Древняя Русь оставила не слишком много памятников, опираясь на которые можно было бы подробно воссоздать обычную, повседневную жизнь того времени. Если про князей и их семейства летописи сохраняют хоть какие-то сведения, то бытовые, неважные подробности частной жизни простых людей для нас практически утрачены. 

Сейчас  господствует мнение, что в Древней Руси женщины использовали исключительно натуральную косметику: румянились ягодами, отбеливали кожу огуречным соком, употребляли различные ополаскивания из трав – и больше ничего. Поддерживают ли историки и археологи такие утверждения? И да и нет. 

Твердо известно лишь одно: женщины Древней Руси, безусловно, употребляли косметику. Во-первых, Древняя Русь и Византия были тесно связаны и культурно и политически, а в Византии косметика была распространена очень широко. Во-вторых, декоративная косметика упоминается в древнерусской литературе, так, Даниил Заточник «видел жену безобразную, приникнувшую к зеркалу и мажущуюся румянами, и сказал ей: "Не смотрись в зеркало – увидишь безобразие лица своего и ещё больше обозлишься"». 

Знали в Древней Руси, очевидно, не только румяна, но и белила, и сурьму. Мы не можем сказать, насколько ярко было принято краситься в те времена, но, очевидно, дамы не выходили за рамки хорошего вкуса. По крайней мере, путешественники, приезжавшие сюда, никогда не упоминали о чрезмерной боевой раскраске славянских женщин. А когда дочь князя Ярослава красавица Анна стала королевой Франции, на новой родине её считали идеальной королевой: рассудительной, изящной и прекрасной. Ни намека на злоупотребление косметикой.

Совсем иная картина предстает перед нами в XV–XVI веках. Косметика становится ходовым товаром – в Москве её легко можно купить в специальных белильных рядах – как дорогую, импортную, так и подешевле, местную. 

Косметика входит в число обязательных подарков невесте от жениха, и ни одна женщина не вздумала бы выйти из дома ненакрашенной. Но вот чувство меры в это время, кажется, изменило нашим соотечественницам. А впрочем, на вкус, как говорится, и цвет… 

Портреты средневековых московских боярышень – с нежным румянцем на смуглых щеках, с чувственными пухлыми губками, все в жемчугах и самоцветах, – целиком и полностью остаются на совести художников, как правило, XIX века, и являются чистым вымыслом. Как выглядели женщины того времени, мы узнаем из наблюдений современников. Косметика из средства украшения становится средством устрашения. «Женщины в Московии имеют изящную наружность и благовидную красоту лица, но природную красу их портят бесполезные притирания. Они так намазывают свои лица, что почти на расстоянии выстрела можно видеть налепленные на лицах краски», – пишет англичанин Энтони Дженкинсон, полномочный посол Англии в России при Иоанне Грозном. А 100 лет спустя Самуэль Коллинз, персональный врач государя Алексея Михайловича, замечал: «Румяна и пудра их похожи на те краски, которыми мы украшаем летом трубы наших домов. Они состоят из красной охры и испанских белил». Известный и уважаемый учёный путешественник Адам Олеарий подтверждает: «В городах женщины румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что, кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провёл по лицу их и кистью выкрасил щёки в красную краску». 

Иностранцев, побывавших в Москве, встреча с московскими красавицами не оставляла равнодушными: они потом долго ломали голову, что заставляет дам так безжалостно себя уродовать. Джайлс Флетчер, английский посланник при Феодоре Иоанновиче, попытался ответить на этот вопрос. Он считал, что от постоянного жара печей женские лица сморщиваются – и волей-неволей приходится их белить, а потом ещё и румянить. А мужья искренне рады, что их сморщенные жены теперь походят на красиво раскрашенных кукол, и не только позволяют им тратиться на «охру и побелку», но и сами едут на базар покупать супругам косметику. 

Церковь крайне неодобрительно относилась к такой практике, но ничего поделать не могла, и протопоп Аввакум напрасно сетовал: «Иные же жонки лицо своё безобразят, и паки красок накладут – ино червлёно, ино бело, ино сине, что суть подобно мерзкому зверю облизьяну». 

Интенсивное использование косметических средств сохранялось и тщательно контролировалось обществом. Если кто-то из дам пытался воспротивиться, такой бунт расценивался как выходка против всех приличий и почти крамола. Известен случай с боярыней Черкасской, которая была очень хороша собой и не желала без нужды «зашпаклёвывать» лицо. Возмущённые боярыни настроили мужей – и те настоятельно рекомендовали супругу красавицы повлиять на возмутительницу спокойствия. 

Кстати, примерно в это же время парламент Англии принял закон, согласно которому женщины, вне зависимости возраста и сословия, прельстившие мужчину с помощью помад, румян, фальшивых зубов и т. д. приравнивались к ведьмам, а такой брак объявлялся недействительным. 

Но белила, румяна, сурьма для бровей и ресниц были плохи не тем, что стоили дорого и превращали женские лица в грубые манекены. Дело ещё и в том, что в их состав входили ядовитые соединения. Белила и сурьма – соли свинца, румяна – сернистая ртуть (киноварь), волосы на теле предлагалось выводить с использованием негашеной извести. Проникая в кожу, эта отрава исподволь накапливалась в организме. 

Уже в ХХ веке во время эксгумации матери Иоанна Грозного – Елены Глинской и его первой жены Анастасии учёные провели химический анализ их останков и были практически уверены, что женщины скончались насильственной смертью. Уровень содержания тяжёлых металлов в их костях запредельно превышал норму допустимого содержания. На волосах и саванах обнаружили следы ртути. Казалось бы, это однозначно говорит о том, что несчастных отравили. Но ещё большее количество тяжёлых металлов обнаружилось в костях других знатных женщин средневековой Руси. Не могли же их всех отравить! 

На протяжении столетий женщины добровольно убивали себя ради красоты. Свинцовые белила постепенно разъедали кожу, оставляя тёмные пятна, – значит, их приходилось замазывать ещё активнее. Брови и ресницы чернили смесью из жира, масла и ядовитой сурьмы. Брови приобретали роскошный чёрный цвет, сурьма поблескивала – но последствия такого украшательства были ужасны. 

При этом, разумеется, мало кто связывал частые недомогания и раннюю смерть московских красавиц с «невинными» белилами. Температура, боль в животе, не проходящая по две-три недели, тошнота и бессонница объяснялись либо несвежей пищей, либо сглазом, порчей от недобрых людей. А на самом деле это была «свинцовая колика» от накопившегося в организме металла. Помочь им уже никто не мог. 

Сернистая ртуть – киноварь – входила и в румяна, и в краску для волос, а без яркого румянца какая красота! Ещё одно ртутное соединение – сулема – входила как непременный компонент в средство для смягчения кожи. Мышьяк, из опасения отравления, многие принимали маленькими дозами, чтобы приучить к нему организм. Но белый мышьяк (мышьяковистый ангидрид) употребляли для общего повышения тонуса, лучшего аппетита, улучшения цвета кожи. Откуда было знать нашим пращурам, что он тоже накапливается в организме!  

Но хуже всего дело обстояло с зубами. Под воздействием свинца зубы портятся, желтеют, изо рта появляется неприятный запах. Приходится жевать мятные лепешечки, гвоздику и кардамон, чистить зубы меловым порошком и специально распаренной корой – а это долго и не слишком результативно. Не проще ли пройти небольшую процедуру и выбелить зубы… ртутью? На свадьбе невеста без особенных хлопот будет сиять жемчужными зубками. Правда, уже через полгода непоправимо разрушится зубная эмаль – и от зубов остаются только гнилые пеньки. 

Кроме того, даже не слишком испорченные зубы крайне невыгодно смотрелись в сочетании с белоснежным лицом: свинцовые белила превращали самую обычную улыбку в неприятное и плачевное зрелище. Потому в Москве среди богатых и состоятельных вынужденно родилась новая мода: зубы стали чернить. Узенькая чёрная полоска между накрашенных алых губ выглядела предпочтительнее, чем серые полуразрушенные зубы. Мода на чёрные зубки и общая формула красоты «бела – румяна – черноброва» задержалась надолго: в 1790 году, путешествуя из Петербурга в Москву, Радищев присутствует на купеческой свадьбе, где новобрачная – бела и красна как маков цвет, с вычерненными зубами, «брови в нитку, чернее сажи», а её свекровь 60 лет, тоже белая и румяная, издерживает в год «3 пуда белил ржевских и 30 фунтов румян листовых».

Разумеется, всё это было характерно для горожанок, притом горожанок состоятельных. Те же, кто был лишён удовольствия покупать привозные заманчивые снадобья, вынужденно довольствовались домашними средствами, и тут уж в ход шла мука, толчёный мел – а в качестве румян годились и протёртые ягоды, и свёкла, дававшая нежный, почти  естественный, но немилосердно пачкающийся румянец. 

Алых щёк можно было добиться и чисто механическими средствами – растереть лицо грубой суконкой, прежде чем выходить к гостям, или натираться высушенной и растёртой в порошок бадягой. Брови можно было подрисовать и сажей, благо она всегда была под рукой в избытке. 

В целом формула «чёрный – белый – красный» соблюдалась и в деревнях, но хотя лицо, выбеленное мукой, выглядело не так эффектно и гладко, как с венецианскими дорогими белилами, а средство с сулемой делало руки в короткий срок нежнее и мягче, чем обычная простокваша и мёд, можно сказать, что деревенские модницы оставались в куда большем выигрыше, чем богатые горожанки. Белые и крепкие зубы деревенских девок были предметом зависти у горожанок, впрочем, и в деревню довольно быстро пришла мода чернить зубы углем, как у бар. 

Но основным средством наведения красоты в деревне была и оставалась баня. Баня была и массажным кабинетом, и аромотерапией, и просто возможностью перевести дух среди бесконечных и нескончаемых трудов. Но при этом не было для женского сердца дороже подарка, чем привезённые из города заботливым мужем или отцом полузасохший комочек белил и толика румян. В деревнях тоже ценили «писаную», рукодельную красоту больше, чем природную.   

Предел чрезмерной «боевой раскраске» положил, как ни странно, Пётр I. Он строжайше запретил женщинам отбеливать зубы ртутью, и такое вмешательство государства в частную жизнь подданных нельзя было не приветствовать. 

С юности общаясь с иностранцами из Немецкой слободы, Петр видел, как умело пользуются косметикой местные барышни, и не мог устоять перед ними. Поездка по Европе многому научила молодого царя. В 1700 году был издан знаменитый указ  «О ношении венгерского платья». 

Казалось бы, подумаешь, всего лишь костюм, но расчёт оказался верным. Вместе с полной сменой покроя платья изменилось очень многое – от пластики движения до темпа жизни. В прежнем, долгом, многослойном платье нужно было ходить важно, не спеша, «косня и медля». Новое, кургузое «немецкое» платье, лишённое обильных складок и длинных драпировок, было приспособлено для элегантных жестов, для энергичных действий, для активности. 

Особенно сильно изменился женский костюм. В допетровское время красивой считалась высокая, дородная женщина, которая идёт плавно, медленно «словно лебёдушка», все её движения степенны и округлы, а черты лица – крупные, акцентированные яркими красками и малоподвижные. 

Женский наряд подчеркивал стать и дородность, маскируя фигуру так, что видны были лишь лицо и иногда руки. Лицо же тщательно покрывалось плотным слоем макияжа, так что «писаная красавица» плыла, опустив глаза и укрывшись от мира (что невероятно трогало иностранцев, которые отмечали особенное спокойствие и отрешённость московских женщин). 

Теперь же вместо наглухо застегнутого, надёжно скрывающего женское тело ансамбля из двух сорочек, сарафана, душегреи, опашня пришлось надевать открытое платье с большим декольте, облегающим лифом, пышными фижменными юбками, становиться на высокие каблуки – как будто напоказ перед всем светом. 

Естественно, это полностью переродило саму идею макияжа. Плотный, подобный маске слой белил и румян, поверх которого прорисовывались кисточкой брови и подводились глаза, никак не годился для европейского «срамного» наряда. Пришлось бы покрывать толстым слоем пачкающихся белил не только лицо и шею, но и плечи, и грудь, и спину, и руки – а это дорого и очень неудобно. Как следствие, макияж неминуемо стал гораздо легче, прозрачнее. Кроме того, женская красота перестала быть «унифицированной», «писаной», постепенно возвращаясь к большей естественности и индивидуальности. 

Триада «чёрный – белый – красный» утратила свою монополию. Стрелки на глазах могли выполняться самой разной подводкой: синей, зелёной, лиловой и бордо, душистая рисовая пудра была не только белой, но розовой, цвета ванили, золотистой, голубой, на всякий вкус и с различными ароматами. Белила, румяна, помада и сурьма для бровей никуда не делись – изменилась только интенсивность их применения. 

А спустя ещё некоторое время в российской косметике совершился ещё один переворот: ею стали пользоваться мужчины. Российские щеголи и щеголихи, полностью освоившись в европейском, таком притягательном для них мире, белились, румянились, осыпали парики душистой разноцветной пудрой, увлечённо подводили глаза, делали сложнейшие прически и лепили мушки. 

Краситься так, как красились прабабушки, было для щеголихи нового времени делом немыслимым и смехотворным. Косметика стала разнообразнее – румяна уже различались по оттенкам, от алых до нежно-розовых, – и модница могла подобрать нужный тон, какой ей потребен к лентам или платью. 

В эпоху Екатерины в России работало 4 крахмальных и пудренных завода и 5 румянных. В Москве и Петербурге открывались косметические лавки, торгующие и привозным, и отечественным товаром. Пудра высшего сорта продавалась по 10–12 рублей за пуд, румяна – по 80 копеек за баночку. Это были немалые деньги. 

Кроме того, на русский язык переводились различные книги и наставления для модниц, например «Туалет Флоры, очерк растений и цветов, которые служат для украшения дам» и «Дамский туалет, содержащий в себе разные воды, умывания и притирания для красоты лица и рук, порошки для чищения зубов, помады для губ и проч.». В этих «энциклопедиях красоты», между прочим, объяснялось, как можно дёшево самим сделать душистую пудру, составить очищающий лосьон – и множество других полезных вещей. 

В начале XIX веке косметика постепенно стала сдавать позиции. В моду вошли легчайшие полупрозрачные платья из светлой материи, а идеальным цветом лица стала лёгкая бледность – чувствительная душа должна была быть томной, печальной и воздушной. 

Нарумяненные щёки напоминали о пышущем крестьянском здоровье, это было грубо и пошло. Хорошим тоном считалось лишь чуть-чуть обозначить наличие макияжа, едва тронуть лицо белилами, помаду использовать самых нежных оттенков, а от румян предполагалось отказаться вовсе. Очень большой популярностью пользовались различные притирания и лосьоны, осветляющие кожу, удаляющие веснушки и пигментные пятна, ускользающий полупрозрачный естественный румянец на бледном лице считался лучшим украшением красавицы.  

Тем триумфальнее было возвращение прежнего активного, контрастного макияжа в конце XIX – начале ХХ века. Снова вернулись румяна – на все вкусы: и кремообразные, и пудрой, и на специальных узелках-крепонах. К белилам прилагались баночки с голубой краской – чтобы подрисовывать нежные жилки на висках, голубые вены. Глаза полагалось углублять при помощи чёрного или коричневого карандаша. 

Главным в косметике конца XIX века было научное её усовершенствование, борьба за качество и наибольшую безопасность того или иного снадобья. Модные дома соревновались друг с другом, чьи белила и лосьоны более безопасны, дамские журналы публиковали статьи учёных – как в домашних условиях проверить то или иное притирание на наличие вредных соединений. 

Ну а с появлением кинематографа и вовсе наступила эра бурного расцвета косметики. Эра, в которой благополучно мы живем и сегодня.