В фольклорно-лингвистическую экспедицию российско-немецкая группа учёных специально отправились зимой и в глушь – в вятские леса и хутора. За редкими диалектами. Прежде чем записать уникальные образцы региональной речи, они решили окунуться в условия жизни её носителей.

– Я бы поставила памятник русскому «УАЗику», – признаётся Марион Краузе, профессор Рурского университета (Германия), – отличное транспортное средство для бездорожья и понимания русского характера. Если бы не УАЗ, мы бы никуда не доехали, хотя даже на нём дорогу в 40-80 километров через леса и по «целяку», то есть по снежной целине, скованной коркой льда, мы преодолевали до полусуток. А в деревнях удивлялись: «Где вы пропадали? Мы всех обзвонили». Хотя сотовой связи там нет – не достаёт сигнал, только стационарные телефоны. Но когда доезжали, разговор везде складывался редкий и сердечный.

Способ исследования, который избрали лингвисты, на научном языке называется методом автобиографических нарративных интервью. Собеседника просто просят рассказать историю его жизни. Самые содержательные отрывки этих интервью послужили материалом для исследования региональной речи.

Метод исследования выбран нестандартный – учёные давали слушать вятские отрывки региональной речи респондентам из разных регионов России. Причём, если экспедиция строилась на материале сельских диалектов Вятского края, то в прослушивании и комментариях полученного фольклорно-лингвистического материала участвовали как сельские жители соседних мест, Краснодарского края, Подмосковья, Архангельской и Мурманской областей, так и респонденты-горожане из Москвы, Санкт-Петербурга, Перми и Кирова.

– Чтобы понять, почему в Краснодаре, например, произносят «г» мягкое или щелевое, а в Вятке и окрестностях мягко и малозаметно «окают», – объясняет принципы работы экспедиции Елена Мошкина, преподаватель Кировского педагогического университета, – нужно знать историю образования этих городов. Их население изначально и до сих пор увеличивается главным образом за счёт притока из области. С собой в багаже они везут свою речь. В каких-то речевых моментах эти люди адаптировались к литературному языку, кое-что заимствовали у носителей других диалектов. Таким образом, в новых поселениях шли и идут многообразные процессы языковой конвергенции, которую мы и хотели зафиксировать, но обратившись к первоисточнику – сельским диалектам.

Чем особенно дорожат участники научной экспедиции, так это тем, что им удалось доказать: вятские региональные особенности речи оказались стабильными. Более того, они завоевали локальный престиж и до сих пор являются средством выражения региональной идентичности. Их передают детям, которые, как правило, не состоят в ежедневных отношениях с носителями диалектов и редко бывают в деревне, но с удовольствием «окают», не так очевидно и не так затянуто как северяне, но заметно. По привычке говорят скороговоркой, как уральцы (Екатеринбург и Нижний Тагил), хотя вятская речь тягучее, чем на Урале. При этом большинство старается говорить «как все» – не выделять свое диалектное произношение.

– Носители русского языка в России чётко различают литературный язык и диалект, – говорит Леонид Касаткин, научный сотрудник Института русского языка РАН, – и на приблизительной ментальной карте россияне довольно хорошо могут соотнести диалекты с регионами. Исключением из этого правила будут, пожалуй, Дальний Восток и Сахалин. Там в результате контактов с языками автохтонного населения зачастую образовывались очень специфические формы русского языка. Для русского слуха северная речь сильнее отличается от нормативного языка, чем южная. Возможно, поэтому диалекты Севера воспринимаются как менее благозвучные, но как настоящие.

При этом, как установили участники экспедиции, у жителей соседних городов – Перми, Нижнего Тагила и Екатеринбурга – диалектная речь, как правило, вызывает положительные морально-этические и поведенческие ассоциации. Носителям диалектов приписываются трудолюбие, честность, доброта. И в этом смысле у жителей средней полосы России Север (Урал, Архангельск, Вятка) «котируется» выше, чем Юг (Краснодарский край и Подмосковье).

Когда же речь заходит о статусных ассоциациях, диалекты и их носители проигрывают литературному языку: считается, что у носителей диалектов тяжелая работа, их материальное положение шатко, они мало путешествуют, не занимают важных должностей и выражаются не очень красноречиво. Показательно, что по наблюдениям немецких славистов, точно также рассуждают и носители русского языка в Германии.

– Различие между диалектом и не диалектом понимают и носители русского языка, выросшие в Германии, для которых русский – язык общения в семье. – утверждает Марион Краузе. – Однако в отличие от россиян такие носители очень редко имеют представление о географической принадлежности диалектов и определяют её, видимо, по критерию «звучит знакомо» или «незнакомо». В чём видимое отличие между русскими и немцами в языковом плане – немцы не всегда, но в основном гордятся своими диалектами. По моим бытовым наблюдениям, в России, наоборот, русские в своей речи стараются скрывать признаки регионализма.

Эту тенденцию подтверждают другие участники экспедиции, Леонид Касаткин и Елена Мошкина. Они объясняют нежелание жителей больших городов говорить на том или ином диалекте тем, что в России долгое время диалектизмы подвергались стигматизации или навешиванию социальных ярлыков («сирота казанская», «голь слободская» или «голь перекатная, в советский период – «лимита» и т. д.).

Как объясняют учёные, такое отношение к диалектизмам в разные периоды истории было характерно для всех европейских стран, за исключением, возможно, Швейцарии, где оказывается слишком много соседних влияний на три основных языка страны.

В России процесс давления на диалекты как нечто «отсталое» начался в конце ХIХ века, и тесно связан с развитием системы школьного образования. Завершила этот процесс система всеобщей грамотности, введенная советской властью в 20 годы ХХ века. Точнее, после революции 1917 года отношение к диалектам поначалу варьировалось от лояльного до уважительного. Однако в 20-е годы ситуация резко изменилась: с крестьянами стали обращаться как с социально отсталым классом, их язык стал восприниматься как «старорежимный». Литературный русский язык, напротив, воплощал в себе образовательный идеал, к которому должна была стремиться всесторонне развитая личность.

– Идея двуязычия в рамках одного языка – мира между литературным языком и диалектами не получила в СССР развития. – говорит Елена Мошкина. – Только сейчас российское общество медленно дозревает до понимания того, что двуязычие – это хорошо. Эта модель подразумевает уважение и сохранение регионального языкового варианта, на котором происходит первичная социализация человека в том или ином уголке бескрайней России, и одновременно функциональное овладение нормативным языком, без чего невозможен социальный рост.

В целом, учёные пришли к заключению о том, что за последние двадцать лет в России регионально-языковое самосознание выросло и растет. Настолько, что у диалектов, которые начали, было, исчезать как вид, появился шанс. Правда, сохраниться они могут, лишь меняясь.

Как прогнозируют лингвисты из Института русского языка РАН и слависты Рурского университета (Германия), возможно, меняясь под потребности современного русского языка, они станут занимать более обширные площади. При этом противопоставление регионального варианта и литературного языка продолжится. И таким образом постепенно на смену диалектам придут вполне живучие региолекты. Как, например, московский выговор, считающийся «классическим» русским языком, или дальневосточный региолект.