И ста лет не прошло с тех пор, как безлошадность в России считалась бедой, сопоставимой разве что с бездетностью. Ведь без лошади и поля не вспахать, и в соседний город не добраться, и груза не довезти, и на войне не победить...

Какой был конь у вещего Олега?

Одна из самых известных лошадей нашего прошлого – это, конечно, конь вещего Олега. Тот самый, который «…но примешь ты смерть от коня своего». Вот только имя его нам неизвестно, да и порода тоже – скорее всего он был из милостных. В Древней Руси все лошади делились на милостных, сумных и поводных, и именно первые были конской элитой, доступной лишь князьям и прочему славяно-варяжскому высшему обществу. Сумные предназначались для перевозки вьюков и прочих сум, ну а неторопливые поводные ходили в обозах, тащили гружёные телеги или сани.

Дмитрий Донской перед войском. Миниатюра из лицевого «Жития Сергия Радонежского», XVI в.

Лошадь была удовольствием недешёвым и ценилась немногим меньше жены: так, при Ярославе Мудром штраф за убийство чужого коня составлял 12 гривен, а наказание за собственноручно умерщвлённую супругу – 20. Впрочем, жизнь холопа ценилась ещё дешевле, всего-то в пятерку.

Оно и понятно – жён и холопов в Древней Руси было хоть пруд пруди, а вот лошадей не хватало даже для междоусобных войн. Ну а когда на Русь двинулись полчища монголо-татарских всадников, малочисленность русской конницы стала одной из причин нашего порабощения Ордой: русским войскам, даже когда строптивым князьям удавалось договориться и удержаться от взаимного предательства, буквально не на ком было скакать в битву.

Один из первых наших конных заводов появился при Иване Третьем в подмосковном селе Хорошёве – здесь разводили так называемых боярских лошадей, крупных и весьма представительных.

Огромные пространства диктовали и разные потребности. Одни качества требовались для русского севера – там ценились морозоустойчивые упряжные лошади, а вот в южных степях ценились резвые верховые: именно здесь и началось формирование знаменитой донской породы.

Впрочем, южнорусские степи никогда не знали недостатка в лошадях, ибо кони были главным богатством сначала живших здесь скифов, а позже тюрок-половцев – их лошади были настолько подвижны, что наши предки называли их «половецкими скоками». Вот эти-то «скоки», а также похожие на них бодрые башкирские, монгольские и кипчакские кони, прибывшие к нам вместе с татаро-монголами, и послужили основой для русской лёгкой конницы.

Царские кони

Восточные кони – аргамаки – стали особенно популярны в эпоху Ивана Грозного, бывшего большим поклонником этих прекрасных животных; да и вообще лошадей суровый царь очень любил.

Судя по всему, в его время аргамаками называли всех восточных коней, но чаще всего – великолепных ахалтекинцев, выведенных около пяти тысяч лет назад на территории современной Туркмении. Однако в нашей стране этой породой занимались так давно и так много, что мы вполне можем считать её отчасти русской, ведь уже при Грозном в Москве были основаны серьёзные «аргамачьи конюшни». На ахалтекинце (его ещё называли черкесским и кабардинским) Алкиде ездила кавалерист-девица Надежда Дурова. Ахалтекинцем был и самый знаменитый конь СССР Абсент, взявший золото на Олимпиаде 1960 года. Впрочем, Абсент был ахалтекинцем не чистым – его отец был арабский скакун Казбек (на нём маршал Жуков принимал парад победы 1945 года).

Не чурался коневодства и Алексей Михайлович – словом, у царей и бояр лошадей было немало, однако всё же недостаточно, тем более что большинство из них для боя не годилось, ибо были они мелковаты и не слишком резвы.

Медный всадник – памятник Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге

Такое положение никак не могло устроить всю жизнь воевавшего Петра I, и царь решил всерьёз заняться коневодством. Он издал указ, предписывающий открывать конные заводы, велел привозить производителей из-за границы. Именно в его эпоху появились и битюги – они давно исчезли, но их имя стало нарицательным, и мы до сих пор так называем не только могучих коней, но и людей, отличающихся особо богатырскими статями. Хотя на самом деле битюг был не так уж и могуч, особенно если сравнивать его с русским тяжеловозом, способным, несмотря на свои относительно скромные размеры, тянуть до 20 тонн груза.

А сам Пётр был без ума от своего Лизетты. Да, его жеребец по загадочным причинам получил женское имя – говорят, в честь некой особы, в своё время пленившей сердце будущего императора. Лизетту Пётр приметил где-то под Ригой, у маркитантов, и немедленно его купил. О чём никогда не жалел, ибо жеребец не раз выносил его из-под огня – в частности, Лизетта спас его во время Полтавской битвы. Конь был ему предан настолько, что ел только из его рук, а когда Пётр надолго исчезал, вообще отказывался от еды и постоянно сбегал от конюхов, самостоятельно отправляясь на поиски любимого хозяина. Именно на Лизетте сидит Медный Всадник, а Лизетта как таковой в виде чучела и ныне присутствует в Кунсткамере – однако специалисты до сих пор спорят, какой именно он был породы: то ли нечистокровный арабский скакун, то ли ахалтекинец.

По Дону гуляет…

Ну а для казаков вопроса, на ком скакать, давно уже не стояло: у них были свои кони, золотисто-рыжие дончаки, потомки степных лошадей, веками мешавшихся с турецкими, персидскими, туркменскими, карабахскими конями, а позже и с орловскими рысаками. Один французский генерал писал, что дончаки не уступают казакам в военном искусстве и кажутся частью их тела – что ж, кому, как не французам, говорить о достоинствах дончаков, ведь эти кони донесли казаков до Парижа! А память донского коня увековечена в памятнике атаману Платову в Лефортове – на ком ещё мог ездить самый известный наш казак?

Лев Толстой на Делире

Впрочем, на дончаках ездили не только казаки – этих лошадей любили Суворов, Пушкин. Ну а Толстой на своём Делире каждый день проезжал километров 15–20 (между прочим, делал он это и в 82 года). Делир ненадолго пережил своего хозяина, а когда конь умер, его похоронили неподалёку от могилы писателя.

Сметанкины дети

Самое счастливое для российского коневодства время – это конец XVIII – начало XIX века, эпоха двух великих графов-энтузиастов – Растопчина и, конечно, Орлова.

А началось всё со Сметанки, чистокровного арабского скакуна, купленного Орловым в Турции за непредставимые 60 тысяч серебром (в то время за пару рублей можно было приобрести чудесную корову, а конюх получал три рубля за год службы).

На Сметанку не могли надышаться, его берегли как зеницу ока, его кормили, как принца, его без конца чистили, скребли, чесали и кутали в попоны. Да только всё равно не уберегли: прожив в России около года, Сметанка умер – может, ему не подошёл наш климат, может, его утомил двухлетний путь из Турции до нового дома. Однако он успел оставить несколько наследников, и вот от них-то с помощью датских, голландских, мекленбургских и других производителей и пошли орловцы – и верховые (то есть предназначенные для езды под седлом), и знаменитые рысистые (то есть запрягающиеся в экипаж).

Между прочим, орловцем был Холстомер – это не плод фантазии Толстого, а вполне реальный конь именно с такой печальной судьбой. Орловцем был, например, родившийся в 1904 году Крепыш, названный королём русских рысаков и победивший в 55 из 79 совершённых им забегов. И появившийся на свет в первый послевоенный год Квадрат, любивший побеждать настолько, что, когда его наездник, отчаявшись, однажды бросил вожжи, Квадрат поднажал по собственной инициативе и всё же пришёл первым...

Арабский жеребец Сметанка. Картина конца XVIII века

Орловцев запрягали в экипажи и в тройки, этим крупным, сильным и резвым лошадям не страшны были своеобразные российские дороги. В тройках эти красиво изгибавшие шеи кони чаще были коренниками – а в упряжных иногда ходила крепкая вятская, аборигенная (то есть никем специально не выводившаяся) порода сильных и морозоустойчивых лошадей, способных резво бегать даже по глубокому снегу.

Масть орловцев варьировалась в зависимости от моды: так, одно время купцы и священники предпочитали исключительно вороных рысаков, а потом вдруг все захотели серых в яблоках. А для крестьян чистокровный рысак был, конечно, не слишком-то доступен, однако орловцев вовсю использовали для улучшения крестьянских лошадей, так что во всех этих скромных рабочих скотинках, запрягаемых то в плуг, то в телегу, обычно текло хоть немного благородной крови незабвенного Сметанки.

Тем временем граф Растопчин выводил свою породу – отличную верховую растопчинскую, по своим скаковым качествам ничуть не уступавшую чистокровным «англичанам». Орловских и растопчинских стали скрещивать, и в результате получилась ещё одна порода, русская верховая, идеальная лошадь как для манежа, так и для войны. В своё время она практически исчезла, но сейчас её удалось восстановить.

Если русская верховая может считаться сестрой орловца, то русского рысака называют его сыном. Эта порода была выведена в начале прошлого века от орловских рысаков, рысаков американских и голландских. И она оказалась даже резвее чистокровных орловцев.

Дончаки и орловцы – это самые известные породы российских лошадей. Но далеко не единственные – в каждом уголке нашей страны жили свои лошадки, отвечавшие запросам жителей именно этой местности. Так, якутские лошади оказались невероятно крепкими, морозоустойчивыми и довольно забавными мохнатыми существами. Другая наша аборигенная порода – неутомимые амурские (монгольские) кони. На одном таком, по имени Серко, в 1899 году амурский казак Дмитрий Пешков совершил переход от Благовещенска до Питера. Парочка уложилась в 193 дня.

Охота

У лошадей тоже есть своя специализация. Для скачек хороши ахалтекинцы, будённовские, терские; для бегов – орловские рысаки. В конной полиции служат чаще всего будённовские, кабардинские или полукровки (между прочим, четыре конных полицейских могут остановить тысячную толпу, что четверым пешим полицейским явно не под силу).

А вот для охоты специальных «охотничьих» лошадей не существует, это вам не собаки. Для охоты подходят те же породы, что и для войны, породы кавалерийские – донская, кабардинская, терская, карачаевская… Чтобы лошадь взяли на охоту, она должна быть смирной, умеющей долго и терпеливо стоять, и приёмистой, то есть способной моментально рвануть с места в карьер. Она должна быть смелой, не бояться выстрелов, не тормозить перед препятствиями и не шарахаться от каждого пня, слушать повода и любить (или по крайней мере не обижать) собак. Словом, она должна быть такой, чтобы всадник мог вообще забыть, что сидит верхом, и заниматься не лошадиными капризами, а собственно охотой на волка, лису или зайца.

В. Серов. «Выезд императора Петра II и цесаревны Елизаветы Петровны на охоту», 1900 г.

Расцвет конной охоты в России пришёлся на середину XVIII века и длился около сотни лет. Было время, эти охоты уезжали за сотни километров от дома и длились неделями, а то и месяцами. Особенно известны были невероятные выезды орловского помещика Киреевского, друга Толстого и Тургенева – собственно, именно с этих забав списана охота в «Войне и мире». Впрочем, то была не забава, для многих это была страсть, помешать удовлетворению которой могла разве что смерть. Так, некий тамбовский помещик, отставной генерал Жихарев, охотился верхом за три дня до своей кончины. И в этом не было бы ничего удивительного – мало ли, когда и как умирают люди, – да только на момент лихой скачки за волком генералу исполнился 91 год.

Отмена крепостного права положила конец роскошным охотам, но не охоте вообще: любители конной охоты существуют и сейчас. Зайцев с лисами, конечно, жалко, однако их жертвы не напрасны: пока существует охота, не исчезнут и лошади.

Забава, искусство, страсть

Не исчезнут они и до тех пор, пока существуют ипподромы. Впервые на соревнование лошадей не как на пустую забаву, но как на спорт, стали смотреть при Екатерине Великой – стараниями всё того же графа Орлова. В то время конские состязания обычно проходили на замёрзших реках, соединяющих два населённых пункта. А в 1775 году Орлов впервые устроил публичные бега на призы – этот год можно считать началом конного спорта в России. Точнее, официального конного спорта – до того по московским улицам сломя голову носились участники незаконных бегов, от чего страдали невинные прохожие и нервничали стражи порядка.

А граф Орлов превратил буйную забаву в искусство. Причём в искусство русское – до тех пор, пока у нас не появился тотализатор, в лошадях ценились не только скорость, но ещё и сила с выносливостью: в то время лошадь ещё не стала роскошью, она была прежде всего помощником. Ведь тот же орловский рысак появился не специально для бегов, просто в России не было такой лошади, которая могла бы быстро доставить человека из точки А в точку Б (при том что расстояния были огромными, а дороги – известно какими). Были верховые лошади – но их не запряжёшь, идут рывками. Тяжеловоза запрячь можно, но он медлителен, далеко на нём не уедешь. Вот так и появилась наша национальная гордость – орловский рысак.

«Орловский рысак Сокол на езде». Картина Н. Сверчкова

К тому же Орлов был ещё и большим эстетом – он считал, что лошадь непременно должна быть красивой. Так у нас и повелось; ну а то, что другие рысаки – например, американский – бегали быстрее орловцев, поначалу никого особо не беспокоило: на деньги тогда не играли – грех, – а смотреть на красивую лошадь куда приятнее, чем на быструю, но довольно неказистую.

К нашим рысакам предъявлялись высокие требования: чтоб рысью шли, а в «скачь», то есть в галоп, не пускались, и чтоб шея у них была лебединая, и чтобы «выражение лица» было приветливым, и чтоб в упряжке смотрелись. Ну а скорость – это, конечно, хорошо, но одной скорости нам было мало.

Граф Орлов подарил нам не только бега, но и скачки (в Москве они проходили на Донском поле). Скачки – забава аристократическая: дворяне, практически все офицеры, бега презирали, признавали только верховую езду. Тем более что на вульгарных бегах мог участвовать и побеждать кто попало, даже извозчики, а несколько раз всех обошёл простой крестьянин Лаптев на столь же простой степной лошадке.

Развитие конного спорта затормозилось из-за войны с Наполеоном и смерти главного энтузиаста, графа Орлова. Но уже в 1834 году в Москве появилось Общество любителей конного бега, первым президентом которого стал сам генерал-губернатор князь Голицын. Под состязания он отдал отличное место – Ходынское поле, где 1 августа состоялся первый рысистый бег, что и стало считаться днём основания Московского ипподрома. «Московские ведомости» писали: «Ивана Соколова Горностай 1-й выиграл. Князя Оболенского Кречет – 2-й…».

Конная «охота» была так популярна, что появились даже специальные посвящённые ей издания – «Известия о московских бегах рысистых лошадей на призы и заклады», «Газета коннозаводчиков и любителей лошадей». О скачках и бегах писали Брюсов и Гиляровский – впрочем, к этому времени конные состязания перестали быть чисто эстетическим наслаждением: в 1877 году в Россию прибыл тотализатор, и бега со скачками превратились в источник доходов.

 Маршал Г. К. Жуков принимает Парад Победы в Москве, 1945 г. Под ним – конь терской породы светло-серой масти по кличке Кумир

Двадцатый век лошадей не щадил. Их косили войны и революции, их отнимала коллективизация, их вытесняли тракторы и автомобили. Какое-то время лошади нам всё же были нужны, и после революции у нас и старые породы хоть как-то поддерживались, и новые выводились (будённовская, например, или советский тяжеловоз). Но когда в 1953 году была упразднена кавалерия, многим показалось, что с лошадьми скоро будет покончено.

Над многими старыми породами нависла угроза полного исчезновения, но потом оказалось, что лошади нам всё-таки нужны – и на ипподроме, и для конной полиции, и для иппотерапии (смирные лошадки помогают детям с проблемами развития). И для всё ещё существующей охоты. И чтобы проехать там, где до сих пор нет дорог. И так, для души: лошадь – наш старый друг, такой же старый, как собака. И хотя многие конные заводы влачат сейчас жалкое существование, едва выживая с помощью энтузиастов и вынужденно уменьшая поголовье, всё-таки надежда ещё есть. Ведь от старых друзей просто так не отказываются.