Наталья Малиновская, дочь прославленного советского военачальника Родиона Яковлевича Малиновского, в канун юбилея Великой Победы рассказала «Русскому миру» о своём отце, который прошёл путь от рядового пулемётчика Первой мировой до советского маршала и Министра обороны СССР.

– Есть известная поговорка: «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Наталья Родионовна, а ваш отец, впоследствии ставший маршалом СССР, будучи солдатом, метил также высоко?

– Ещё в Первую мировую в Польше, в полевом госпитале, гадалка предсказала папе – самому юному солдату среди раненых – головокружительную судьбу: маршальский жезл и высший военный пост. Представьте, как веселилась вся палата, услышав это. Ещё цыганка предупредила: «Не начинай нового дела, не отправляйся в путь в пятницу! Дурной для тебя день». И папа вспомнил, что ранен он был в пятницу, но поначалу не принял предостережение всерьёз – мало ли какие бывают совпадения! Однако после второго ранения (тоже в пятницу, как и третье, тридцать лет спустя) взял за правило смотреть в календарь. И в войну, назначая начало операций (если, конечно, это зависело от него, а не от Ставки) или планируя командировки, старался пятницы избегать. Но её из недели не выкинешь – и всё худшее в нашей семье неизбежно случалось в пятницу. Пятницей был и последний день папиной жизни – 31 марта 1967 года.

Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, парадная фотография 1945 г. Фото из архива Н. Р. Малиновской

Скажу вам с полной уверенностью: карьерный взлёт и вообще военное дело не числились среди жизненных приоритетов отца. Да и само слово карьера не из лексикона людей той эпохи. Оно и меня коробит: человеку нужно дело, а не карьера, допускаемая разве что как следствие хорошо сделанного дела.

Отец мог бы, да и хотел, испробовать себя на другом поприще. Или даже на других. Хотя о том, что судьба повернула так, а не иначе, он не жалел, просто знал, что справился бы, и неплохо, с другим делом. Иногда даже казалось, что он примеривает к себе другие профессии – так внимательно, пристрастно и заинтересованно он приглядывался к ним.

В последний год его жизни я спросила папу: «Кем ты хотел быть?», и он сказал: «Лесником». Думаю, это правда, но не всей жизни, а именно того, последнего года. Лесник – его поздняя утопия, глубинно созвучная тому много испытавшему человеку, которым папа был уже на моей памяти. Точно знаю одно: если бы его работой оказался лес, с тем же тщанием и азартом, с каким изучал древних стратегов, он занялся бы изучением жизни тайги. Но молодым он, конечно же, ответил бы иначе: азартная и авантюрная натура не потерпела бы отшельничества.

Был в его жизни ещё один, вероятно, самый серьёзный, интерес. Это даже, скорее, неосуществлённое призвание: литература.

Ведь ещё во Франции, в госпитале, выздоравливая после ранения, папа написал пьесу для самодеятельного театра, который устроили выздоравливающие, — о них самих, русских солдатах. Её даже начали репетировать, но до премьеры дело не дошло, да и не в постановке дело. Тот текст, конечно, не сохранился, но любопытно, что папа вернулся к этому замыслу уже в России, в 1920 году, тоже в госпитале, где выздоравливал после тифа, вновь взялся сочинять пьесу о восстании в лагере Ла-Куртин. И сохранил эту рукопись, не питая на её счёт никаких литературных иллюзий.

От тех времен у отца не осталось почти ничего, и это не удивительно, но через три войны – Гражданскую, испанскую и Вторую мировую – он пронёс эту рукопись, солдатскую книжку пулемётчика 256-го Елисаветградского полка и несколько выцветших фотографий, в том числе парадную, с Георгиевским крестом, а ещё — карманный французский письмовник с золотым обрезом в тиснёной малиновой коже.

Через сорок два года, в 1960 году, во время служебной поездки во Францию отцу случилось побывать в тех местах, где его часть проходила переформирование. У встречи с юностью были самые разные следствия, и сейчас я упомяну только об одном из них, личного плана: через полгода на папином столе появился блокнот с «действующими лицами» и толстая тетрадь — первая из одиннадцати, самое начало рукописи романа.

Отец был захвачен новой работой, которой занимался урывками — по вечерам и в выходные.

Одиннадцать толстых тетрадей, исписанных изящным, старинного склада почерком, совсем без помарок, настолько продуманным и выношенным было каждое слово. На первом листе дата — 4 декабря 1960 года и пометка «Примерный план (набросок)». Последняя тетрадь была дописана осенью 1966 года.

– В жизни Родиона Яковлевича было несколько войн: Первая мировая, Гражданская, испанская и Вторая мировая. «Коронель Малино» – так в годы гражданской войны в Испании бойцы испанской республиканской армии именовали полковника Малиновского, военного советника Центрального фронта. Расскажите об этом периоде его военной службы.

– Испанская война, как всякая война, была огромным горем – она разбила семьи, порвала дружеские связи, залила страну кровью. Но была в той войне высокая и чистая нота, которую не могло не услышать человеческое сердце. Именно ей, этой ноте, откликнулись люди доброй воли.

В личных делах наших военных испанская война отмечена как служебная командировка без указания места прохождения службы. Но, как и те, чьё решение зависело только от них самих, они ехали в Испанию по велению сердца, и воевали там не за испанское золото, о котором знать не знали, и не за сталинское мировое господство. Для советских военных, как и для всех интербригадистов, Испания была чистым делом (процитируем Хемингуэя), и в каждом она осталась памятью на всю жизнь, горькой и светлой памятью.

И, конечно же, для отца. В его последней записной книжке в обложке лежал сложенный вдвое пропуск: темно-розовый картон с гербом Мадрида в левом углу. Посередине крупно «Свободный проход всюду», ниже и мельче «с правом ношения оружия» и ещё ниже «разрешён Малино». Печать. Дата – 26 мая 1937 года и подпись военного губернатора Мадрида.

В Испании отец был назначен советником к одному из лучших республиканских командиров Энрике Листеру, с которым до него ни у кого не получалось сработаться. И в первую встречу Листер, человек молодой, отчаянный, талантливый и, кроме того, получивший военное образование в той же академии, что и его советник, воспринял своего нового соратника настороженно и даже с вызовом. В знак чего предложил ему вместе прогуляться по переднему краю и лично обозреть обстановку. Прогулка под пулями длилась, как в мушкетёрском романе, до простреленной шляпы – и Листер убедился в полном самообладании советника, который прошёл солдатом уже две войны.

Конечно, отцу был ясен и проверяющий замысел Листера, и бессмысленность бравады, но он понимал: предложенные условия необходимо принять – иначе профессиональное сотрудничество не состоится. В итоге они замечательно сработались.

– Родион Малиновский в годы Великой Отечественной войны командовал Южным, 3-м и 2-м Украинскими фронтами, разрабатывал и осуществлял многие из вошедших в историю военного искусства операций. По оценке руководства и военного командования страны, он обладал особым полководческим талантом. В замысел каждой операции он закладывал какой-либо неожиданный для врага способ действий, умея системой хорошо продуманных мер ввести противника в заблуждение. Обсуждали ли вы в семейном кругу знаменитые операции вашего отца?

– Об операциях, продуманных и проведённых отцом, я знаю, конечно, не от него, а от его друзей и соратников, с которыми говорила, когда отца уже не было на свете. Многое повторялось из рассказа в рассказ.

Это два непременных требования, о которых отец непременно предупреждал, напутствуя при назначении. Вот свидетельство генерал-лейтенанта А. И. Мальчевского: «Когда я прибыл в распоряжение Командующего 2 Украинским фронтом, Родион Яковлевич сказал: "Вы принимаете дивизию, понесшую большие потери – там не берегли людей, а это непростительно. Перед вами стоит двойная задача – выполнить задание и сберечь людей. Это вообще первый долг командира – беречь солдат, умело прикрывать их огнём. Помните об этом, готовя наступательные операции. Я строго спрошу за потери. Если можно обойтись огнём артиллерии и миномётов, не посылайте туда людей". Кстати, именно так сам Родион Яковлевич и сделал при освобождении Аустерлица (ныне г. Словаков). Мощный огневой удар был нанесён по центру городского парка, в котором располагался штаб и резервы противника. Так удалось избежать жертв среди мирного населения и свести к минимуму людские потери».

Второе требование появилось в последний год войны – на 2-м Украинском все знали, что приказ о недопустимости мародёрства у них исполняется неукоснительно.

Об оригинальности отцовских замыслов говорят все мемуаристы. Приведу воспоминания генерала Белова о ночном штурме Запорожья, тщательно отрепетированного и беспрецедентного по количеству участвующих сил – три армии и два корпуса: «Решиться на ночной штурм большого города такими силами мог только полководец, хорошо знающий противника, уверенный в своих подчинённых командирах и войсках. Что нас привлекло в плане ночного наступления, кроме обычных преимуществ ночного боя? Прежде всего, безусловная внезапность и масштаб, который на этот раз требовал ювелирной точности. Немецкое командование и не подозревало, что весь наш фронт перешёл в наступление, не сумело сориентироваться и сманеврировать резервами. И мы прорвались к городу: к середине ночи второй оборонительный обвод был прорван, в прорыв ввели танковый корпус, за ним – мехкорпус Руссиянова. К рассвету наши войска были у городской черты, а местами уже вели бои на улицах. Начатый войсками фронта в 22.00 13 октября штурм Запорожья к 13 часам 14 октября завершился полным его освобождением. Стремительные действия войск спасли от полного уничтожения Днепрогэс».

О штурме Запорожья мне хотелось упомянуть, потому что эта страница войны мало известна широкому читателю. Хотя, конечно, и о Ясско-Кишинёвской, поразительной операции, какой её аспект ни возьми – соотношение потерь (наши в десять раз меньше), огромное завоёванное пространство, вывод из войны Румынии, союзника Германии, – знают, пожалуй, только слушатели военных академий. Да разве только о ней…

– После боевых действий в Европе Малиновский возглавил Забайкальский фронт, которому отводилась основная роль в разгроме Квантунской армии в августе 1945 года… Что бы вы выделили в этом периоде жизни Родиона Яковлевича?

– Пожалуй, мастерство. Но это относится не только к отцу и не только к его Забайкальскому фронту. Все, кто воевал на Японской войне, от солдата до Главнокомандующего нашими войсками маршала Василевского к августу 1945 года прошли через тяжелейший опыт четырёх предыдущих лет и многому научились. Мы ведь, говоря о 41-м годе, забываем, что Германия к этому времени уже прошлась по всей Европе, а до того испробовала часть, и немалую, своих сил в Испании, и это очень много значило. Ведь даже те из наших командиров, что побывали на испанской войне, в том числе мой отец, в первые месяцы Великой Отечественной воевали много лучше, чем те, у кого опыта современной войны не было. Опыт же Первой мировой и Гражданской, как показали первые месяцы войны, для Второй уже не годился. И, конечно же, в Японской войне помимо опыта и умения, оплаченного кровью, много значила тщательная предвоенная подготовка – штабные разработки, продуманные планы операций.

Итак, против наших 400 тысяч солдат 700-тысячная японская Квантунская армия. А там всё иначе, чем в Европе: другой климат, другой ландшафт и другие люди – их воинское поведение так непохоже на европейское! «Никогда не знаешь, чего от них ждать…», – вспоминают фронтовики. Японцев можно было брать только врасплох, на военном языке это называется фактором внезапности. Что и было сделано.

Во всей Квантунской армии не нашлось бы человека, способного предположить, что наши войска свалятся им на голову с Хинганских гор. А именно так появились на театре боевых действий части Забайкальского фронта – с тыла, который казался абсолютно надёжным. Но, чтобы прийти оттуда, надо было уметь воевать в горах (у папиного фронта был этот опыт – Альпы, Карпаты), да ещё и провести по горным лабиринтам танки, чего прежде никто не делал.

А наши десанты? Одна история пленения нашим десантом марионеточного императора Пу-И чего стоит – это же страница из «Трёх мушкетеров»!

И все-таки самыми тревожными были известия о существовании у японцев чумных лабораторий. Ведь стоило любому фанатику, а их там куда больше, чем в Европе, в отчаянии при угрозе плена разбить хотя бы одну пробирку, чума вырвалась бы и пошла гулять по земле, не различая фронта и тыла, сметая людей, как сор – всех подряд, победителей и побеждённых. Эти лаборатории – чумные, тифозные, с сибирской язвой, холерой и бог знает с какой ещё смертельной заразой – предстояло обезвредить. И это сделали наши солдаты, мгновенно и виртуозно – молниеносным десантом, застав врасплох и охрану, и персонал. В которой раз они спасли мир, на сей раз от чумы в буквальном смысле этого слова. Сегодня эта история, думается, должна впечатлять особо.

– Наталья Родионовна, ваши родители познакомились в годы войны. Как это случилось?

– Первую и самую трудную зиму 41–42 года мама, ленинградский библиотекарь, прожила в блокаде. В тяжёлой дистрофии её эвакуировали 4 апреля 1942 года – в последний день, когда по ледовой дороге ходили машины: одна пройдёт, другая провалится. Их вывезли далеко на юг – в колхоз в окрестностях Грозного, но едва ленинградцы успели кое-как выправиться от дистрофии, рухнул Юго-Западный фронт, и стало ясно, что они вот-вот окажутся под оккупацией. И мама – единственная из той группы – собрала в узелок свои пожитки (кусок хлеба, кусок мыла и косынку) и пошла куда глаза глядят.

В первой оказавшейся на её пути воинской части она поначалу сказала, что отбилась от своей части и просила взять её в армию на любую работу, но лейтенант (которого она потом всю жизнь вспоминала добрым словом) сурово спросил: «Девушка, зачем вы врёте?» «Да, я вру, – ответила она, показала свой ленинградский паспорт и сказала гордо: Я не затем жила блокадную зиму, чтоб идти под оккупацию».

Её взяли в банно-прачечный комбинат (это одна из самых тяжёлых женских работ в армии). Ну а потом, правда не скоро, выяснилось, что у неё высшее образование, и её перевели в штаб. Но прежде эта армия попала в окружение, а маме удалось не просто выйти, но ещё и принести ценные разведданные о том, какая дорога занята немцами, а какая свободна. Как-то она сказала мне: «После блокады на фронте было почти не страшно…» Видно поэтому, уже в другой армии (та была расформирована), попав в окружение, мама снова вышла с ценными разведданными: подсчитала немецкие танки и успела сообщить об их движении.

На этот раз её представили к ордену Красной Звезды, который вручал ей папа, – так они познакомились. А потом ещё целый год папа наблюдал за тем, как она воюет; бывая в её армии, передавал приветы, что сильно облегчило мамину жизнь (сослуживцы заподозрили, что она сестра командующего – у них одинаковые отчества). А весной 44-го, принимая Второй Украинский фронт, папа перевёл её туда и предложил стать заведующей столовой Военного совета фронта (на этом посту ему нужен был заслуживающий полного доверия человек – мало ли о чём секретном продолжится разговор у штабистов за ужином). На Японскую войну родители поехали уже вместе.

В 46-м вернулись из Харбина и остались в Хабаровске – отца назначили Главнокомандующим войсками Дальнего Востока. Это формирование объединяло три округа: Дальневосточный, Приморский и Забайкальский. То есть: это Бурят-Монголия, Якутия, Читинская и Иркутская области, Хабаровский край, Камчатка, Сахалин, Курилы и вся территория от границы и до океана вниз от Хабаровска до самого Владивостока. Не берусь сосчитать, сколько европейских стран, и не самых маленьких, уместятся на этом пространстве, напомню только, что это больше трети пространства Советского Союза – той страны, которой давно уже нет. А если вспомнить, что всю войну эти края на износ работали для фронта и сами нищали и истощались, то можно себе представить, какая ноша и какая ответственность досталась в те годы отцу. Немногим легче той, что была в войну. Если легче.

Н. Р. Малиновская с родителями, 9 мая 1965 г. Фото из архива Н. Р. Малиновской

И всё же те десять лет на Дальнем Востоке – самые счастливые в жизни моих родителей. Трудные – да, но легких у них не было вовсе. Такое время, такие судьбы. Но это в счёт не шло. Ведь война кончилась, я родилась, у родителей появился дом, а в нём собаки, кошки, цветы и книги. Мама снова работала в библиотеке, а по воскресеньям родители с друзьями ездили на Уссури рыбачить. Предполагалось, что когда я вырасту и поступлю в университет, а папа выйдет в отставку, родители переедут в Москву, но если что и сбылось из этих мечтаний, то это университет. Я поступила на филфак МГУ в 64-м и после аспирантуры там же преподавала, целых 45 лет. В Москву мы переехали намного раньше, в 56-ом, а отставки у отца не случилось: до последнего своего дня он работал. Ровно десять лет – министром обороны. Мама надолго пережила отца, и все эти годы были наполнены памятью о нём…

– Что значило для Родиона Яковлевича назначение на пост министра обороны СССР?

– Ответственность. Это была огромная ответственность и понимание того, что придётся незамедлительно решать крайне трудные вопросы, и не только военного плана.

Назначение отца было неожиданностью для всех (вчерашний провинциал-дальневосточник!), да и, видимо, для него самого. Вот как это было. Мама рассказывала, что тот октябрьский день, когда стало известно о назначении, помнится ей как один из самых тяжелых.

Папа вернулся домой чернее тучи, ужинать не стал, сказал: «Поедем на дачу». Ни одного слова за дорогу. И пока гуляли – долго, до темноты – ни одного слова. Мама хорошо распознавала ситуации, исключающие вопросы. Наконец на крыльце появился мамин брат: «Родион Яковлевич, радио сказало, что вас министром назначили!» И тут уже мама не сдержалась:

– Что ж ты не отказался?

– Поди откажись.

И больше ни слова.

С тяжёлым сердцем папа принял новые обязанности. Не буду рассуждать, почему, ничего не хочу домысливать, может, понимая, как велика ответственность, предвидел трудности самого разного рода. Что же до отношений, то его адъютант Александр Иванович Мишин говорил мне, что вскоре после назначения, завершая партийную конференцию, на которой, как водится, прежние подлипалы не преминули вылить на Жукова ушат грязи, отец ясно сказал, что смещение – не эквивалент гражданской казни и не повод к улюлюканью: «Сделанного Жуковым у него никто не отнимет».

Будучи министром, отцу не раз приходилось отстаивать своё — особое — мнение. Я знаю об этом, естественно, не от папы — об этом говорили впоследствии люди, работавшие вместе с ним.

Всем было понятно, что послевоенное сокращение – насущная необходимость, но попробуйте, втолкуйте тем, кто конкретно занимается сокращением на местах, что проводить его надо осторожнее, бережнее. Об инстанциях, стоящих выше министра обороны, и о Хрущёве я уже и не говорю. Я видела возмущённые резолюции отца на жалобах об увольнении: «Что же вы делаете, когда человеку до пенсии четыре месяца осталось! Дайте дослужить!» Кипами такие письма лежали у него на столе.

О трудностях другого рода – несовпадениях по тем или иным вопросам с Хрущёвым, судить не могу, знаю лишь, что они были, и в немалом количестве. Тем значимее мне кажется фраза из мемуаров Хрущёва, в которой он говорит о двух важных поворотных моментах военной политики СССР, когда он прислушался к словам отца. Вот этот абзац в обратном переводе с английского: «Назначая Малиновского министром обороны, я был убеждён, что действую в интересах страны, и мне не пришлось сожалеть об этом решении. Я всегда буду благодарен ему за то, что он дважды удержал меня от шагов, чреватых третьей мировой войной».

Мне кажется, эти слова много говорят об обоих. Естественно предположить, что один из случаев – это Карибский кризис, а о втором гадать не берусь.

Тогда, в шестидесятые, на пути к паритету, главной отцовской заботой стало перевооружение армии, для которого были нужны новые, совершенно иначе подготовленные кадры. Об этих раздумьях свидетельствует запись в его записной книжке 58-го года:

«Как воздух необходима нам сейчас военная интеллигенция. Не просто высокообразованные офицеры, но люди, усвоившие высокую культуру ума и сердца, гуманистическое мировоззрение. Современное оружие огромной истребительной силы нельзя доверить человеку, у которого всего лишь умелые, твердые руки. Нужна трезвая, способная предвидеть последствия голова и способное чувствовать сердце – то есть могучий нравственный инстинкт. Вот необходимые и, хотелось бы думать, достаточные условия». Правда ведь, есть ощущение, что эти слова написаны сегодня?

– К сожалению, сегодня за рубежом делаются очень недружественные шаги по отношению к нашей стране и её решающему вкладу в освобождение европейских народов от фашизма. В разрез с исторической правдой и относительно недавними заверениями в благодарности к воинам Красной армии – взять хотя бы недавний снос памятника маршалу Коневу в Праге… Представляю, как тяжело это воспринимается потомками тех солдат и офицеров, которые воевали и гибли за освобождение Европы.

– Папины поездки (и служебные, и с семьёй) в страны, которые тогда назывались странами народной демократии, всегда начинались одинаково: в первый же день с утра мы ехали с букетами к памятникам нашим воинам – так было и в Польше, и в Венгрии, и в Румынии, и в Чехословакии, и в ГДР. Мне горько думать, о том, как отозвались бы в отце известия о том, что там происходит, да и не только там, а куда ближе.

И потому с особой радостью я недавно узнала о том, что в Словакии есть небольшой городок вблизи Брно, в котором учителя русского языка, потерявшие с некоторых пор работу, создали совершенно неофициальное общество дружбы. Они собираются, когда еженедельно, когда ежемесячно, рассказывают друг другу и всем, кто к ним зайдёт на огонёк, о русской культуре, о нашем искусстве, классическом и современном, об истории, в том числе о тех её страницах, которые говорят о том, что 75 лет назад объединило наши народы.

Кроме того, у них есть ученики, с энтузиазмом изучающие русский язык. Не первый год неутомимый энтузиаст дела дружбы Анна Марачкова, с которой мы уже давно переписываемся, привозит большие, в сорок человек группы своих учеников в Россию, чтобы показать им наши музеи: Третьяковку, Эрмитаж, Русский музей и обязательно – Музей Вооруженных сил. А в прошлом мае она со своими студентами ездила в Брно, чтобы положить к памятнику моему отцу, поставленному в 45-м, цветы. Я восхищаюсь работой Анны и бесконечно благодарна ей за память.

– У вас довольно обширная общественная деятельность: председатель Ассоциации памяти советских добровольцев-участников Гражданской войны в Испании, президент фонда «Общество памяти воинов Русского экспедиционного корпуса (1916–1918)»… Что в ближайших планах у возглавляемых вами организаций?

– Среди членов «Общества памяти воинов Русского экспедиционного корпуса во Франции и на Балканах» – потомки воинов корпуса, историки, кинематографисты и просто энтузиасты-исследователи. Прошлой весной нам удалось провести конференцию, на которую съехались потомки воинов из самых разных стран, а также военные историки, одни выступали с докладами, другие просто с сообщениями, третьи с семейными воспоминаниями, и это было великолепно! В итоге собрался обширный, замечательный материал. Сейчас наша задача – опубликовать материалы конференции.

Н. Р. Малиновская на открытии выставки, посвящённой Русскому экспедиционному корпусу. Фото из архива Н. Р. Малиновской

А кроме того, надеюсь, будет ещё одна книга, в которой зазвучат голоса самих воинов: это фрагменты из их воспоминаний или даже тексты в полном объёме, а также письма, которые в 60-е годы ветераны экспедиционного корпуса писали моему отцу. Это драгоценные свидетельства, но и работа по составлению книги и подготовке текстов к печати предстоит большая. Она пока в начале.

Что же до испанских планов, то на будущий год (а это годовщина начала гражданской войны в Испании), мне хотелось бы сделать довольно много.

Это, во-первых, выставка папиных фотографий, сделанных в Испании в 37–38 годах. Здесь неизбежен отбор – их более трёхсот, и обработка фотографий довольно сложна – они крохотные. Во-вторых, это книга, которую я потихоньку делаю уже давно, – «Испания коронеля Малино». А ещё, конечно же, хотелось бы наконец, чтобы состоялась выставка, посвящённая нашим добровольцам в Испании, в Музее Вооруженных сил, о ней я прошу музей уже не первый десяток лет. Там такая изумительная коллекция по Испании! А можно было бы ещё пройтись по семьям потомков наших добровольцев, посмотреть, что они могут показать. Уверена: испанский Архив Гражданской войны всенепременно поможет или даже поучаствует.

Ещё вместе с московской консерваторией, а точнее, с Александром Соловьевым, руководителем Камерного хора и художественным руководителем ежегодного фестиваля «Дню Победы посвящается…», мы давно задумали концерт «Песни испанской Гражданской войны». Несколько лет назад у нас уже был подобный совместный опыт «Любимые песни полководцев Великой Отечественной» по моему сценарию. Но здесь свои трудности – надо добыть ноты, сделать аранжировки… Надеюсь, это трудности преодолимые.