Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР», принятое 15 июля 1929 года, иногда называют «поворотным пунктом» в становлении советской военной промышленности в предвоенный период. Об этом, в частности, упоминалось и в мемуарах Г. К. Жукова: «В середине 1929 г. Центральный комитет партии принимает постановление "О состоянии обороны страны", в котором излагается линия на коренную техническую реконструкцию армии, авиации и флота. ...Это постановление легло в основу первого пятилетнего плана военного строительства, который, кроме всего прочего, предусматривал создание новых технических родов войск, моторизацию и организационную перестройку старых родов войск, массовую подготовку технических кадров и овладение новой техникой всем личным составом».

Таким образом, 80 лет назад мы начали становиться страной, в которой крепка броня и танки быстры, приобретать то самоощущение, которое по большому счёту – хорошо это или плохо – сохраняется в нас до сих пор. Это же решение Политбюро повлияло на главные свойства эпохи, которую вскоре назовут «сталинской». Именно оно определило как её достижения, так и цену этих достижений.

Постановление 15 июля может расцениваться кем-то как важный этап в укреплении обороноспособности страны, первый шаг к Победе 1945 года, для других же оно будет означать начало ускоренной и мало чем оправданной милитаризации советской экономики, достигнутой невероятными усилиями, ценою разорения и так небогатого общества и жестоких насильственных преобразований полукрестьянской страны. Причём именно требуемый масштаб применения насилия в дальнейшем определил жестокий и параноидальный характер режима, созданного в результате этих изменений. Здесь, впрочем, всё по-прежнему зависит от того, как мы расставляем приоритеты в оценке эпохи – было ли это, прежде всего, временем несправедливости, репрессий, насилия над крестьянством в период коллективизации или же, наоборот, модернизационного скачка, превратившего СССР в одну из мощнейших промышленно развитых держав мира. Если в  первом случае основным контекстом, служащим для оценки политики советского руководства, является насильственная коллективизация и голод начала 30-х, трудовые лагеря и массовые репрессии, то во втором – создание советской тяжёлой индустрии, мощной армии и победа в войне. Не станем сейчас утверждать, какая оценка вернее. Во многом они зависят от мировоззрения и моральных убеждений. С точки зрения истории, однако, важно, чтобы априорные точки зрения не влияли на добросовестную работу с фактами.

Именно поэтому важно понять, почему 80 лет назад было принято именно такое решение, в действительности очень непростое для бедной и слаборазвитой страны, какой оставался Советский Союз во второй половине 20-х годов. Ответ этот вроде бы хорошо известен: политическое руководство СССР было уверено в неизбежном (и скором!) столкновении с коалицией западных стран. Однако было ли это только советской паранойей? Даже если признать, что крестового похода против СССР на Западе в это время никто не готовил, геополитические представления советского руководства складывались не на пустом месте. В пользу возможности войны говорили не только марксистские представления о неизбежном столкновении двух систем, но и предшествовавший опыт Гражданской войны, сопровождавшейся интервенцией.

Англо-советский конфликт 1927 года, вызвавший настоящую панику в СССР, также не мог не подействовать на воображение советских политиков.

Основой сталинской стратегии было использование мирной передышки для военного и промышленного строительства, конечной целью которого было уравнивание шансов в случае столкновения. Война, однако, представлялось крайне нежелательным событием, которое надо постараться оттянуть как можно дольше. «Наше знамя остаётся по-старому знаменем мира. Но если война начнётся, то нам не придётся сидеть сложа руки, нам придётся выступить, но выступить последними», – вряд ли эти слова Сталина, сказанные в 1925 году, следует считать пустой риторикой. И дело здесь вовсе не в принципиальной «миролюбивости» страны Советов, а в трезвой оценке возможностей и шансов в войне с европейскими странами.

Стоит понимать и то, что своё слово в военных вопросах могло сказать не только партийное руководство, но и верхушка РККА, которая была обязана готовиться к возможному столкновению с армиями европейских государств и оценивать возможности военной машины.

Военная мысль в 20-30 годы в Советском Союзе развивалась очень динамично, и естественной точкой отсчёта для всех военных специалистов этого периода была Первая мировая. Печальный для России опыт этой войны показал, что для победы теперь уже недостаточно  просто большой и храброй армии. Нужна сильная промышленность, способная обеспечить фронт всем необходимым в течение довольно длительного срока (по крайней мере нескольких лет). Представление о том, что будущая «большая война» будет носить тотальный характер, потребует напряжения всех народных сил, а значит, соответствующей организации всей экономики, разделяли военные специалисты как на Западе, так и в Советском Союзе. Собственно говоря, советские планы развития индустрии и особое внимание к тяжёлой промышленности как основе создания мощной базы вооружённых сил уходят корнями именно в эти военные теории, разрабатывавшиеся в 20-е годы.

В этой ситуации единственным выходом для отсталого государства (а слабость СССР осознавали как внутри страны, так и на Западе) стал план промышленной мобилизации, реализованный в конце 20-х – 30-е годы и получивший название индустриализации.

При этом советские идеи подготовки экономики к войне не были специфически большевистскими. Ни СССР, ни даже Германия не были безусловными лидерами межвоенной милитаризации. «Во многом, – пишет в своём исследовании о становлении военно-промышленного комплекса в СССР шведский историк Леннарт Самуэльсон, – это была попытка угнаться за передовыми французскими, английскими и американскими идеями того времени. Советские комментаторы отдавали дань прогрессу, достигнутому в области "милитаризации" западных стран и их экономик».

Именно в таком контексте надо рассматривать и постановление Политбюро ЦК ВКП(б), принятое 15 июля 1929 года. В постановлении отмечались серьёзные недостатки как в подготовке Красной армии, так и всего народного хозяйства к обороне. Признавалось, в частности, что техническая база вооружённых сил далеко отстаёт от техники современных западных армий, а  подготовка всей промышленности, в том числе военной, к выполнению требований вооружённого фронта (в случае войны) «совершенно неудовлетворительна».

Планы вооружённого строительства, указанные в постановлении виде контрольных цифр, были весьма амбициозными. Военному ведомству было предписано не уступать к концу первой пятилетки вероятным противникам на главнейшем театре войны по численности войск, а по технике превосходить его по двум или трём решающим видам вооружения, а именно по воздушному флоту, артиллерии и танкам. Отмобилизованная армия при этом должна была иметь в строю 3 млн солдат, 2 тысячи  самолётов (не считая резерва и запаса), 1500 танков (ещё 1500 в резерве и 1–2 тыс. в запасе), более 9 тыс. крупно- и среднекалиберных и более 3 тыс. мелкокалиберных артиллерийских систем.

Если рассматривать эти планы сами по себе, то они производят впечатление серьёзной милитаризации страны в рамках первой пятилетки. Следует, однако, учитывать, что советские военные нередко называли предстоящий плановый период «предвоенным». Война, как они считали, могла начаться по истечении первой пятилетки, в 1932–1934 гг. – таковы были расчёты Штаба РККА. Речь, таким образом, шла о подготовке к реальной и достаточно близкой войне. Главной угрозой при этом считалась польско-румынская коалиция, поддерживаемая Францией (не забудем, что поляки и румыны также активно вооружались).

Планы перевооружения Красной армии основывались на представлениях советских военных специалистов о том, что будет собой представлять будущая война. Ведущим среди них в это время был Михаил Тухачевский. Именно он стал идейным вдохновителем созданной коллективом авторов книги «Будущая война», изданной в 1928 году. Авторы предполагали, что война будет затяжной, её максимальная продолжительность составит 3–4 года. При этом главным направлением развития вооружённых сил должно стать усиление технического оснащения армии, в первую очередь средств подавления – артиллерии, танков и авиации. Несмотря на ограниченный тираж (всего 80 экземпляров), книга во многом стала основой для формирования взглядов военного руководства на экономическое развитие страны в связи с потребностями войск в войне нового типа.

Планы вооружения армии, определённые в постановлении «О состоянии обороны СССР», вовсе не были проявлением безоглядной милитаризации, какой-то мании сталинского руководства или чего-то подобного. Кстати говоря, у советских военных имелся и гораздо более радикальный план. Тот же Тухачевский, вероятно увлечённый успехами индустриализации, предложил в 1930 году довольно резкое увеличение советских вооружённых сил. Весьма показателен ответ Сталина на этот военный «лоббизм», который он изложил в записке Ворошилову: «Этот "план" нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией как частью страны и страной как целым, с её лимитами хозяйственного и культурного порядка. "План" сбивается на точку зрения "чисто военных" людей, нередко забывающих о том, что армия является производным от хозяйственного и культурного состояния страны». Стоит, впрочем, отметить, что речь здесь, скорее, шла об учёте каких-то элементарных рациональных показателей, поскольку сам разговор о «пропорциях между армией и страной» показывает, что армия медленно, но верно становилась именно той осью, вокруг которой должна вращаться вся остальная жизнь страны.

Как уже говорилось выше, последствия принятого 80 лет назад постановления можно оценивать по-разному. Не приходится спорить лишь о том, что оно определило облик нашей страны на многие годы вперёд. Тот облик, который, с одной стороны, позволил ей выстоять во Второй мировой войне, а затем десятилетиями выдерживать противостояние холодной войны, а с другой – определил аскетичный стиль жизни советского общества на протяжении многих десятилетий, косвенно же – драмы и трагедии многих семей в 30–50-е годы. Как часто и бывает с историческими решениями подобной важности, в самом их принятии вроде бы не было ничего необычного. Они не возникли из неоткуда, не зародились в чьих-то больных головах. Более того, в окружающем мире в общем и целом происходило тоже нечто похожее: все вооружались и к чему-то готовились. Весь вопрос, однако, в том, насколько последовательно каждый из участников данного действа был готов идти по определяемой этими напряжёнными обстоятельствами дорожке. Руководство СССР в каком-то смысле решило лишь быть наиболее последовательным. Цену такой последовательности каждый может определить сам, перебирая в памяти исторические даты: 1945, 1941, 1937, а может быть, и 1961 и даже 1991. Просто об этом стоит задумываться и через 80 лет, размышляя, например, о том, стоит ли делать радикальные выводы из современных угроз, например, экономического кризиса или необходимости борьбы с терроризмом.