Вадим Месяц – физик, проживший двадцать лет в США. А ещё он поэт, писатель и переводчик. Вадим редактировал «Антологию современной американской поэзии» и антологию современной русской поэзии «Crossing Centuries: The New Generation in Russian Poetry», вышедшую в 2000 году. Его книги не раз удостаивались российских премий. Роман «Лечение электричеством» Вадима Месяца в 2002-м вошёл в шорт-лист «Русского букера» и получил премию им. П.П. Бажова, а сборник рассказов «Вок-вок» сделал его лауреатом Бунинской премии 2005 года. Вскоре выйдет его новая книга «Второй концерт Рахманинова как национальная идея». О национальной идее и её совместимости с такой тонкой вещью, как поэзия, о гениальном и посредственном, о современном литературном процессе в России и рассуждает Вадим Месяц.

– Можно ли сказать, что поэзия в России сейчас на подъёме, в неё приходят новые силы?

– Разве только с той точки зрения, что более широкие массы стали заниматься поэзией. Открыты новые формы письма – не особенно сложные, легко воспроизводимые, на профессионализм не претендующие. В этом смысле – да, о приходе и укоренении новых людей можно говорить. Но в любое время качество поэзии определяет лишь несколько ныне работающих. Количество на него влияет мало.

– Какой вопрос сегодня призвана разрешить русская поэзия?

– Самая главная проблема сейчас у поэзии – мы теряем преемственность, ясность задач, не говоря уже о таких забытых вещах, как гражданственность или народность. Если отбросить нюансы противостояния Поклонной и Болотной площадей, за накалом страстей в обществе стоит противоборство между сознанием русской уникальности и желанием её нивелировать, уравнять по якобы общечеловеческим образцам. То же происходит в других отраслях: с реформой образования, в споре с Академией наук – вопрос, который мне особенно близок, потому что мой отец (Геннадий Андреевич Месяц – выдающийся российский физик, вице-президент РАН, председатель Высшей аттестационной комиссии РФ. – Прим. ред.) сейчас вынужден нашу родную академию защищать.

– Как выглядит это противостояние в поэзии?

– Попытки свести поэзию к абсолютно индивидуальной, атомизированной величине, как это принято на Западе, – деструктивны. Расстраивает в поэзии то, что людей, которые когда-то подразумевали в своём творчестве причастность к обществу, принято теперь рассматривать в отрыве от этой принадлежности. Например, Мандельштама, который вообще-то писал «я должен жить, дыша и большевея». Поэзия «креативного класса», который отрицает свои связи с обществом, остаётся ни для кого. Не для людей. Именно поэтому я обеими руками за развитие демократии – в противовес избранности и элитарности. Наши культурные институции и структуры создавались в ельцинские, антирусские, по существу, времена и в настоящее время устарели.

Мне доводилось ездить на книжные ярмарки, фестивали – и было крайне неловко за моих коллег, считающих возможным, представляя свою страну, разглагольствовать о рабской сущности русского народа или всячески демонстрировать свою храбрость мелочными подколами властей, сплетнями и т.п. Мы давно уже на другом витке развития, а эти люди производят впечатление только что вышедших из диссидентской кухни на свежий воздух. Несолидно как-то... В российской культуре назрела ситуация, поворачивающая нас к знаменитым строкам Хлебникова, в которых совсем не научно, но пророчески сформулирована сущность русскости, её речевой традиции и неподдельности: «Русь, ты вся поцелуй на морозе»... Я не имею в виду то, что навязывал соцреализм, а говорю о возвращении характера (настоящего человеческого характера) в прозу и образа – в поэзию.

– О каком сектантстве в поэзии вы говорите в своей книге?

– Я этот термин использовал потому, что мне пришлось отбиваться от атак на журнал «Гвидеон». Например, я написал статью «Второй концерт Рахманинова как национальная идея». Рахманинов – великий русский композитор, но его музыка понятна всем. Её не надо адаптировать. Так и великую русскую поэзию не надо адаптировать, изымать из неё национальное...

Я помню, как много лет назад был на литературном вечере в Америке в редакции журнала «Слово-Word». Там присутствовали Александр Генис, Петр Вайль, Борис Парамонов, Соломон Волков... Говорили о том, что время героев прошло, о том, как приятно существовать в обывательском блаженстве, без того, чтобы закрывать амбразуру грудью... Я тогда выступил и сказал, что самобытная идея всё равно должна быть, ведь у Америки она, несомненно, есть... А у России может быть идея? Я даже не сказал слово «русская». Но возмущение уже вспыхнуло. Любая попытка анализа в такой ситуации обречена. Критические нападки может вызвать что угодно – от употребления слова Бог с большой буквы до публикации стихов Эзры Паунда... Это не имеет отношения к литературной критике и к поэзии, зато имеет прямое отношение к нездоровому самоограничению. Вообще, избавление от идейной оснащённости – один из методов запрета на мышление. Поэтический журнал, который сам по себе, ни на чьей стороне, – это не понятно в чрезмерно поляризованном обществе. Андрей Тавров, написавший предисловие ко «Второму концерту», заметил, что русская поэзия во все эпохи стремилась прибавить жизнь к жизни, а не отнять энергию жизни, не использовать её под себя – это ценнейшее свойство поэзии ещё нуждается в расшифровке и акцентуации...

– Вы нелестно отзываетесь о постмодернизме, однако говорите, что у него есть и плюсы. Какие?

– В постмодернизме не существует понятия «истина». Энергия расщепляется на множество рефлексий. С другой стороны, постмодерн научил с иронией относиться к привычным вещам, всегда и во всём сомневаться. Если ты этому научился, ты трезвее смотришь на мир. Но у постмодернистов вообще вычёркивается понятие подлинности. Я не думаю, что мы должны следовать по этому пути.

– Каковы оценки современной литературной критики, если говорить о поэзии?

– Почему в советское репрессивное время существовали Аверинцев, Тынянов, Гаспаров, Лотман? А сейчас их не видно. Сегодня критики выполняют подённую работу на уровне «вчера дружил и хвалил, а сегодня не дружу и ругаю». «Раньше он был жандармом, теперь – музыкальный критик». Искусство письма – несложное искусство. Им владеют многие. Но надо же и какой-то объективностью обладать. И великодушием, в конце-то концов. Человек с талантами Рубцова или Есенина сегодня не имел бы возможности продвинуться. В Мандельштаме увидели риторику и ложный пафос... Я не верю, что это заговор. Это, скорее, интуитивное отталкивание того, что за пределами посредственности. Мне бы хотелось, чтобы в поэзию вернулся смысл. Она – не безделица, она откликается в жизни на таких тонких и чудесных уровнях, которые не видны невооружённому глазу. Ты сочинил стихотворение – а у какого-то боевика заклинило автомат... Или когда на Манежной площади были массовые выступления, мы устроили «Молебен о палачах». Все эти фашизмы, либерализмы и прочие «измы», постоянные отсылки к Сталину, что, мол, дотянулся кровавый... все эти глупости про десталинизацию уже порядком надоели. И мы сделали этот молебен с поэтическими текстами на основе канонических молитв. Мы хотели, чтобы души палачей успокоились и не тревожили нас больше. Интересно, что со стороны православных батюшек, в основном, было одобрение. Монахи на Соловках тоже молились за своих палачей, эта практика в христианстве существует. Гораздо большее неприятие мы встретили со стороны атеистов, либеральной прессы. Сама идея, что можно избавиться от ненависти, казалась недопустимой.

– Какая же идея предлагается взамен?

– Вспомнилась лекция Ольги Седаковой «Посредственность как социальная опасность», кажется, так она называлась, – речь шла о демократизации стихотворного процесса. С одной стороны, мимикрирующие формы рядятся под якобы элитарность. С другой стороны, они декларируют равенство всех практик: «не выпячивайся». Понятие «гениальность» становится неприличным, некрасивым, что, на мой взгляд, противоречит природе творчества. Возникает мысль, что любой может писать такие стихи и этим свои потребности отрабатывать. Ориентиром оказывается не простой человек, а стихи, которые может писать простой человек. Метод, который можно повторять...

Татьяна Шабаева

Источник: «Российская газета»