в 70-е годы его лекции по византийской эстетике в МГУ собирали толпы народа. На лекциях он рассказывал о ранее запрещенных о. Павле Флоренском, Сергее Булгакове, Вячеславе Иванове. Его имя стало почти символом свободного философа и интеллектуала («Не помню кто, не то Аверинцев, не то Аристотель сказал...» - вряд ли случайная фраза из известного эссе Венедикта Ерофеева).

Аверинцев не был диссидентом в узком значении слова. Его ценили, в 1968 году за труд о Плутархе он был награжден премией Ленинского комсомола. Он, конечно, мог позволить себе называть себя средиземноморским почвенником или сочинить стишок, вроде: «Молодой углекоп из Донбасса говорил своим братьям по классу: кабы нас бы не били да со щелоком мыли, получилась бы новая раса», но ведь все это – совершенно невинные выдумки интеллектуала. По воспоминаниям, когда в середине 80-х стал все явственнее обозначаться кризис советской системы, Аверинцев говорил, что он бы желал сохранения этого строя, альтернативой которому он считал не просто бунт, а полную анархию.

Его значение совсем не в этом – увлекал тот простор для мысли, который открывался для его последователей. И привлекало не только то, что он говорил, но и как он это делал. Прежде всего, несоветским был его язык, и это влияло на людей. В этом смысле он был, конечно, нетипичным советским ученым – по словам Нины Брагинской, в Аверинцеве было больше несоветского, чем в любом диссиденте.

Иногда о нем говорят как о кабинетном профессоре, беспомощном интеллигенте, но вряд ли это верно: у нас вообще есть стремление приписывать такие черты любимым ученым – не ложный ли это топос русской мысли? Публичные выступления, а выступление с кафедры таковым и является, были его стихией. В 90-е годы он много занимался публицистикой – достаточно взглянуть на список его публикаций в журналах «Новый мир», «Знамя», «Континент», не забудем, что он был еще и депутатом Верховного Совета.

В его статьях много наблюдений и размышлений над действительностью, и пищу для них он находил в равной степени в Москве и в Вене – тут для него не было принципиальной разницы. Живи он сейчас, он, нет сомнений, вел бы свой дневник в интернете.

Одной из определяющих черт Аверинцева была духовная трезвость, следствие возвышенно-серьезного отношения к действительности. «Последнее слово для меня, - говорил он, - не художественность, не эстетическое; последнее слово – духовная трезвость». О нем вообще часто говорят в выражениях, которые больше бы пристали средневековому монаху, святому: духовная трезвость, учитель, проповедник – это все слова из воспоминаний близко знавших его людей. Возможно, он действительно достоин жития.  

По степени влияния на умы поколения 60-х Аверинцева часто ставят вровень с Солженицыным, 89-летие которого мы также отмечали на днях. Несомненно, это фигуры одного масштаба. Сам Сергей Аверинцев с пиететом относился к автору «Одного дня Ивана Денисовича». В своем послании на 80-летие писателя он вспоминал те дни, когда Москва, словно встрепенувшись, толпилась у газетных киосков, спрашивая об уже разошедшемся номере «Нового мира». «Тут уж не история словесности – история России», - писал Аверинцев о тех днях. Но и сам он – не только историк словесности, не только литератор. Его труды – всегда вызов для каждого мыслящего человека, каждого гуманитария. Он не «жег сердца», не обличал неправду, зато он учил думать.