5 декабря исполняется 200 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета. Имя его прочно вошло в историю русской поэзии. При этом оно неразрывно связано с именем Фёдора Ивановича Тютчева, день рождения которого приходится на эту же дату. Остановимся на нескольких интересных фактах из жизни выдающихся поэтов.

Поэты родились в один день, только Тютчев в 1803 г., а Фет – через семнадцать лет

Разница в возрасте не помешала им дружить и уважительно относиться друг к другу, а Фет вообще считал Тютчева гениальным поэтом и мыслителем, с которым ему посчастливилось общаться. Поэты даже отправляли друг другу стихотворные послания. Так, в 1862 году Фет просит Тютчева прислать ему фото:

Мой обожаемый поэт,

К тебе я с просьбой и с поклоном:

Пришли в письме мне твой портрет,

Что нарисован Аполлоном…

Тютчев на просьбу откликнулся, портрет прислал и сопроводил его такими строчками:

Тебе сердечный мой поклон

И мой, каков ни есть, портрет,

И пусть, сочувственный поэт,

Тебе хоть молча скажет он,

Как дорог был мне твой привет,

Как им в душе я умилен.

«Тютчев сладостен мне не столько как человек, более чем дружелюбно ко мне относившийся, но как самое воздушное воплощение поэта, каким его рисует себе романтизм», – писал Фет.

Тютчев и Толстой – дальние родственники и родственные души, а Фету граф сшил башмаки

По материнской линии Фёдор Иванович состоял в родстве со Львом Николаевичем и Алексеем Константиновичем Толстыми. Лев Толстой, весьма иронично относившийся к поэтам и поэзии, в письме Николаю Страхову признавался: «Я встретил Тютчева, и мы 4 часа проговорили. Я больше слушал. Знаете ли вы его? Это гениальный, величавый и дитя-старик. Из живых я не знаю никого, кроме вас и его, с кем бы я так одинаково чувствовал и мыслил».

О Фете граф таких душевных заметок не оставил, всё больше критиковал, но зато долгое время переписывался с ним. Однажды переписка разладилась, Толстой на письма Фета перестал отвечать, и огорчённый Афанасий Афанасьевич пишет графу прощальное письмо, полное смирения. Толстой вдруг покаянно откликается: «Прежде чем сказать Вам, как мне совестно перед вами и как я чувствую себя виноватым перед вами, прежде всего я ужасно благодарен вам, дорогой Афанасий Афанасьевич, за Ваше доброе, прекрасное, главное, умное письмо. Вы имели причины быть недовольным мной и вместо того, чтобы высказать мне своё нерасположение, которое очень могло бы быть, вы высказали мне причины своего недовольства мною добродушно и, главное, так, что я почувствовал, что вы все-таки любите меня». И далее Толстой просит Фета навестить его в Ясной Поляне и тем показать, что он прощает его. Конфликт был улажен, более того, Толстой даже сшил Фету башмаки.

Одно время Лев Толстой брал уроки у обувных дел мастера. Фет, узнав о новом увлечении графа, заказал себе обувку, получив которую, выдал шуточное свидетельство: «...настоящая пара ботинок на толстых подошвах, невысоких каблуках и с округлёнными носками сшита по заказу моему для меня же автором "Войны и мира" Графом Львом Николаевичем Толстым, каковую он и принёс мне ко мне вечером 8-го Января сего года и получил за неё с меня 6 рублей. В доказательство полной целесообразности работы я начал носить эти ботинки со следующего дня». Сейчас эта обувная пара находится в музее в Хамовниках.

Большую часть жизни Фет посвятил тому, чтобы вернуть себе дворянский титул и фамилию Шеншин

Афанасий Шеншин, отставной офицер, поступил как честный человек: увёз из Германии к себе в Орловскую губернию беременную от него женщину. Родившийся вскоре ребенок был назван в честь папеньки Афанасием и фамилию получил его же. Однако, когда мальчику исполнилось 14 лет, Орловская консистория выявила, что по закону он германский подданный, поскольку родился от немки, формально находившейся в браке с дармштадским чиновником.

Каково было подростку узнать, что он теперь не потомственный дворянин Шеншин, а незаконнорожденный Фёт? Вернуть фамилию ему удалось лишь в 1873 году. На монаршее распоряжение удовлетворить «прошение отставного штаб-ротмистра гвардии Фета о присоединении к роду отца его Шеншина со всеми правами и званиями, роду его принадлежащими» Тургенев откликнулся эпиграммой:

Как снег вершин,

Как фунт конфет,

Исчезнул Фет

И стал Шеншин.

Тургенев редактировал некоторые стихи Фета и подтрунивал над ним

Как известно, тургеневское языковое чутьё было безупречным, поэтому понятно его желание «высветлить» тёмные места в лирике друга. Однако, по мнению критиков, Тургенев, стараясь сделать стихи Фета более простыми и понятными, нередко оказывал ему медвежью услугу: стихотворение после правки теряло шарм. Сближала собратьев по перу и мировоззренческая общность, и любовь к природе и охоте, но при этом Тургеневу иногда сложно было понять, как тонкий поэт уживается в Фете с хватким и приземлённым помещиком. Комплексность своей противоречивой натуры сам Фет объяснял так: «Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик». И в этом авторском определении социального статуса проявилась склонность Фета к спасительной самоиронии.

Известна длинная эпиграмма, адресованная Фету Тургеневым. Начинается она такими словами: «Бесценный Фет, мудрец и стихотворец», а далее продолжается в псевдошекспировском стиле таким заветом:

Не бейся, не томись, не злись, не кисни,

Не унывай, не охай, не канючь,

Не требуй ничего — и не скули…

Живи смиренно, как живут коровы —

И мирно жуй воспоминанья жвачку.

Евтушенко троллил Фета и его последователей

Тема своеобразных взаимоотношений Фета и Тургенева находит неожиданное продолжение у Евгения Евтушенко в его шутливом стихотворении «Афан-Афан»:

Ну был бы он поэт поменьше...

Но и в делах был не профан

весьма успешливый помещик

по прозвищу Афан-Афан.

Так пошутил разок Тургенев,

а вот прилипло невзначай,

хотя хозяйственный наш гений

пивал шампанское, как чай.

Несмотря на то, что отрывок из стихотворения явно не шедевр, Евтушенко не смущается и продолжает поклёвывать Фета и его подражателей: «Мне дорог Фет, хоть есть поэты лучше,/ но, как на расплодившихся котят,/ с тоскою натыкаюсь я на кучи/ мурлыкающих сереньких фетят». Правда, тут же прилетела ответная эпиграмма в защиту начинающих поэтов, которых «неумолимо глушит/Ватага деловитых евтушат» (А. Матюшкин-Герке «Брысь»).

Некрасов критиковал Фета и хвалил Тютчева

Можно сказать, что Н. Некрасов – тематический антагонист А. Фета. Некрасовская лирика – это злободневность, фетовская – отвлечённость. Некрасов часто упрекал Фета за смысловые несовершенства и витиеватости типа «И в душу мощно просятся/ Блистательные сны» и сетовал, что вычурность и смысловая темнота «у г. Фета недостаток довольно нередкий», а приличное стихотворение то и дело сводится на нет «несколькими неудачными стихами».

А вот к Тютчеву Некрасов благоволил и включил обзор его творчества в критическую статью «Русские второстепенные поэты». Несмотря на несколько обидное определение, статья способствовала тому, что к поэзии Тютчева у читающей публики вновь возник интерес. Полностью фамилия Тютчева в некрасовской статье не называется: поэт скрыт под криптонимом «Ф. Т.», поскольку именно так во второй половине 1830-х и в 1840-х гг. он подписывал свои произведения. «Стихотворения г. Ф. Т. принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии. Г. Ф. Т. написал очень немного; но всё написанное им носит на себе печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства. <…> Главное достоинство стихотворений г. Ф. Т. заключается в живом, грациозном, пластически-верном изображении природы. <…> Уловить именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина, – дело величайшей трудности. Г. Ф. Т. в совершенстве владеет этим искусством», – замечал Н. Некрасов.

Творчество Фета и Тютчева нашло продолжение в поэзии Серебряного века

Хрестоматийное стихотворение Фета «Шепот, робкое дыханье…», не имеющее глаголов и состоящее из одного предложения, можно считать предвестником «безглагольной» поэзии К. Бальмонта. От него же бальмонтовская звукопись и любовь к деталям природы.

В заметке «О поэзии Фета» К. Бальмонт вновь провозглашает: «Фет – мой крестный отец в поэзии. <…> Сердце по-детски лепечет: "Люблю больше всех Фета"», – и приводит такой факт: когда в 1897 году его пригласили в Оксфорд, чтобы прочитать четыре лекции о современной русской поэзии, одну из этих лекций он «целиком посвятил творчеству Фета и Тютчева, указывая на внутреннюю пантеистическую их музыкальность в восприятии природы и в изображении различных состояний человеческого сердца».

В очерке «Имени Тютчева» Бальмонт даёт другому своему поэтическому предшественнику такую характеристику: «Он любит, чтобы смесились все тени, поблекли все отъединенные, отдельные, маленькие звуки, чтобы был гул ночных голосов, непостижимый, как в вершинах леса, сплетающийся в мировую песню без конца и без начала», – и завершает своё эссе сонетом «Тютчев», оканчивающимся так:

Есть тонкий в черном кружеве намек,

Есть вещий бред, навороженный мраком,

Есть Тютчев, чаровник железных строк.

Тютчевские созерцательность и философичность были очень близки и А. Блоку, более того, в одном из стихотворений поэт-символист оправдывает подход к созданию стихов прямой отсылкой к своему авторитету:

Но помни Тютчева заветы:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои…

Поэтов Серебряного века тоже, как и их старших собратьев по перу, вдохновляла глубинная общность философии и поэзии. В своё время Фет изучал философию, переводил Канта и Шопенгауэра. Тютчев ещё подростком переводил древнеримские оды Горация, а став внештатным атташе Российской дипломатической миссии, познакомился с Шеллингом и Гейне. Такой синкретизм обеспечивал качественно новый уровень поэзии. У Тютчева это реализовалось в том числе и в краткой литературной форме, когда в нескольких строчках выражается суть, итог долгих размышлений. Пожалуй, самым цитируемым примером является знаменитое «Умом Россию не понять…», но не менее популярен и другой тютчевский шедевр:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, —

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…