Александр Генис однажды заметил, что в триллерах Хичкока практически нет крови, а Бабель сократил многословное описание мертвеца одним предложением: «На столе лежал длинный труп». Краткость, которую Антон Павлович Чехов назвал «сестрой таланта», стала основополагающим фактором современности. Вместо того чтобы ехать из Петербурга в Москву двое суток на перекладных, нынче туда можно добраться на скоростном поезде за четыре часа или на самолёте за час. Путь из Москвы или Питера в Америку займёт немногим больше: 8-9 часов на самолёте.

Впрочем, «бескровные» триллеры Хичкока ещё не свидетельствуют о минималистичности его фильмов. Скорее наоборот, они значительно усложнены, по сравнению с коллегами по жанру, филигранной разработкой психологии героев, тончайшими нюансами в игре актёров, сюжете и композиции кадра. Отсутствие малоприятных физиологических подробностей делает его фильмы ещё страшнее, ещё реалистичнее.

Когда Радищев, не торопясь, ехал из Петербурга в Москву, а потом ещё и в ссылку, мы знаем, что конкретно с ним происходило, и нам не страшно. Но зато когда Эдгар По живописует слабое мяукание замурованного кота, становится не по себе.

Довлатовское «Соло на ундервуде», опубликованное в 1980-х, является замечательным примером прединтернетовских произведений. Возможно, собрав удачные заметки пользователей «Живого журнала», можно получить нечто подобное. Один из талантливых московских журналистов, ещё пару лет назад проживавших в Нью-Йорке, именно так и сделал – он интересно и с выдумкой писал в ЖЖ об обыденных окружающих его вещах: как он вышел за кофе и услышал забавный диалог, как его близкий приятель рассказал нечто интимное, но до такой степени смешное, что он всё-таки не выдержал и в режиме friends only «запостил»... Так собиралось его портфолио, а когда оно достигло критической массы, «тысячник» нашёл работу в Москве редактором журнала и уехал, скорее всего, навсегда. Жизнь в Нью-Йорке вспоминает с содроганием, ведь даже при наличии приличного дохода того, московского, социального статуса у него не было и быть не могло.

За восемь часов можно долететь из Нью-Йорка до Москвы так же, как и доехать поездом из Москвы до Петербурга, но в первом случае – не только из-за значительной разницы в цене, но и чисто психологически – всё равно переехать (точнее, перелететь) океан не так уж просто. Это «бескровный», хичкоковский вариант.

Хотя в наше время, иммигрируя, мы не расстаёмся с близкими навсегда, мы прощаемся сами с собой. Если на родине мы не были «замурованы» в «комьюнити», то здесь, в Америке, трудно оказаться где-то ещё.

Как сторонник индукции, приведу ещё один пример из реальной жизни. Харьковский интеллектуал и прекрасный график-дизайнер покинул родину в начале девяностых. Он прожил в Германии долгое время, где, несмотря на акцент и явно не арийскую внешность, он наслаждался общением с местным истеблишментом. Переехав в Америку, он ожидал такого же положения, но был сильно разочарован. Рабочие «интеллектуальные» контакты заканчивались сразу за дверью офиса, и, в конце концов, он уехал... обратно на Украину. Белые стихи другого знакомого произвели впечатление на знаменитого битника Лоуренса Ферлингетти. Однако обещанный Ферлингетти вечер в знаменитом City Lights так и не состоялся, и билет в Сан-Франциско так и завис в виртуальной реальности. Но интересно другое – талантливый русский поэт из Бруклина практически не приобрёл никаких друзей среди американских поэтов или критиков, хотя его стихи регулярно печатаются на английском в небольших американских поэтических журналах. Он по-прежнему живёт в некогда итальянском районе Бруклина Бенсонхерсте, где повсюду слышится русская речь с заметным житомирским акцентом, в неоправданно дорогой квартирке, упирающейся окнами в грязноватый залив и уродливый гипермаркет.

Есть, правда, и те, кто всё же «имплантировался» в американскую среду. Как правило, эти русские приехали в подростковом возрасте или в детстве, закончили колледж, устроились на «продвинутую» работу, живут обязательно на Манхеттене или в модных бруклинских райончиках, типа Вильямсбурга. Русских «хипстеров» видно сразу: приходя на русские сборища, они громко, напоказ говорят на чистом английском, приводят своих американских приятелей, как приглашают на бабушкин пирог, немного оправдываясь: «Ничего, что он такой странный на вид, зато очень вкусный». При этом они очень не любят, когда в них признают русских, хотя продолжают себя чувствовать не совсем американцами.

Что было бы, если бы Довлатов жил сейчас и написал своё «Слово» не на Ай-Би-Эм, а на Макинтоше? Да и писал бы он свои произведения в форме рассказов и эссе или растворился бы в мировой паутине? Ведь та русская интеллектуальная среда, которая его окружала, ушла: нет культового кафе Anyway (хотя само кафе находится там же), нет газеты «Печатный орган», нет многих русских литераторов, или они затаились где-нибудь в нью-йоркском апстейте (вроде Константина Кузьминского), так же, как и почти не осталось художников. Старшее поколение в лице Брускина, Комара и Меламида, Косолапова практически всё время пребывает или за границей, или просто находится вне фокуса общественных собраний. Молодое старательно пробивается и зарабатывает на жизнь, а музыканты то же самое делают гастролями (как, например, Гоголь-Борделло). Из русских культурных центров остались, фактически, только «Книжный магазин 21» да ресторан «Русский самовар». Где же концентрируется русская интеллектуальная жизнь? В Интернете или на работе – там, где они могут заработать на жизнь, ведь кухонные посиделки даже в России потеряли былой масштаб. Вот так – ехали и приехали.

Так российская иммиграция, которая не смогла полностью раствориться в американской культуре, растворилась в Интернете. Жизнь или «как бы жизнь», жизнь нереальная, с точки зрения живущих в Москве, и совершенно реальная для тех, кто находится по ту сторону океана – это такая загадка, которую разгадать можно только в конце, да и то останется много неизвестных... например, зачем мы уехали. Да, зачем? Ответить на этот вопрос предстоит, но уже не Хичкоку, а нашим потомкам.