Классик русской драматургии сказал: «Актёр – существо зависимое». От пьесы и роли, от популярности театра. От режиссёра, от публики и даже от времени года. Но при всём многообразии случайных факторов, которые могут развернуть вектор актёрского успеха, превратив триумф в фиаско, есть в России категория артистов, над которыми не властно ни время, ни мода, ни политический контекст.

Поверхностная современная публика, убеждён, не способна оценить в принципе потенциал, заложенной в актёрском мастерстве Любшина. Сегодняшняя кинематография, стремясь к коммерческому успеху заокеанских звёзд, слепо копирует тренд на узкую специализацию того или иного персонажа. К слову сказать, тренд этот родом из провальных для Голливуда «нулевых» – нынче звёзды ценны именно способностью полного перевоплощения и смены привычного для зрителя образа. У нас же эксплуатируется экономический метод, уже доказавший свою несостоятельность и тупиковость. Ну да не о плохом сейчас речь.

Речь о том, что, родись Любшин с его талантищем не в лютые тридцатые, а в застойные 70-е годы прошлого века, он был бы востребован лишь в единственном жанре, принёсшим ему – дебютанту по сути – оглушительный успех. И образ умного, но субтильного русского разведчика эксплуатировался бы сегодня во все стороны, пока не закончатся идеи для создания сиквела «Шит и меч».

Любшин сам вспоминает: «…после "Щита и меча" мне стали предлагать такие же роли. Это конец всему. Я характерный актёр, и я всё отказывался и ждал чего-то другого. Сыграл в "Ксении, любимой жене Фёдора" такого полублатного, который всё ворует и тащит, но не из дома, а в дом. Потом у Авербаха в "Монологе" снялся. Когда "Не стреляйте в белых лебедей" вышло, всё встало на место. А то был опасный момент…»

Любшин проживает удивительно универсальную жизнь и на сцене, и на экране, играя роли настолько разнообразные, что нынешние продюсеры даже в фантазиях не смогли бы рискнуть увидеть Любшина столь разного.

Достаточно перечитать список созданных им персонажей, чтобы стало понятно, насколько талантлив актёр, насколько велик его профессионализм. У каждого зрителя – свой Любшин. Для кого-то он – прагматичный мастер-коммунальшик из кинематографической, классической версии данэлиевской «Кин-Дза-Дзы». Для кого-то мольеровский Тартюф, для кого-то шукшинский незадачливый холостяк, завязавший алкоголик-интеллигент.

Любшин на сцене потрясает своей энергетикой, притягивает, словно по моэмовскому рецепту, внимание всего зала к своей неказистой фигуре. Неважно, где он располагается – его тихий голос звучит и доходит до последних рядов галерки. Впрочем, даже его МХАТ, потеряв букву, теряет и в системе репертуарного подбора спектаклей, предпочитая искусству бизнес-проект, основанный на медийности подбора исполнителей…

На банальный вопрос о роли, которую он хочет сыграть, Любшин отвечает честно, а потому – не банально: «О каких ролях я мечтал? Хотел Хлестакова сыграть. Дядю Ваню. Но в силу возраста или ситуации это невозможно. Сарафанова из "Старшего сына"… Многое хотел бы, но от собственного желания мало что зависит. Тебе дают, а ты разве что можешь отказаться. Как сказано в одном фильме: "Я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться". – "Да, нам делают предложения, от которых мы не можем отказаться. Но нам не делают предложений, на которые мы могли бы согласиться…"»

Любшин был, есть и остаётся актёром в чистом виде. Не предавая профессию и не смешивая её с административными функциями и карьерными надобностями.

И, по всей видимости, в этом чистом служении русской Мельпомене кроется первопричина величия Любшина.

Величие современника, создавшего образы сограждан столь точные и глубокие, что они сами по себе стали реальными портретами реальных групп современников.

Андрей Северцев