Мы продолжаем цикл дискуссионных материалов об исторической памяти и современном взгляде на итоги Второй мировой войны, о геноциде советского народа и холокосте, Нюрнбергском процессе в свете сегодняшнего информационного противостояния. Рассказывает Георгий Шепелев – историк, преподаватель университета, председатель Координационного совета российских соотечественников во Франции.

– Память о Второй мировой войне в современном мире сейчас представлена двумя течениями. Первое оформлено в европейском сознании – это тема Холокоста. Второе представлено в постсоветском пространстве как память о всех жертвах, которые понёс Советский Союз. На ваш взгляд, как такие разные подходы влияют на общую память о войне?

– Память о Второй мировой войне в современном мире включает разные тенденции и направления, акцентирует разные темы (две из них вы обозначили).

Есть национальные версии памяти, так, например, во Франции она строится вокруг четырёх главных тем – де Голль и «Свободная Франция», Сопротивление, высадка союзников в Нормандии и освобождение Франции, Холокост. «Европейская» версия памяти строится и перестраивается, меняясь, в том числе, в соответствии с геополитическими изменениями в Европе.

Есть серьёзные различия между памятью о войне в разных странах: например, во Франции есть памятники советским бойцам Сопротивления, в Германии и Австрии – солдатам Красной армии, но, в отличие от Польши и стран Балтии, речи об их переносе или сносе не идёт и вряд ли будет идти. Другие темы играют объединяющую роль – и Холокост, конечно, в их числе.

Что касается постсоветского пространства, то и здесь о единой памяти о войне не везде можно говорить: так, на Украине вокруг неё ведётся жёсткая политическая борьба, в России при доминировании условно «советской» версии памяти, существуют и другие, альтернативные, которые представлены и в СМИ, и в книжных публикациях.

Можно заметить и много общего между западноевропейскими и постсоветскими версиями памяти о войне. Например, среди французских избирателей Компартии и других левых движений сохраняется память о роли Советского Союза в разгроме нацизма.

В России «либеральные» политики и публицисты нередко озвучивают давно существующие в Западной Европе взгляды на Отечественную войну как на эпизод в истории сталинского репрессивного режима. И это, конечно, далеко не все точки соприкосновения памятей о войне.

На мой взгляд, главное в ситуации существования разных версий и точек зрения – обеспечить их сопоставление, диалог. Изучать не только архивные документы, но и устную, семейную память «маленьких людей», переживших войну. Опираться на научное сообщество и серьёзные исторические исследования. Это поможет правильно расставить акценты, разобраться, где правда – и не поддаться на очередные политические перегибы в угоду «генеральным линиям».

– Стоит ли сейчас проявлять усилия, чтобы любой и европейский, и российский школьник были знакомы не только с трагической историей Анны Франк, но могли бы и сказать, кто такая Таня Савичева?

– Я думаю, что пантеон героев и жертв войны неоправданно узок – причём как на постсоветском пространстве, так и на европейском.

Я уверен, что школьники должны знать и об Анне Франк, и Тане Савичевой, и о подростках-партизанах Володе Дубинине и Марате Казее, о бойцах Красной армии и эскадрильи «Нормандия-Неман», о французском юноше Ги Моке, расстрелянном нацистами, о руководителе Сопротивления Жане Мулене, о Франце Егерштеттере, австрийском крестьянине, отказавшемся воевать за Рейх и подчиняться нацистам и казненном за это; о членах организации «Белая роза», об англичанке Луизе Гулд, ценой своей жизни спасшей советского военнопленного – и многих других.

И, конечно, нужно знать и помнить о героях и жертвах, судьба которых связана с городом или деревней, где мы живем, сохранять ниточки памяти, которые ведут к ним – через живущих ныне родственников, через улицы и школы их имени, через памятники.

Исторически сложилось так, что на постсоветском пространстве практически ни одну семью не обошла война, и нам выпала роль хранителей этой памяти – и это наш долг и за тех, кто уже ничего не сможет рассказать.

Одно из самых трогательных воспоминаний моей работы историка – это запись рассказов белорусских и российских женщин, переживших войну и спасшихся от карательных операций, вспоминавших о трагедии их друзей и соседей, погибших в Холокосте.

Недавно мне довелось представлять эти материалы на конференции в Университете Тель-Авива, и я видел, как мои израильские, белорусские и российские коллеги и слушатели глубоко реагировали на это переплетение трагедий, объединивших наши народы.

– После того, как были обнародованы многие нацистские военные документы, а также из показаний нацистских преступников на открытых процессах, стало понятно, что славянское население рассматривалось как цель для уничтожения. Почему, на ваш взгляд, тема геноцида советского народа (вернее, славян) не поднималась сразу после окончания войны?

Тема массового уничтожения гражданского населения хорошо заметна в советской пропаганде и литературе военного и послевоенного периода. Что касается термина «геноцид», он появляется в конце войны, а затем становится ключевым в Конвенции ООН 1948 года.

– Достаточно ли говорилось в послевоенные годы об уничтожении советского гражданского населения Третьим рейхом и его союзниками?

– Думаю, что главный вопрос здесь в том, какое место занимала эта тема в диалоге с западным миром. Ясно, что в годы холодной войны он был более чем затруднён. Да и в социалистическом лагере, часть стран которого входили во время войны в нацистский блок, этот разговор было вести непросто.

К тому же геноцидальная и колониальная политика Третьего рейха была многогранной и многоступенчатой. Если уничтожение евреев, цыган и некоторых других групп населения оккупированных стран планировалось и было проведено в достаточно краткие сроки и часто практически полностью, то основная масса советского населения была поставлена оккупантами в подчинённое, эксплуатируемое положение – но многочисленные акты массового уничтожения гражданского населения за рамками Холокоста не стали по разным причинам (в первую очередь, это потребность в рабочей силе и угроза партизанского движения, да и нехватка времени и сил – не надо забывать, что оккупация длилась всего три года) более глобальной политикой оккупационных властей.

А поголовное уничтожение оккупантами и их пособниками населения сотен деревень за «поддержку партизан» – это акты геноцида местного масштаба, и такую точку зрения разделяет, например, израильский историк Леонид Смиловицкий из Тель-Авивского университета.

– Нюрнбергский процесс стал юридическим итогом Второй мировой войны. Его решения и принципы легли в основу современной системы права. Почему, на ваш взгляд, в современном информационном пространстве так мало вспоминают о процессе, так мало ссылаются на его итоговые документы?

– Это, по-моему, серьёзный вопрос – назовут ли обычный современный житель Западной Европы или россиянин решения Нюрнбергского процесса основополагающими для современного международного права?

Современное общественное сознание опирается на эмоциональные тезисы, воспоминания и образы гораздо больше, чем на юридические документы. Может быть, если бы были сняты впечатляющие драматические фильмы о Нюрнбергском процессе, то и он бы занимал более значимое место в современной картине мира жителей нашей планеты…

– Почему сейчас так много интерпретаций и откровенных фальсификаций истории Второй мировой войны?

– Не только сейчас. Их было много всегда. В «западном» мире после окончания войны идейные наследники нацизма продолжили свою работу по героизации и оправданию рейха и его солдат. С ними, разумеется, полемизировали и западные, и советские историки и политики – но на книжных полках и газетных полосах ревизионистские идеи дожили до наших дней.

Некоторые западные историки и публицисты видели в послевоенном СССР бОльшую опасность, нежели в разрушенном Третьем рейхе, и считали нужным смещать акценты в этом контексте на критику Советского Союза.

В социалистическом пространстве Восточной Европы и СССР эти публикации и фильмы, разумеется, широкого распространения получить не могли. После же снятия запретов, гласных и негласных, на их переводы и публикации, в постсоветское пространство хлынул целый поток этих авторов.

Параллельно происходило падение престижа исторической науки и исчезновение научно-популярного направления в отечественной историографии. В результате новый «идеальный регулятор» – рынок – вывел вперед как новинки десятки и сотни текстов «солдат рейха» и деконструкторов «советской мифологии». Они выпускались без комментариев профессиональных историков, как «документальные» и часто воспринимались как «более правдивые».

Помню своё ощущение шока от посещения магазина «Библиоглобус» в Москве лет десять назад: огромный стеллаж мемуаров солдат и офицеров вермахта (выглядящих заметнее и «богаче», чем воспоминания красноармейцев), неподалёку – книги о «еврейском вопросе»…

За десятилетия после перестройки и смены власти в СССР на постсоветском пространстве свобода слова и печати стали одновременно и фактором конфликтов в исторической памяти. И государство, и общество упустили из виду, что с ослаблением политического контроля сверху произойдет всплеск самых разных идеологий и течений, включая и откровенно человеконенавистнических, более-менее умело маскирующихся.

Одновременно с этим утратила свои позиции и историческая наука: отечественный читатель или телезритель с трудом назовёт имена серьёзных историков, изучающих Великую Отечественную войну, но наверняка вспомнит двух-трех ярких публицистов с одной и с другой стороны идеологической баррикады.

Серьёзные изменения произошли и в нашей интеллигенции – желание «развенчать советский миф» у некоторых её «оппозиционных» представителей явно отводят на второй план критическое мышление. «Партийность» превыше всего, и это заметно, впрочем, опять же по обе стороны новой старой линии идеологического фронта.

Что с этим делать? Нужно ли призывать государство решать эти конфликты «сверху»? Думаю, что гораздо полезнее для гражданского общества будет научиться самостоятельно разбираться в своей истории и урегулировать конфликты вокруг неё.

– Можно ли сказать, что раньше была идея, что память о Второй мировой войне сплотит народы и предотвратит от возможных войн. Сейчас напротив эта тема – одна из самых «трудных», которая зачастую разделяет общество. Почему так произошло? И можно ли сейчас что-то сделать, чтобы вернуть идею общей Победы над страшной античеловеческой идеологией (гитлеровский нацизм)?

– Эта идея единства человечества, победившего нацизм, не осталась в прошлом, она жива и сегодня. Парижский «Бессмертный полк», например, уже пять лет идет под лозунгами борьбы за мир, против новой войны.

Во главе колонны 8 мая 2019 года шли четыре девушки в платьях, сшитых из флагов держав-победительниц – СССР, США, Великобритании, Франции, как это было на демонстрации в Париже 1945 года

Традиционно в колонне несут десятки флагов стран мира, к которым принадлежали и принадлежат герои войны и жертвы нацизма и их потомки – Россия, Франция, Украина, Белоруссия, Киргизия, Армения, Великобритания, США, Израиль…

В прошлом году кульминационным моментом нашего концерта на площади Республики были советские песни времен войны и песня Джона Леннона «Imagine», которую вместе со всеми собравшимися исполнили молодые французские и российские музыканты.

Нас объединяют общая память о Победе над нацизмом и над войной, общие ценности – гуманизм, приверженность диалогу, взаимное уважение, неприятие нацизма, ксенофобии, расизма и насилия. Думаю, эти идеи и должны быть фундаментом нынешнего мира.

Фото предоставлены Г. А. Шепелевым

Мнение авторов публикуемых материалов и участников интервью может не совпадать с позицией редакции.

Источник: «Русское поле»